Контакты

В начале лета 1928 года в Ленинграде в гостинице "Европейская" Алексей Максимович Горький принимал гостью из Японии - Миямото Юрико. Эта встреча надолго осталась в памяти японской писательницы. В заметке "Моя встреча с Горьким", опубликованной в 1936 году, она писала:

"Из соседней комнаты вышел Горький вместе с сыном. Действительно высокий и широкоплечий. Знакомые по фотографии усы, темно-серая фланелевая рубашка, серый свободный пиджак. Сердечное рукопожатие. Рука его была большая, теплая. Она напоминала мне прекрасную пихту, выросшую на солнечном склоне.

Мы поговорили немного о советской литературе, потом о японской. Затем я поделилась с ним своим мнением о книге Пильняка "Японские впечатления", написанной после поездки писателя в Японию. Я сказала, что^* напыщенный стиль Пильняка, возможно, кому-то и импонирует, но писатель не раскрыл реальной действительности Японии. Пильняк изображает иллюзорную красоту гейши так же, как это свойственно было западным писателям. Но ведь автор книги советский писатель, и я, как женщина, осталась недовольна его книгой...

^* (В этой главе частично использованы материалы из моей книги "А. М. Горький и японская литература" (М., 1965).)

Когда я спросила, как он относится к Пильняку, Горький произнес только два слова, очень просто, но весьма резко: "Гм! Он..." По этим словам вполне можно было понять его оценку писателя. В то же время я ощутила ясный ум большого художника, закаленного в классовой и литературной борьбе, способного распознать подлинность и масштаб новоявленного таланта. Однако в его словах не было ничего такого, что можно было бы воспринять как личное оскорбление.

Мы вернулись опять к японской теме. Горький спросил меня: имеют ли женщины в Японии право издавать свои книги? Я ответила утвердительно и спросила, почему он задает мне такой вопрос. Горький сказал, что в Италии Муссолини отнял у женщин это право. В Италии писательница может опубликовать книгу только с разрешения мужа, отца или других близких родственников-мужчин. Вот так живут женщины под прекрасным небом Италии, говорил Горький.

Наша беседа продолжалась не более часа. В жизни Горького это, конечно, миг, о котором он вскоре забудет. И в моей жизни это было мгновение, если иметь в виду только время. Но навсегда я сохраню в моей душе то чувство доверия, которое возникло у меня к нему, то впечатление, которое произвел на меня этот Человек, шагавший с неиссякаемой энергией и душевной силой по жизни навстречу сегодняшнему дню"^*.

^* (Юрико Миямото. Избранное. М., 1984, с. 473.)

Именно это "чувство доверия" обусловливает тяготение японских деятелей культуры к Горькому. После Льва Толстого Горький был первым русским писателем, с которым вела оживленную переписку и которого часто посещала в Москве, Ленинграде и Сорренто японская интеллигенция.

В том же 1928 году, в один из сентябрьских дней, в доме по Машкову переулку (ныне улица Чаплыгина) в Москве Алексей Максимович Горький принимал еще одного гостя из Японии - профессора Нобори Сёму, известного литератора и переводчика русской литературы.

Как и в беседе с Миямото Юрико, речь зашла о новой книге Б. Пильняка "Корни японского солнца. Путевые впечатления" (1927), переведенной на японский язык. Отметив, что наблюдения Б. Пильняка над жизнью современной Японии поверхностны и не самостоятельны, а лишь повторяют устаревшие взгляды западных буржуазных писателей на Восток, Горький подчеркнул: "У русских должен быть свой собственный взгляд", и им "необходимо заглянуть глубже в сущность японского духа и культуры"^*.

^* (Нобори Сёму. Горики-но сёгай то гэйдзюцу (Жизнь и искусство Горького). Токио, 1936, с. 194.)

Как же смотрит Горький па Японию, на исторические судьбы ее народа?

Горький внимательно следил за событиями, происходившими в странах Дальнего Востока. В послании "Делегатам антивоенного конгресса" он клеймил позором тех, кто открыто и безнаказанно грабит Китай, истребил десятки тысяч ни в чем не повинных людей. Горькому была враждебна Япония империалистическая, так же как и расовая ненависть, проповедуемая разного рода буржуазными националистами. В марте 1924 года он резко осуждал Эль Мадани^*, который злорадствовал по поводу землетрясения в Токио в сентябре 1923 года, явившегося огромным бедствием для населения Японии. "Вот вы, - писал Горький в ответ на письмо Эль Мадани, - по поводу японской катастрофы восклицаете: "Это-то и нужно было! Одной опасностью меньше для России и Китая". С моей точки зрения, такие слова уместны только в устах националиста - "черносотенца" или - душевнобольного мизантропа. Ленин, разумеется, не мог бы сказать или подумать нечто подобное"^**. Подлинный гуманизм, характерный для всей литературной деятельности и художественного творчества великого писателя, лежал в основе и его отношения к Японии.

^* (Эль Мадани - анархист, переводчик произведений Горького на испанский язык.)

^** (В. И. Ленин и А. М. Горький. Письма, воспоминания, документы. М., 1958, с. 260.)

Горький неразрывно связывал историческое будущее восточных народов с освободительным революционным движением. Он познакомил русских читателей с революционной публицистикой Катаяма Сэна - лидера японского социалистического движения. В 1913 году, будучи членом редколлегии журнала "Современник", Горький в течение полугода подбирал и редактировал здесь "Хронику заграничной жизни", где давал оценки наиболее примечательным явлениям современности. В мартовском номере "Современника" он поместил перевод статьи Катаяма Сэна о положении Японии, в которой автор показал картину нищеты трудящихся, рассказал об их борьбе за свои права. Сам Катаяма в то время находился в столичной тюрьме за организацию рабочей стачки^*.

^* (См.: Белкин Д. Максим Горький и Сэн Катаяма. - Горьковская правда, 1984, 18 декабря.)

Горькому было чуждо представление об особом пути исторического развития Востока. В эпоху пролетарских революций и национально-освободительной борьбы народов он рассматривал борющуюся Азию как союзника русской революции.

Выступая против всего, что могло принести вред международному единению трудящихся, Горький отвергал всякую проповедь национальной исключительности, противопоставление интересов одной нации интересам другой. Еще в дни русско-японской войны он осудил буржуазию обеих воюющих стран за стремление к разделу чужих земель и разжигание шовинизма. "Эта идиотская, несчастная, постыдная война - какой-то дикий кошмар", - писал он Вересаеву. Горький не верил во "вражду рас и наций". Он видел "только одну борьбу - классовую".

В 1911 г. правящие круги Японии сфабриковали так называемое "дело Котоку". Выдающийся деятель японского социалистического движения Котоку Сюсуй и его товарищи подверглись ложному обвинению в подготовке покушения на императора и были приговорены к смертной казни. Волна возмущения прокатилась по стране и за ее пределами. Газета "Юманите" с гневом писала о зверском приговоре японского суда, цель которого принудить народ к покорности. Анатоль Франс и Джек Лондон выступили с протестом против несправедливого суда над Котоку и его товарищами, а 25 января 1911 года "Юманите" опубликовала заявление Горького (письмо А. Прателю): "Я, конечно, присоединяюсь к Вашему протесту против казни японских товарищей"^*.

^* (Горький М. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 29. М., 1955 с. 153.)

Выступление Горького против приговора японского суда вызвало тревогу царских чиновников. Постановлением иркутского вице-губернатора был наложен арест на 10-й номер газеты "Голос Сибири" (1911) за публикацию телеграммы из Берлина по поводу письма Горького о казни японских революционеров, которое "заведомо направлено к возбуждению общественного мнения против правительства". Началось судебное преследование редактора газеты.

Вряд ли Горький знал, что Котоку Сюсуй был одним из самых глубоких почитателей его произведений. Японский революционер питал горячую симпатию к русскому народу, воспитывался на русской политической и художественной литературе. Творчество Горького Котоку воспринял целиком, безоговорочно, оно было созвучно его революционным настроениям. Не случайно "Песнь о Буревестнике", легенда о Данко и другие произведения Горького в переводе на японский язык были напечатаны в газетах "Хэймин симбун" и "Тёкугэн", редактируемых японскими социалистами, в том числе и Котоку.

В 1904 году вышел очерк "Ночлежные дома в Токио", в котором Котоку Сюсуй беспощадно разоблачал ложь официальной пропаганды, обнажая язвы капиталистической Японии. Правдивая картина токийских трущоб показала всю несостоятельность попыток затушевывать противоречия японского общества. Очерк Котоку Сюсуй продолжал прогрессивную традицию японской демократической публицистики, но "гуманная идея обследования токийских ночлежек несомненно навеяна драмой Горького "На дне"^*.

^* (Иванова Г. Д. Котоку - революционер и литератор. М., 1959, с. 104.)

Общественно-политическая деятельность Горького в эпоху первой русской революции привлекла особое внимание Котоку, он стремился познакомить с нею японских читателей.

В то время, когда Горький, выполняя поручения партии большевиков, был в Соединенных Штатах Америки, Котоку Сюсуй также находился в Сан-Франциско. Жестоко преследуемый полицейскими властями, выдающийся японский революционер вынужден был покинуть родину. Он жил в Америке с ноября 1905 по июнь 1906 года.

Котоку была близка и понятна деятельность Горького в Америке, его неустанная борьба в защиту русской революции. Японского революционера глубоко возмутила клеветническая кампания, развязанная против Горького в США. В своей статье, опубликованной в японской газете "Хикари" ("Луч") 20 мая 1906 года под названием "Горький и лицемерие американцев", Котоку зло высмеял буржуазную прессу, которая организовала постыдную травлю русского писателя, чтобы помешать его революционным выступлениям в Америке.

Несгибаемая воля и твердая вера Горького в торжество пролетарского дела восхищали Котоку. Образ Горького воодушевлял его в тяжелые годы скитаний на чужбине. В письме другу он описывал свою квартирку в Сан-Франциско: "Возле печки этажерка с множеством книг, а над ней - портреты Горького, Золя, Кропоткина"^*.

^* (Котоку Сюсуй. Никки-то сёкан (Дневник и письма) Токио, 1954, с. 217.)

Котоку внимательно следил за литературной деятельностью Горького в Америке. У него горячий отклик находили страстные выступления русского писателя против капиталистической цивилизации. В газетах "Хэймин симбун" и "Тёкугэн", редактируемых Котоку Сюсуй и его товарищами, были впервые в Японии напечатаны американский памфлет Горького "Один из королей республики", названный в переводе "Облик Рокфеллера", и рецензия на него под заголовком "Америка глазами Горького".

Стремясь познакомить читателей с творчеством Горького, Котоку сам взялся переводить на японский язык произведения русского писателя. В газете "Хэймин симбун" 15 января 1907 года была напечатана в его переводе сказка Горького "Товарищ!", призывающая к товарищескому единению в борьбе за освобождение, сказка об "одиноких мечтателях, полных веры в человека", о "проповедниках возмущения", которые "тайно приносили с собой в подвалы всегда плодотворные маленькие семена простого и великого учения и то сурово, с холодным блеском в глазах, то мягко и любовно сеяли эту ясную, жгучую правду в темных сердцах людей- рабов, людей, обращенных силою жадных, волею жестоких в слепые и немые орудия наживы"^*.

^* (Горький М. Собр. соч. в 30-томах, т. 7, с. 162, 163.)

Как и горьковские "мечтатели", "проповедники возмущения", японские революционеры из "небольшого числа еретиков" в дни разгула звериного шовинизма и классового угнетения обратились к людям с "простым, светлым словом: "товарищ!".

Вполне закономерно поэтому, что сказка "Товарищ!" была переведена Котоку Сюсуй - пламенным поборником международного братства трудящихся - и опубликована в социалистической газете "Хэймин симбун", которая в дни русско-японской войны открыто выступила против империалистической авантюры.

С творчеством Горького тесно связана также литературно-общественная деятельность Таока Рэйуна выдающегося критика-демократа. Таока последовательно защищал права угнетенных масс и требовал от писателей быть эхом их страданий. Страстно пропагандируя идею создания народной литературы, Таока выдвигал перед японскими писателями как эстетический образец творчество Толстого, Горького, Гюго.

Когда цензура лишила критика всякой возможности выступать со статьями, Таока взялся за перевод горьковского романа "Трое". В 1909 году на собственные средства он издал этот перевод.

Характерно, что японский критик обратил внимание на идейную связь романа "Трое" с философской поэмой "Человек". История "троих" - история поколения молодых людей - осмысливалась критиком в связи с горьковским утверждением Человека, с призывом бороться против враждебного Человеку социального строя. Обращаясь к творчеству Горького, Таока стремился доводить до читателя глубокий смысл активного, революционного гуманизма русского писателя.

Когда преследуемый властями Таока Рэйун был прикован тяжелой болезнью к постели, его друзья и соратники решили в знак уважения и любви к нему выпустить литературный сборник. Котоку предложил включить в этот сборник свой перевод горьковской сказки "Товарищ!"^*. Это, конечно, деталь, но по ней можно судить, как дорого было революционное слово русского писателя для прогрессивных деятелей японской литературы.

^* (Составитель не включил сказку в сборник, вероятно, опасаясь за судьбу издания.)

Большой интерес представляет также и отношение Горького к самобытному искусству Японии. В личных беседах с японскими литераторами и в переписке с ними писатель обнаруживал глубокое знание культуры японского народа. Интерес и уважение к японцам проявились у писателя очень рано. Еще в "казанский период" своей жизни Горький познакомился с японцем, студентом духовной академии, Пантелеймоном Сато; много позже в "Моих университетах" он назвал этого человека в числе "великомучеников разума ради" и добавил: "Память о них священна для меня"^*.

^* (Горький М. Собр. соч., т. 13, с. 537. Пантелеймон Сато - крещеный японец, настоящее имя - Сато Ёсихару. Родился он 19 июля 1863 года; в 1884 году, окончив русскую православную духовную семинарию в Токио, приехал в Россию, учился в духовной академии в Казани. Вернувшись на родину в 1888 году, Сато преподавал в духовной семинарии в Токио, был женат на русской. Во время русско-японской войны, мобилизованный на фронт в качестве переводчика, 18 июля 1904 года умер от болезни в Маньчжурии. См.: Усимару Ясуо. Нихон сэйкё си (История японского православия). Токио, 1978, с. 70, 71.)

Писатель до конца своей жизни сохранил интерес к японскому искусству, которое он очень хорошо знал. "Я искренне люблю и никогда не перестаю восхищаться подлинным японским искусством"^*, - писал он литератору Курода Отокити. Эрудиция Горького в области японской живописи и скульптуры снискала признание самих японцев.

^* (Переписка А. М. Горького с зарубежными литераторами.- Архив А. М. Горького, т. VIII. М., 1960, с. 435.)

Еще в 1914 году в журнале "Васэда бунгаку" была помещена заметка "Горький и японская живопись" - О беседе японского студента с Горьким на Капри. Горький, говорилось в заметке, впервые познакомился с японской живописью на международной художественной выставке в Риме в 1911 году; оригинальные произведения японских мастеров вызвали у него искреннее восхищение.

Позже, в 20-30-х годах, в адрес Горького приходили посылки от японских литераторов с иллюстрированными журналами, посвященными национальному искусству: "Кокка" ("Национальные цветы"), "Альманах японского искусства" и др.

Японская художественная общественность с большим интересом относилась к суждениям писателя об искусстве японского народа. Об этом свидетельствует обращение в 1928 году директора крупнейшего японского издательства "Кайдзося" Ямамото Санэхико к Горькому с просьбой написать статью о культуре народов Востока и Японии. Горький обещал подготовить статью для январского номера (1929) журнала "Кайдзо"^*. Однако в художественном наследии писателя мы не находим специальной работы о японском искусстве или искусстве других восточных народов. Должно быть, статья не была написана. Тем не менее, как явствует из письма к Горькому японского литератора Исида Кёдзи, Нобори Сёму по поручению издательства "Кайдзося" и позднее переписывался с русским писателем по поводу его предполагавшихся статей о культуре Востока для японского журнала.

^* (См.: Нобори Сёму. Горикино сёгай то гэйдзюду, с. 195.)

Сам Исида Кёдзи, посылая в 1931 году Горькому первый выпуск "Исторического сборника японской художественной живописи во всех школах", писал: "Как я хорошо запомнил из нашей беседы с Вами в Москве, Вы всегда очень высоко ценили культуру всякого народа. И я глубоко уверен в том, что Вы по достоинству оцените наше искусство, оцените со свойственной Вам исключительной проницательностью, как никто из европейцев.

Меня крайне интересует Ваше мнение о японской школе живописи, и Ваше мнение будет очень поучительным для наших читателей"^*.

^* (Переписка А. М. Горького с зарубежными литераторами, Архив А. М. Горького с зарубежными литераторами. - Архив. А. М. Горького, т. VIII. М., 1960, с. 435.)

Круг интересов Горького в области японской культуры был довольно широк, но в нем особое место занимает изобразительное искусство и в первую очередь живопись. Горький дал высокую оценку оригинальному искусству выдающихся мастеров японской живописи школы "Укиёэ", получившей широкое распространение в XVIII-XIX веках. В картинах Хокусай - одного из виднейших представителей школы - любовь к природе тесно переплеталась с любовью к простым людям. Хокусай представлял жизнь природы и человека как гармоническое целое и в свои пейзажи почти всегда вводил фигуры рыбаков, крестьян, горожан-ремесленников, занятых трудом. Наследие школы "Укиёэ" демократично по своему содержанию, близко и понятно широким массам.

В беседе с Нобори Сёму в 1928 году Горький горячо отозвался о произведениях Кацусика Хокусай, а также Судзуки Харунобу, Китагава Утамаро. Он считал, что творчество этих художников, отразившее "дух японского искусства", представляет собой вместе с тем огромную художественную ценность, имеющую общечеловеческое значение. Оставаясь глубоко национальным искусством, оно оказывало большое влияние на европейскую живопись второй половины XIX века. Японской интеллигенции, говорил Горький, надо "ценить свою японскую культуру и развивать ее неповторимую специфику"^*.

^* (См.: Нобори Сёму. Горики-но сегай то гэйдзюцу, с. 193.)

Горький отрицательно относился к модернистскому искусству Японии, порвавшему с лучшими национальными традициями в угоду западноевропейскому декадентству. В то же время он поддерживал стремление японских художников к углубленному изучению богатого наследия европейской классики. В письме к Курода Отокити от 6 декабря 1928 года он замечает: "Совершенно изумлен той легкостью, той дьявольской талантливостью, с которой Ваши художники - скульпторы и живописцы-овладели традициями и канонами классической скульптуры и европейской живописи. Некоторые скульпторы, например, Kio Gito, Takeo Kimura и др., особенно поражают усвоением не только техники, но и духа эллинской классики". Вместе с тем ему чужда версия буржуазных ученых Запада, что японцы - "вечные имитаторы", что их культура носит чисто подражательный характер. В том же письме к Курода мы читаем: "Ваши художники много приобрели, ничего не потеряв. Это меня особенно радует"^*.

^* (Переписка А. М. Горького с зарубежными литераторами с. 435.)

Горький утверждал, что духовный мир человечества не делим, что пропасти между культурами Востока и Запада нет, и ратовал за искусство, которое сближает людей и объединяет народы. Еще в 1912 году, когда по поводу оперы Вагнера "Парсифаль" немецкий писатель Альберт Ауэрбах обратился с анкетой к известным деятелям Европы, а также Японии и Китая, Горький написал: "Очевидно, что духовный мир интернационален и что мнение Сунь Ятсена и Катцуры о судьбе "Парсифаля" столь же ценно, как мнение Клемансо и Бернарда Шоу"^*.

^* (Горький об искусстве. Сборник статей и отрывков. М. - Л., 1940, с. 151.)

Идея общности духовного мира всех народов легла в основу деятельности издательства "Всемирная литература", созданного в 1918 году в Петрограде по инициативе Горького и под его непосредственным руководством. "Издательство ставило своей целью ознакомить читателей с "образным мышлением и словесным творчеством Запада и Востока"^*, в частности, с художественной литературой Японии.

^* (Каталог издательства "Всемирная литература" при Народном комиссариате по просвещению. Литература Востока. Пг., 1919, с. 9.)

В статье "Всемирная литература" Горький писал: "Решительно вступая на путь духовного единения с народами Европы и Азии, русский народ во всей его массе должен знать особенности истории, социологии и психики тех наций и племен, вместе с которыми он ныне стремится к строительству новых форм социального быта"^*.

^* (Горький М. Несобранные литературно-критические статьи. М., 1941, с. 279.)

Горький был членом редакционной комиссии экспертов Восточного отдела. В каталоге издательства "Всемирная литература", составленном при его непосредственном участии, широко представлена и литература Японии, издавна привлекавшая внимание писателя. Еще в 1905 году, когда Горького заключили в Петропавловскую крепость, среди книг, отмеченных в описи его вещей, была названа "История японской литературы"^*. В 1911 году Горький выписал книгу Г. Ксимидова "Обзор истории японской литературы 1868-1906" (Хабаровск, 1909), а в 1935 году книгу Н. Конрада "Японская литература в образцах и очерках", т. 1 (Л., 1927). В личной библиотеке писателя находилась и книга В. Астона "История японской литературы" (Владивосток, 1904). На полях сборника произведений японских пролетарских писателей "Японская революционная литература" (М., 1934) рукой Горького сделано немало пометок.

^* (См. Летопись жизни и творчества А. М. Горького, вып. 1. М., 1958, с. 507.)

В японском разделе каталога издательства "Всемирная литература" широко представлены лучшие произведения с древнейших времен до первого десятилетия XX века: фольклор, классическая поэзия, современная лирика, древняя историческая проза VIII века, романы IX-XV веков, прозаические произведения XVIII-XIX веков, проза современных писателей, драматические произведения XIV-XVIII веков и др. Осуществление столь обширной издательской программы дало бы русским читателям такую серию лучших образцов японской литературы, какой не имел еще ни один народ.

Но издательство "Всемирная литература" работало в исключительно тяжелый для советской страны период, и намеченная программа не была выполнена. Однако "самая ее постановка и начало осуществления - уже большой шаг вперед на пути к познанию души Востока, которую так плохо понимает западный человек, увлеченный достижениями своей цивилизации и поэтому слепой к великой и удивительной культуре Востока"^*.

^* (Каталог издательства "Всемирная литература" при Народном комиссариате по просвещению. Литература Востока, с. 6.)

Литературные связи Горького с Японией, его постоянная переписка и живое общение с деятелями японской культуры занимают значительное место в истории литературных взаимоотношений России и Японии.

Горький стал известен в Японии в начале XX столетия.

В 1901 году в журнале "Тэйкоку бунгаку" (орган литературного института при Токийском университете) появилась заметка "Новый романист России", в которой сообщалось: "Недавно американские читатели получили в превосходном переводе на английский язык реалистический роман нового русского писателя Горького под названием "Фома Гордеев". По словам переводчика, Горький родился в семье бедного рабочего и в пятнадцатилетием возрасте уже испытал все невзгоды жизни, которые послужили прекрасным материалом для будущего реалистического романа... В его произведениях русский характер проявляется во всей тонкости... Нет сомнения, что Горький - писатель большого дарования. Запомним же его имя, оно пригодится нам в будущем"^*.

^* (Тэйкоку бунгаку, т. 7, 1901, № 12, с. 124, 125.)

А спустя год тот же журнал уже называет Горького, наряду с Золя, Толстым, Ибсеном, Гауптманом и другими, "одним из выдающихся выразителей современной идеологии"^*.

^* (Там же, т. 8, 1902, № 7, с. 84, 85.)

В 1902 году в сентябрьском номере журнала "Мёдзё" ("Утренняя звезда") был напечатан рассказ "Однажды осенью" в переводе Баба Котё. В статье "Проникновение и влияние русской литературы в Японии" Нобори Сёму отмечает, что этот перевод положил начало ознакомлению японских читателей с произведениями великого русского писателя^*.

^* (Росиа бунгаку кэнкю (Русская литература), т. 2. Токио, 1947, с. 243.

Е. М. Пинус в статье "М. Горький и японская литература" (Вестник Ленинградского университета, 1951, № 8, с. 142) пишет, что в 1896 году вышли два рассказа Горького "Тоска" и "Ошибка" в переводе Фтабатэя. В статье Б. В. Поспелова "Некоторые данные о русской литературе в Японии" (см.: Японская литература. Исследования и материалы, с. 138) также сказано, что "первые переводы рассказов Горького ("Ошибка", "Тоска") были сделаны Фтабатэем в 90-х годах прошлого столетия". Однако вряд ли рассказ "Тоска", впервые напечатанный в июне-июле 1896 года в журнале "Новое слово", переведен в том же году и опубликован в японской печати. Переводы рассказов "Тоска" и "Ошибка", сделанные Фтабатэем, вошли в 4-й том Полного собрания сочинений Фтабатэя (Токио, 1937) и датированы: "Тоска" - 1906 г., а "Ошибка" - 1907 г.)

Хара Такуя в статье "Современная японская литература и Горький", помещенной в "Энциклопедии новой японской литературы", называет более позднюю дату: "Первое знакомство с произведениями Горького в нашей стране относится к 1904 году. Тории Сосэн, который в Берлине посмотрел спектакль "На дне", возвратившись на родину, опубликовал на страницах газеты "Осака асахи симбун" свой перевод "На дне" под названием "Социальная драма Горького "Ночлежка"^*.

^* (Нихон киндай бунгаку дайдзитэн (Энциклопедия новой японской литературы), т. 4. Токио, 1977, с. 337.)

Однако, как указывает Вакури Сэйити, еще в июне 1902 года вышел первый в Японии критико-биографический очерк "Горький", написанный Датэ Бокуто, с приложением двух рассказов Горького в переводе на японский язык - "Челкаша" (перевод Тиба Сисо) и "Песни о Соколе" (перевод Синовара Онтэя)^*. Вероятно, это и есть первые японские переводы произведений Горького.

^* (Бунго Горики тэн, с. 60.)

Едва появившись на страницах японских журналов, произведения Горького сразу же приобрели популярность у читателей. Об этом свидетельствует журнал "Тэйкоку бунгаку": "С каждым днем у нас растет импорт зарубежной литературы: Метерлинк, Сенкевич, Ибсен, Мопассан... Наступила пора Горького. Мопассан, которым столь дорожила студенческая аудитория, забыт, и теперь читатели с жадностью изголодавшихся набросились на произведения Горького"^*. В том же году журнал поместил на своих страницах статью "Государство и поэт", в которой Горький назван гордостью русской нации. В статье говорилось: "Российская империя - одна из могущественнейших держав мира. За каждым ее шагом следит весь мир. Обширна сфера ее влияния. Однако не в этом величие России. Величие ее в том, что она дала миру Горького, графа Толстого"^**.

^* (Тэйкоку бунгаку, т. 9, 1903, № 1, с. 111.)

^** (Тэйкоку бунгаку, т. 9, 1903, № 6, с. 89, 90.)

О том, как воспринимались произведения Горького в те годы, пишет Побори Сёму: "Сейчас даже трудно представить, с какой страстью и изумлением читала тогда наша литературная молодежь "Челкаша", "Однажды осенью", "Каина и Артема", "Мальву", "Тоску", "На дне" и другие произведения Горького. Между Горьким и тогдашней романтической молодежью была общность в настроении, желаниях, идеалах. В Горьком она видела прежде всего романтика, мечтающего о силе, мужестве и красоте человеческой. В его произведениях она почувствовала большую взволнованную мысль о новом мире. С мечтой и призывом к преобразованию он смело явился в серую прозаическую жизнь, и это привело в восхищение тогдашнюю молодежь. И уже в ту пору Горький оказывал значительное влияние на японскую литературу"^*.

^* (Росиа бунгаку кэнкю, т. 2, с. 245.)

К числу произведений Горького, особенно популярных среди японской молодежи начала века, относятся также "Старуха Изергиль", "Песня о Соколе", "Коновалов", "Фома Гордеев", "Трое" и др.

Тоска по идеалу, смутные искания ранних горьковских героев, их горячее стремление к иной жизни были созвучны душевному состоянию японских романтиков - "искателей истины". Воспетые Горьким свободные люди, сильные духом, чья жизнь "служит истине, справедливости, красоте" и "полна буйных радостей, красивого гнева, гордого упрямства", отвечали их помыслам и стремлениям. Японским романтикам пришелся по душе Горький - неистовый враг рабства и приниженности человеческой личности. Характерно, что журнал "Тэйкоку бунгаку" писал: "Народ, который все еще цепляется за старые бессмысленные догмы и не знает ничего, кроме низкопоклонства и трусости, стань на колени перед Россией, учись у ее писателя, он поможет тебе познать смысл жизни человеческой"^*.

^* (Тэйкоку бунгаку, т. 9, 1903, № 6, с. 91.)

Критиков-консерваторов раздражала "дерзость" и "неумеренность" горьковского героя, посягающего на законы буржуазного общества, и они обвиняли писателя в проповеди бродяжничества. В статье "Гуманизм и роман" (1902) Санкакуро Сюдзин писал: "Его (Горького.- К. Р.) безрассудный дух похож на того сумасшедшего, который впадает в безумство в пьяном виде. В его произведениях нет вдохновения истинного гения, стимулом творчества служит ему собственная неудовлетворенность жизнью, поэтому он без конца и пустословит. Горький использует художественную литературу с целью выразить свою звериную философию. Есть ли на свете другой такой сумасбродный писатель?.."^* Яркая реалистическая картина развития русского капитализма и его внутреннего разложения, изображенная в романе "Фома Гордеев", была не по душе хранителям классовых традиций буржуазии. Но наибольшие возражения критики вызвал образ бунтаря - отщепенца Фомы, человека, "выломившегося" из жизни своего класса и беспощадно сорвавшего маску благопристойности с лица буржуа.

^* (Йомиури симбун, 1902, 17 августа.)

Но именно такой образ Фомы, задумывающегося о смысле жизни, протестующего против хищных законов капиталистического общества, был одобрен прогрессивной критикой. В статье "Фома Гордеев" - сочинение Горького" (1902) Хасэгава Тэнкэй указывал на узость взглядов буржуазных писателей. "Грустно, что Горького воспринимают у нас неверно... Нужно глубже вникнуть в сущность его творчества, и мы увидим большого художника, страдающего в поисках ответа на коренные вопросы жизни"^*.

^* (Васэда гакухо (Вестник университета Васэда), 1902, № 72, с. 93.)

Душевная драма Фомы заключается, по мнению критика, в том, что он начинает понимать социальное неравенство людей. Кто действительно работает, тот бесправен и голоден, а кто командует, тот забирает себе все. Кутежи Фомы - своебразная форма протеста против этой несправедливости. Хасэгава Тэнкэй решительно отвергает доводы буржуазных критиков, склонных видеть в Фоме человека, лишенного всякого интеллекта, человека, действиями которого руководят животные инстинкты. "Фома жаждет свободы, - пишет Хасэгава. - Он стремится к свету, хочет познать смысл человеческого бытия, чтобы потом зажить настоящей жизнью... Вот на этого Фому надо обратить внимание тем, кто утверждает, что Горький проповедует философию звериного инстинкта"^*.

^* (Васэда гакухо, 1902, № 72, с. 96.)

На рубеже XIX-XX веков в Японии заметно усиливаются националистические настроения. В эти годы Такаяма Тёгю пропагандировал теорию "японизма", тесно связанную с реакционной философией Ницше, которая проникла в Японию в самом начале века. В статье "О так называемом социальном романе" (1897) Такаяма Тёгю высмеивает писателей, с критическим пафосом изображающих жизнь "низов" общества, цинично заявляя, что неравенство людей есть сущность социального прогресса.

Именно тогда ранние произведения Горького получили в Японии противоречивое истолкование. В статье "Деятель литературы как критик цивилизации" (1901) Такаяма Тёгю прославлял Ницше, его крайний индивидуализм. И в этом же духе он рассматривал творчество Горького. Тёгю восторгался купцом Маякиным из "Фомы Гордеева", его жизненными принципами, считая этого представителя растущей буржуазии идеалом для японцев. "Приходится удивляться, - писал он, - как один и тот же писатель, изображавший босяков, подобных Челкашу, дал нам и такую личность, как Маякин"^*. Социальное неравенство людей, господство "сильных" над "слабыми" Маякин считал законом жизни, и этот взгляд близок мировоззрению Такаяма Тёгю. Смысла горьковского развенчания ницшеанства он не понимал.

^* (Тайё, т. 8, 1901, № 14, с. 170.)

Против фальсификации творчества Горького, против попыток увидеть в нем ницшеанское начало решительно выступил Хасэгава Тэнкэй. Он отмечает, что произведения Горького проникнуты сочувствием к людям социального "дна", ненавистью к лживому буржуазному обществу, которое и является виновником существования босячества и нищеты. "Есть люди, ставящие знак равенства между Горьким и Ницше, - пишет он - ...Но Ницше лишь фантазер, замкнувшийся в узком мирке. Он оторван от жизни, философия его до крайности абсурдна. Горький же, наоборот, исходит из самой жизни. Его творчество основывается не на больном воображении, а на глубоком изучении современного ему общества"^*.

^* (Васэда гакухо, 1902, № 72, с. 93.)

Правильно подчеркнув антибуржуазную направленность "Фомы Гордеева", Хасэгава, однако, не заметил оптимистического звучания книги: впервые у Горького из общей массы трудящихся выделен пролетариат, которому принадлежит будущее. "Душевная боль, испытываемая нами при чтении романа, подобна страданию Фомы, - замечает Хасэгава. - И нет луча надежды, способного излечить эту боль"^*.

^* (Васэда гакухо, 1902, № 72, с. 98.)

Распространению кривотолков о творчестве Горького немалую услугу оказала русская декадентская критика. Так, в журнале "Тэйкоку бунгаку" была напечатана статья, в которой говорилось, что в основе горьковского творчества якобы лежит ницшеанский культ сильной личности^*. Автор статьи Фурусиро попросту повторял высказывания Мережковского на эту тему.

^* (Тэйкоку бунгаку, т. 12, 1906, с. 114.)

В начале 1903 года в трех номерах журнала "Бунгэйкай" была напечатана статья "Современное положение русской литературы", написанная, как оговаривает и сам автор, под впечатлением лекции А. Л. Волынского о современной русской беллетристике, прочитанной в ноябре 1901 года в московском Историческом музее. Волынский утверждал, что "дерзкое слово Горького вместо идеи и инстинктов классовой борьбы носит в себе идею и инстинкт личного, индивидуального вольнолюбия, анархическое начало"^*. И хотя японский автор не оспаривал этого заявления, однако по поводу "дерзких слов" Горького он рассуждает иначе. Русский писатель, говорится в статье, "испытавший все невзгоды жизни, проклинает всякую ложь, лицемерие, несправедливость, все то, что он видит в современном обществе. Его громовой голос провозглашает святость свободы и независимости для людей, придавленных классовым гнетом"^**.

^* (Молоствов Н. Г. Борец за идеализм. СПб., 1903, с. 164.)

^** (Бунгэйкай, 1903, № 14, с. 168, 169.)

Версия о так называемом ницшеанском влиянии на творчество Горького живуча среди японских литераторов, но по мере их углубления в гуманистическую сущность творчества пролетарского писателя они приходят к пониманию коренных различий между Горьким и Ницше, к пониманию того, что Горький не только не восхваляет исключительную личность, стоящую выше добра и зла, а наоборот, развенчивает ницшеанского "сверхчеловека". "Поэтизация яркой индивидуальности, сильной и независимой личности у молодого Горького была формой защиты прав личности человека из народа, подавляющейся капитализмом и феодально-крепостническими пережитками"^*.

^* (Михайловский Б., Тагер Е. Творчество М. Горького. М., 1954, с. 28.)

Героическая романтика и фантастика молодого Горького вызывали, по словам Воровского, "те смелые, сильные, свободные чувства и мысли, которые неизбежно сопутствуют всякому революционному перевороту"^*.

^* (Боровский В. В. Литературная критика. М., 1971, с. 237.)

Горький вошел в сознание японских читателей многогранно. В начале века, когда явно обозначился кризис традиционного семейного уклада, огромный интерес в Японии вызвали горьковские "Мещане". Привлекало внимание прежде всего то, что в "Мещанах" автор обличает патриархально-консервативных "отцов", образ Нила нового героя истории - был еще преждевременен для Японии. Характерна в этом отношении беседа с двумя японскими литераторами, которую воспроизводит в статье "Японские вечера" Н. Г. Шебуев:

"- А вот этого узнаете? - подал мне другую книгу "Солнца" (японский литературный журнал "Тайё".- К.Р.) Такаки.

Как не узнать. Это портрет семьи Горького...

- Да! Это автор "Мещан"...

- Почему "Мещан"? Разве "Мещане" наиболее характерное для него произведение?

- Это лучшее, что он написал. В Японии из всех произведений Горького это самое популярное, потому что писатель в нем задел японцев за живое. У нас на родине господствует тот же разлад, который в "Мещанах" подчеркнул Горький. Мы до сих пор не замечали его, наши романисты не касались этой темы. Но когда японцы прочли, а затем посмотрели на театральных подмостках "Мещан", они поняли сущность того, что переживает большая часть мещанского японского общества... Среди наших романистов нашлись последователи Горького, в своих романах и повестях они анализируют причины и формы этого разлада, выводят японских Бессеменовых...

- А босяки не понятны вам?

- Да, это явление пока еще в стороне от японской жизни. Тут много для нас странного..."^*.

^* (Русь, 1904, 15 марта.)

Первая русская революция 1905-1907 годов в огромной степени способствовала усилению интереса к русской литературе в Японии. Революционная деятельность Горького вызвала широкий отклик в японской печати и привлекла внимание передовых кругов общества. С этого времени Горький входит в сознание японских читателей не только как всемирно известный писатель, но и как крупный общественный деятель - активный борец за народное счастье.

Уже в те годы японская пресса, учитывая большой спрос читателей на произведения Горького, уделяла русскому писателю немалое внимание. В 1906 году один из влиятельных журналов, "Нихондзин", сообщал о травле писателя американской буржуазной печатью: "Борец за свободу угнетенной России, Горький, вступив на землю Америки, испытывает с первого шага всю суровость социального режима этой "свободной" страны"^*. Другой журнал, "Тайё", опубликовал статью "Горький и общественное мнение Америки", где было дано подробное обозрение американской прессы, высказывавшейся по поводу приезда Горького в Америку. Обозреватель писал, что враждебность буржуазной печати к Горькому объясняется "чисто революционной целью" посещения писателем этой страны^**.

^* (Нихондзин, 1906, июнь, с. 2.)

^** (Тайё, т. 12, 1906, № 8, с. 222.)

В заметке "Горький резко осуждает Америку", опубликованной в журнале "Нихондзин", подробно излагалось содержание очерков и памфлетов Горького, бичующих мир капитализма. Горький "остер, как бритва,, гневен, как вулкан", пишет автор, а затем приводит выдержки из газеты "Чикаго трибюн", цинично заявившей, что если бы американцы были побогаче и могли дать Горькому много денег, то тот, пожалуй, не нападал бы на них так яростно. Японский автор с возмущением замечает: "Что ни слово, то подлость"^*.

^* (Нихондзин, 1906, сентябрь, с. 27.)

В заметке "Горький об Америке", помещенной в журнале "Тайё", подчеркивалось, что страстные горьковские выступления, разоблачающие американскую буржуазную цивилизацию, вызваны не личной обидой писателя на недоброжелательное и даже враждебное отношение к нему американской буржуазной общественности, как уверяет желтая пресса. В американских памфлетах Горького отражены взгляды писателя на современную, капиталистическую цивилизацию в целом^*.

^* (См.: Тайё, т. 12, 1906, № 13, с. 224.)

Как видно, японская печать в целом осудила буржуазную американскую прессу, клеветавшую на великого- писателя. Любопытно, что в то же время на страницах японских журналов появились сообщения о предполагавшейся поездке Горького из Америки в Японию.

Вот что говорит по этому поводу писатель Хасэгава Тэнкэй в заметке "Когда приедет Горький...": "В настоящее время русский писатель Горький находится в Америке, выполняя поручения русской революционной партии.. Говорят, что, вновь пересекая океан, он хочет посетить нашу страну с целью ознакомления с нашей культурой... Хотя его имя узнали в нашей стране лишь несколько лет назад, количество его произведений, известных у нас, очень велико. Вероятно, этот факт будет для него неожиданностью. Он оказал немалое влияние на нашу литературную жизнь. Когда он приедет к нам, мы встретим его как своего друга. Учитывая, что Горький борется за освобождение угнетенных славян из-под ига царского самодержавия, мы должны встретить его не только как литератора, но прежде всего как борца"^*.

^* (Там же, № 8, с. 158, 159.)

"Горький собирается приехать в Японию" - под таким заголовком журнал "Бунгэй курабу" сообщает своим читателям о намерении Горького посетить Японию: "Наша литературная общественность, среди которой так много исследователей русской литературы, с радостью встретит его. Приезд Горького, несомненно, умножит число его поклонников в Японии"^*.

^* (Бунгэй курабу, 1906, № 12, с. 222.)

Нам не удалось установить, говорил ли в то время Горький кому-нибудь о своем желании посетить Японию, хотя о том писали многие японские журналы. Известно, что эта поездка не состоялась. Но, должно быть, сообщения японской прессы на чем-то основывались. Ведь еще в 1900 году Горький высказывал желание побывать на Востоке. В письме от 3 февраля того же года А. Чехов советовал Горькому поехать в Индию: молодой писатель "должен больше видеть, больше знать, шире знать..."^*. А в июле Горький сам приглашает А. Чехова отправиться вместе с ним в Китай: "Поедемте в Китай?

^* (М. Горький и А. Чехов. Сборник материалов. М., 1951, с. 66.)

Как-то раз в Ялте вы сказали, что поехали бы. Поедемте! Мне ужасно хочется попасть туда..."^*. Стремление своими глазами увидеть жизнь и богатейшую культуру стран зарубежного Востока не покидало писателя на протяжении всей его жизни.

^* (М. Горький и А. Чехов. Сборник материалов. М., 1951, с. 73.)

В конце 20-х и начале 30-х годов японцы снова с нетерпением ожидали приезда Алексея Максимовича Горького. В сентябре 1928 года в беседе с Нобори Сёму писатель высказал свое желание совершить поездку в Японию. "Я уже с давних пор мечтаю побывать в Японии... Эту зиму я проведу в Италии, в Сорренто, а будущей весной, в праздник вишни, я приеду к Вам. Конечно, там еще видно будет, но если только позволят обстоятельства, обязательно приеду. В мае будущего года я должен вернуться в Россию. Из Неаполя на пароходе сперва приеду в Японию, потом через Владивосток в Россию. Это увлекательно". Затем Горький интересовался, сколько дней идет пароход от Неаполя до Японии, какая в это время там погода. "Я подумал, - пишет обрадованный Нобори, - быть может, действительно будущей весной приедет он к нам"^*.

^* (Нобори Сёму. Горики-но сёгай то гэйдзюцу, с. 194, 195.)

В декабре того же года Горький пишет Курода: "Меня приглашали в Токио читать лекции, но эта поездка невозможна для меня, да и лекции читать я не могу, не мое дело. Но побывать в Японии просто, как все люди, а не в качестве "знатного" иностранца - моя мечта, и хочется, чтобы она осуществилась"^*.

^* (Переписка А. М. Горького с зарубежными литераторами, с. 435.)

В ответ на это письмо Курода сообщает Горькому, что главный редактор газеты "Осака майнити" Кидо предлагает русскому писателю побывать в Японии в качестве гостя газеты. Но обстоятельства снова не позволили писателю приехать в Японию.

Спустя три года, 23 августа 1931 года, одна из крупнейших японских газет "Токио нитинити" сообщила, будто бы Горький в октябре собирается в Китай и Японию, чтобы познакомиться с жизнью и культурой Востока. В тот же день Исида Кёдзи посылает Горькому настойчивое приглашение: "При первом же получении мной Вашего письма о намерении приехать в Японию я бы начал вести разговор с главным редактором издательства "Кайдзося", а также с профессором Нобори, чтобы оказать Вам всяческие услуги"^*.

^* (Переписка А. М. Горького с зарубежными литераторами, с. 443.)

Но и на этот раз Горький не приехал. Между тем, уже в 20-х годах японцы сами стали навещать писателя.

В письмах к японским литераторам и при встрече с ними Горький интересовался переводами своих произведений на японский язык. В 1930 году он просит Исида Кёдзи прислать в Сорренто японские переводы его сочинений. Исида выполнил просьбу писателя, высылая ему том за томом выходившее в то время в издательстве "Кайдзося" 25-томное собрание сочинений Горького на японском языке.

В конце 20-х и начале 30-х годов японские переводчики уже прямо обращаются к Горькому с просьбой прислать рассказ или статью для перевода. Писатель обычно удовлетворял их просьбы и одновременно предлагал их вниманию произведения советских писателей. В посылках, отправленных лично Горьким японскому переводчику Курода в 1928 году, были книги М. Пришвина "Охота за счастьем", Сергеева-Ценского "Валя", а также Н. Колоколова "Мед и кровь", П. Слетова "Прорыв", Л. Копыловой "Химеры" и "Богатый извозчик". В письме Горькому от 25 мая 1929 года Курода сообщает: "Недавно я написал в литературном японском журнале о произведениях этих новых писателей. Мне особенно интересны "Мед и кровь"^*.

^* (Там же, с. 436.)

В ноябре 1930 года Горький сообщал Исида из Сорренто: "...Написал в Москву, чтобы послали Вам новую и отличную повесть Леонида Леонова "Соть"^*. Таким образом, начиная с 20-х годов великий писатель играл роль посредника между японской и молодой советской литературой.

^* (Там же, с. 441.)

Встречи с японскими литераторами Горький использовал для ознакомления зарубежных деятелей культуры с успехами социалистического строительства в СССР. Вспоминая о беседе с Горьким в Москве в 1928 году, Нобори Сёму пишет: "Я спросил его: "Что Вы думаете о настоящем и будущем Советской республики?" При этом вопросе Горький заметно оживился, как будто я спросил его наконец о том, что он именно и хотел рассказать"^*.

^* (Нобори Сёму. Горики-но сёгай то гэйдзюцу, с. 196.)

Рассказ Горького о гигантских преобразованиях в стране, впервые в истории строящей социализм, о новой социалистической культуре, о творческих успехах многочисленных рабкоров и селькоров, о молодых ленинградских рабочих, которые после трудового дня ежедневно слушают лекции об искусстве в Эрмитаже, глубоко взволновал японского литератора, и он называл русского писателя большим мечтателем. "Мне казалось, будто он уже видит среди этих рабочих-слушателей великих художников в будущем"^*, - заключает Нобори Сёму.

^* (Нобори Сёму. Горико-но сёгай то гэйдзюцу, с. 191.)

Несмотря на большую занятость, Горький всегда находил время для встреч и бесед с зарубежными собратьями по перу. В 1928 году, незадолго до своего отъезда из Италии в СССР, он писал Исида Кёдзи: "Уважаемый собрат! Встреча с Вами очень обрадует меня; беседа - не сомневаюсь - будет полезна мне. Поэтому прошу Вас: непременно найти меня в Москве, чтоб нам провести несколько часов в хорошей беседе"^*.

^* (Переписка А. М. Горького с зарубежными литераторами, с. 439.)

Искренняя дружба связывала Горького с уже не раз упоминавшимся японским журналистом и переводчиком Курода Отокити. Еще в 1927 году, будучи корреспондентом газеты "Майнити симбун", Курода встречался с Горьким в Сорренто. В одном из писем к Курода писатель после серьезного разговора о литературе и искусстве справляется о маленькой дочери своего японского товарища и просит прислать ее фотографию. "Знаете, Курода-сан, что забыли Вы сделать? Прислать мне фотографию Вашей дочери, как обещано Вами. Сделайте это, прошу Вас"^*. Вскоре Горький получил карточку. На обратной стороне ее были начертаны три японских слова: "Горький одзи-сама Дзюнко" - "Дяде Горькому. Дзюнко".

^* (Там же. с. 435.)

Теплота, с которой великий писатель относился к своим японским товарищам, вызвала любовь к нему. Вести о землетрясении в 1930 году в Италии, где в это время находился Горький, встревожили его многочисленных японских друзей.

"В сегодняшней газете я читал о губительном землетрясении в южной части Италии, - писал Горькому в Сорренто Исида. - Как раз город, в котором Вы живете, кажется, недалеко от места землетрясения. И поэтому очень беспокоюсь о Вашей жизни в Сорренто.

Не могу представить себе большей беды, чем какой- нибудь несчастный случай с Вами. Остаюсь с нетерпением узнать о Вашем положении"^*.

^* (Переписка А. М. Горького с зарубежными литераторами, с. 440.)

Горький ответил на это трогательное письмо Исида, послав ему свою черновую рукопись "Терремото" - рассказа об итальянской катастрофе, который в переводе Исида был опубликован в январском номере журнала "Кайдзо" за 1931 год. В заметке "От редакции" говорилось: "Великий писатель мира Горький прислал из Сорренто рукопись рассказа "Терремото", в котором с непревзойденным искусством переданы все оттенки того чувства страха, которое так хорошо известно нам, испытавшим ужасы землетрясения"^*.

^* (Там же, с. 444. В 1968 году Исида преподнес черновую рукопись "Терремото" в дар Институту мировой литературы им. А. М. Горького АН СССР.)

Рассказ Горького, действительно, нашел живой отклик у японских читателей - обитателей "вулканической державы". В письме Горькому от 15 января 1931 года директор издательства "Кайдзося" Ямамото Санэхико писал: "Ваше сочинение произвело глубокое впечатление на наших читателей, тем более что оно появилось после того, как у нас тоже произошло землетрясение, уничтожившее множество людей"^*.

^* (Там же, с. 438.)

Свидетельством любви и признательности японского народа к великому пролетарскому писателю в Японии стало празднование 40-летия литературно-общественной деятельности Горького. В статье "Максим Горький и японские рабочие", опубликованной в "Правде", Катаяма Сэн, один из основателей Коммунистической партии Японии, писал: "Максим Горький - величайший в мире революционный писатель... Революционный дух, глубоко проникающий все его произведения, оказывает огромное влияние на читателей и проникает в сознание революционных рабочих и крестьян, поддерживая их в борьбе с угнетателями и эксплуататорами... Я горячо приветствую Максима Горького с 40-летием его литературной деятельности и работы на пользу революционного движения от имени японских рабочих и крестьян и революционных писателей и художников"^*.

^* (Катаяма Сэн. Максим Горький и японские рабочие.- Правда, 1932, 30 сентября.)

25 сентября 1932 года по инициативе общества японо-советских культурных связей состоялось торжественное собрание, посвященное знаменательному дню. В вечере принимали участие видный критик Хасэгава Нёдзэкан, известные переводчики Нобори Сёму, Араи Итару, Ёнэкава Mаcao и др.

27 сентября в токийском конференц-зале "Дзидзи" японская литературная общественность снова устроила вечер, посвященный Горькому. С речами выступили сотрудники советского посольства в Японии, литераторы Акита Удзяку и Ёнэкава Macao. О своих незабываемых встречах с писателем рассказали Нобори Сёму и Курода Отокити. Затем писателя приветствовали артисты театра "Цукидзи", показавшие отрывки из спектакля "На дне". Более тысячи почитателей Горького присутствовали на вечере, который стал крупным событием в культурной жизни Японии. Полицейские власти усиленно преследовали демократические свободы, и, несмотря на это, лишенные права собрания, передовые люди страны отдали дань уважения великому русскому писателю.

В годы, предшествовавшие второй мировой войне, в условиях усиливающегося террора и травли японскими властями передовых деятелей страны, в условиях искусственного раздувания вражды к Советскому Союзу, творчество Горького служило живым мостом, связывающим японский народ с социалистическим государством.

В 1936 году Горький тяжело заболел. Вести об этом глубоко встревожили японскую общественность. Редколлегия пролетарского журнала "Бунгаку хёрон" ("Литературная критика") известила своих читателей о болезни любимого русского писателя:

"Читателям. Из сообщений радио и газет вам, наверное, уже известно о тяжелом состоянии здоровья нашего Горького... И хотя мы не сомневаемся, что советская медицина сделает все, что в ее силах, нас тревожит исход его болезни... Горького знают в Японии с давних пор... но по-настоящему его научился понимать только трудовой народ, для которого и творил писатель всю свою жизнь. И поэтому болезнь Горького вызвала глубокую печаль в душе всех нас, читателей... От души желаем ему полного выздоровления и еще раз клянемся учиться у него"^*.

^* (Бунгаку хёрон, 1936, № 7, с. 52.)

Но Горький не выздоровел. Августовский номер "Бунгаку хёрон" посвящен памяти великого пролетарского писателя. В журнале были опубликованы письма Р. Роллана и Б. Шоу по поводу кончины Горького, напечатаны воспоминания о нем Н. Крупской, А. Луначарского, Ф. Гладкова, В. Качалова. Японские читатели узнали здесь в подробностях о траурном митинге в Москве на Красной площади.

В те дни весь литературный мир Японии чтил память великого писателя.

"Умер Горький. Это была крупная звезда, которая непрерывно сверкала на протяжении полустолетия. Произведения Горького войдут в сокровищницу мировой культуры, как вечно сверкающие жемчужины искусства"^*, - писал Ёнэкава Mасао на страницах крупнейшей японской газеты "Асахи". В токийской газете "Тэйто нитинити" Акита Удзяку называл Горького "великим, кристально чистым человеком, непрерывно боровшимся со всем тем злом, от которого страдает человечество"^**.

^* (Зарубежные отклики на смерть А. М. Горького. - Правда, 1936, 21 июня.)

^** (Там же.)

В память Горького японские театры ставили его пьесы. С большим успехом шла драма "На дне" в постановке театральной труппы "Синкё гэкидан". Постановка театром "Синцукидзи" горьковской пьесы "Егор Булычов и другие" вызвала бурю оваций зрительного зала.

История литературных связей Горького с Японией не прервалась со смертью писателя, ее продолжают бессмертные творения родоначальника искусства социалистического реализма.