Гангстеры, "маскоми", экранная эпопея

Но проблемы города - это не только жилище, транспорт, воздух и вода. Естественно, что урбанизация во всех случаях затрагивает прежде всего человека - его судьбу, настоящее и будущее. И социальные последствия урбанизации в современной Японии совсем не исчерпываются "сураму но сякай" - "трущобным обществом" с полной неразрешимостью его проблем. Прямые последствия урбанизации - это скрытая за фасадом процветания бедность, нищета огромной части городского населения, непрерывный рост преступности, наркомании, самоубийств, нелегкая проблема молодого поколения.

Как ни превозносится активность капиталистического государства в регулировании насущных проблем экономики, даже в период самой благоприятной конъюнктуры оно, по существу, не в состоянии не только разрешить, но даже облегчить недуги городского организма. Как бы высоко ни поднимала гребень занятости официальная статистика, как бы ни отрицалась фактически или косвенно в любом ее проявлении безработица, скрытое перенаселение японского города продолжает существовать и рождать самые разнообразные, далеко не радужные проблемы.

"Относительное перенаселение существует во всевозможных оттенках, - пишет К. Маркс. - К нему принадлежит всякий рабочий, когда он занят наполовину или вовсе не имеет работы"¹. Текучая форма относительного перенаселения - периодические массовые увольнения и наборы в период спадов и подъемов экономической активности; скрытая форма - капитализация сельского хозяйства, делающая избыточной часть населения, и, наконец, застойная форма - полубезработные, рабочие мелких, мельчайших предприятий, занятые несколько дней, а попой и часов в неделю. Мало ли форм и проявлений подобного порока скрывает благополучный с виду частокол японской статистики.

¹ (К. Маркс, Капитал, т. I, - К. Маркс, Ф. Энгельс, Сочинения, изд. 2, т. 23, стр. 655 )

Дух свободного предпринимательства, пронизывающий идеалы капиталистического мира, породил и волчьи законы жесточайшей конкуренции между людьми. Слабому здесь не выжить. В мире постоянных схваток рядом с надеждой живет отчаяние. Оно рождено неуверенностью в будущем, вызвано крушением идеалов и рано понятым ужасом бесперспективности. Если для такой жизни нет достаточной цепкости, если не хватает жестокости, остается лишь отчаяние, нередко ведущее к самоубийству. Это касается в первую очередь молодого поколения. Подсчитано, что в Японии самый высокий процент самоубийств молодежи среди всех капиталистических стран. В других развитых странах капитала пять-десять молодых людей на 10 тыс. кончают жизнь самоубийством. В Японии же на 10 тыс. приходится около 100 случаев. Показателен и тот факт, что если мировая статистика отмечает наибольшее количество самоубийств среди людей старше 40 лет, то для Японии это в основном молодежь в возрасте до 25 лет.

Правда, в последние годы жизнь внесла изменения и в этот печальный реестр. В статистике самоубийств молодежь начинают "теснить" старики. Для страны, где отсутствует система пожизненной пенсии, где старость, по существу, не обеспечена и быть старым - значит вступить в полосу непрерывных несчастий, такое явление - жестокая закономерность.

Но самоубийства - это только один полюс отчаяния. Для изверившихся, озлобленных и ожесточенные есть и другой - эфемерная попытка добиться жизненного успеха ценой преступления. Из года в год "Белые книги" по преступности представляют все более и более мрачную картину. Японские социологи признают, что рост преступности, особенно среди молодежи и подростков, принимает угрожающие размеры. Свыше половины преступлений за период конца 60-х - начала 70-х годов совершено молодыми людьми в возрасте от 14 до 25 лет. В 1972 г. в Японии зарегистрировано 1 223 546 преступлений. Доля столицы в этих данных весьма велика - 208 806 преступлений - 17% общего числа по стране. Статистика столичного департамента полиции демонстрирует удручающую картину: каждый день 1972 г. в Токио совершалось 572 преступления, каждый час - 24 и одно преступление - каждые две минуты и пятьдесят секунд! За этот же период правонарушения, совершенные (подростками, составляют 18 937 случаев, кроме этого полицейскими властями зафиксировано 50 018 ситуаций (пьянство, драни и т. д.), участие в которых пока еще не завершилось для подростков уголовным наказанием. Исследования последних десятилетий отмечают, что на воспитании детей и подростков отражаются социально-экономические изменения, происшедшие в послевоенной Японии, в частности распад большой патриархальной семьи и образование малых семей капиталистического типа - какукадзоку. Если раньше дети находились под надзором всей семьи, то теперь новые условия выдвинули проблему "капико" (детей "с ключом в кармане"), которых работающие родители оставляют без надзора на целый день. Беспризорные дети и подростки, предоставленные самим себе, нередко попадают в условиях капиталистического города под влияние преступных элементов. 3600 банд составляют в Японии профессиональный преступный мир. "Империя черного бизнеса" делит города на сферы влияния, районы и участки, приносящие прибыль. Границы этих территорий носят красноречивое название "симори" ("смертельная полоса"), и можно себе представить, какие кровопролитные баталии разыгрываются здесь в случае непрошеного вторжения "чужаков".

Сверните в улочку, за шеренгу домов, надменно глядящих на Гиндзу, и у вас возникнет ощущение, что прямо с парадного входа вы ненароком прошли на черное крыльцо. В полутемных улицах цепью тянутся двери то ли лавчонок, то ли контор, светят фонари у лотков, где за несколько иен торопливые прохожие съедают чашку горячего риса. Здесь же сидит гадальщик. Весь его реквизит - гадальные кости, предсказания - длинные узкие полоски бумаги с черной вязью иероглифов, старые затрепанные книги. Небрежно запахнутое, видавшее виды кимоно и усталые слезящиеся глаза...

У перекрестка несколько молодых людей атлетического сложения. Огоньки сигарет, настороженные взгляды и грубые голоса. Местные гангстеры - короли темноты, вельможи страха, живущего в полуосвещенных кварталах. Рэкетиры, обкладывающие данью владельцев лавчонок, кафе, мастерских.

В Японии более 140 тыс. "якудза" - гангстеров, жизнь которых подчинена своим, неподвластным полиции законам, определена строго разработанной системой, уходящей корнями в далекую старину. По свидетельству японских исследователей, обычаи нынешней "империи черного бизнеса" почти без всяких изменений существуют уже двести лет. В основе организации преступного мира лежит семейная система "иэ", пронизывавшая в средневековой Японии весь общественный строй, являвшаяся неофициальным, но реальным костяком множества социальных структур. В капиталистической Японии на "иэ" в немалой степени возлагалось решение вопросов, связанных с безработицей. О выжатом нещадной эксплуатацией и выброшенном за ворота беспокоился не предприниматель, устраивать его судьбу обязана была "иэ", забирающая его из города снова в свое лоно.

И вот теперь, в XX в., когда система "иэ" с каждым годом в условиях урбанизирующейся Японии все активнее уничтожается, теряя последнюю опору в распадающейся патриархальной семье, преступный мир демонстрирует редкий, пожалуй, единственный случай тщательного "сохранения" ее. Структура банды и внутренние взаимоотношения строятся по принципу "отцов" и "детей". "Оябуну", главе банды и, следовательно, "отцу", подчиняются "кобуны" - "дети", обязанность которых беспрекословно выполнять любой приказ и любое поручение. Требования преданности преступному миру ("Оябун - ваш единственный родитель, идите за ним в огонь и в воду...") фиксируются в различных церемониях, в том числе и в чайной, которыми банда обставляет значительные события в ее жизни - будь то выбор оябуна, прием новых членов или перемирие с соседними "якудза". Татуированные черно-красно-синими драконами гангстеры и... тишина и спокойствие чайного дома. Кажется, трудно представить себе что-либо более несовместимое. Но для якудза эта игра в традиционность, копирование церемониальности, многовековых обычаев преступного мира - всего лишь прикрытие огромного бизнеса, приносящего баснословные прибыли. В гангстерских районах, таких, например, как Камагасэки в Осака, оябун - обычно содержатель ночлежек, целых кварталов публичных домов, взимающий мзду с армии рэкетиров, - обладает не только полнотой власти, воплощенной в деньгах, но и авторитетом, утвержденным кровью. Опереточный реквизит и манеры персонажей из гангстерских фильмов, дорогие сигары и татуировка в сочетании с преувеличенной галантностью обладателей черных лимузинов, откровенная жестокость, демагогически опирающаяся на классические категории бусидо, причастность к самурайско-рыцарскому духу, характерному когда-то для отношений сюзерена и вассала, - все смешалось в этом страшном мире...

Конечно, между концентрацией населения в городах, ненавистью, нищетой и безысходностью, рожденной условиями жизни, и ростом преступности можно усмотреть прямую связь.

Но есть и другие причины. Принцип насилия как единственного средства пробиться в жизни демонстрируется не только самими представителями преступного мира. Этому способствует экран кинотеатра и телевизора, а также литература, фетишизирующая силу, культ револьвера, красочно поданные, нередко даже с присутствием некоей философской подкладки. Суть последней предельно проста: человек - такое скопище пороков, противостоять которым невозможно, воспитать и исправлять его бесполезно - все равно рано или поздно прорвется биологическая природа этого двуногого зверя. Под таким рефреном идет страшное, неотвратимое по своим последствиям развращение, которое заранее нацелено на оправдание любой жестокости.

Поток гангстерских фильмов низкопробен, далеко не каждый из них имеет хотя бы некоторый профессиональный уровень. Он демонстрирует полную потерю нравственных идеалов, всегда служащих целям настоящего искусства. В этом легко убедиться, стоит просмотреть несколько телепередач и побывать в кинотеатрах Японии.

Как-то вечером я оказалась в одном из увеселительных районов Токио. После сдержанного освещения метро в глаза хлынул разгул сверкающих огней. Под изнурительно-слепящим светом реклам, как под юпитерами на съемочной площадке, двигались люди. Их голоса, смех, лица и жесты были сродни бушевавшему вокруг неоновому пожару, крутящимся шарам и стреляющим треугольникам, повисшим над домами, всей атмосфере необычайной оживленности, которая царила здесь. В то же время цветные блики, вприпрыжку мчащиеся по лицам, лезвия -прожекторов, кромсающих людской водоворот, все это световое половодье, призванное создать атмосферу праздничной приподнятости, несло в себе неуловимое противоречие, придающее этому району какое-то удивительное своеобразие. Великолепие сложнейших переливов световой гаммы потрясало, причем все оно подчинялось строгому ритму, выверенному такту, в которых и легкость, и эффектность почерка оформителей были подлинным всплеском человеческой фантазии. Но вслед за первым впечатлением приходило второе-ощущение того, что все это где-то уже было, что видите вы это не в первый раз. Районы Токио, как и других японских городов, повторяли друг друга. И хотя каждый из таких районов, как Асакуса, Гиндза и Синдзюку, имеют весьма отличный друг от друга архитектурный облик, вечерне-рекламный наряд роднит их и создает впечатление, что Синдзюку похож на Асакуса, Асакуса - на Гиндзу, а Гиндза, в свою очередь, напоминает лаковые обложки "Лайфа", на которых запечатлена сияющая реклама Бродвея.

Правда, сравнивая эти по-своему знаменитые улицы мира, обычно приходят к выводу, что в целом откровенно крикливый Бродвей весьма далек от яркой, броской, но несомненно впитавшей в себя тонкость национального вкуса Гиндзы.

И тем не менее... В каждом новом японском городе вас встречает своя маленькая Гиндза, уменьшенная копия которой постепенно вырастает в назойливый силуэт стандарта, который начинает повсюду преследовать вас. Гигантский типовой рог изобилия, доверху набитый огнями, в каждом городе обрушивает на вас холодные снопы искр, хороводы танцующих и летящих иероглифов.

Довольно скоро начинаешь понимать, что в рождении элементов стандарта, особенно в увеселительных районах, повинны не столько световые эффекты, сколько сама реклама, вернее, ее содержание. Застывшие подковы безукоризненных ртов чередуют свою штампованную улыбку с силуэтами пистолетов; прикрытые нейлоном бедра сменяются зловещими руками в черных перчатках, тянущимися прямо к вашему горлу; вылезающие из орбит глаза, искореженные конвульсиями тела сливаются в один бесконечный клубок, в сердцевине которого секс, насилие и жестокость... Фильмы ужасов, фильмы-колоссы, тысячи гангстерских фильмов нескончаемым потоком льются на японский экран. Еще недавно 600 фильмов ежегодно обрушивали на японского зрителя калейдоскоп кадров. Сегодня количество их снизилось до 450. Падение интереса к кино в капиталистическом мире, среди многих причин которого и дегуманизация искусства, затронуло и Японию. Но тем не менее поток иностранных фильмов не прекращается. Импортируются идеалы и вкусы, которые во многом диктуются повышенным вниманием определенной части западного кинематографа к исследованиям подспудных процессов человеческой психики, к нарочито поданным темным кладовым человеческой души. И где-то среди этого мутного потока затерянными жемчужинами мелькают шедевры как западного киноискусства, так и великолепные фильмы всемирно признанных японских режиссеров - Акира Куросава, Тадаси Имаи, Канэто Синда и др. Нередко отмеченные несовершенством, свойственным нелегким стадиям художественного поиска, это фильмы о человеке, но человеческая жизнь в них ложится под луч проекционного фонаря в совершенно ином плане, в четком ракурсе гуманизма. Гуманизм становится незримой основой немалого количества лент, идущих на японском экране, открывающих зрителю живого человека, бережно доносящих до него всю многогранность, хрупкость и сложность личности.

И тем более обидно, что рекламное поле, дающее даже самому поверхностному взгляду представление о том, что делается в кинематографе, забито однотипным муляжным потоком, захлестнуто парадным показом детективных персонажей и зловещими тенями - единоутробными братьями маркиза де Сада.

Демонстрация фильмов, воспевающих насилие, не может, конечно, проходить бесследно.

Джеймс Бонд, "агент 007", короли гангстерских империй и десятки им подобных, выходя на миллионы теле- и киноэкранов, творят постоянную и страшную метаморфозу. Оставаясь героями, стреляющими на экране, в жизни они без единого выстрела совершают ограбление миллионов людей, в том числе и молодежи, забирая у нее тысячи вечерних часов, которые могли быть отданы книге, мыслям, живому человеческому общению, а главное, формируя вкусы весьма сомнительного, невысокого пошиба.

Какую аудиторию собирает такой экран? Я ходила на самые разнообразные фильмы и смотрела порой не столько на полотно, сколько в зал. Посещаемость театров самая различная, на одних сеансах залы были забиты до отказа, на других - заполнены на две трети, иногда наполовину. Но естественно предположить, что, если бы фильм не имел спроса, он бы не демонстрировался, ни один продюсер в мире жестокой капиталистической конкуренции не может позволить себе прокат фильма при постоянно пустующем зале.

Значительная часть зрителей подобных картин - молодые люди. Безусловно, молодежь не представляет собой совершенно однородной массы, да и фильмы, о которых шла речь выше, смотрит, конечно, не только молодежь. Однако немало молодых людей ходят на боевик, на "вестерн", на гангстерскую серию потому, что эти фильмы им нравятся, они их увлекают, отвечают их вкусам. А ведь о вкусах можно спорить, вкусы формируются. Об этом знают те, кто стоит в послевоенной Японии у колыбели нового идола, одного из порождений так называемого "экономического чуда" и одновременно самого действенного его помощника. У этого идола неяпонское имя - "масукоми", впрочем очень характерное для послевоенной японской прессы и, пожалуй, вообще для японского языка последних десятилетий.

"Масукоми" - это транскрибированное японцами в соответствии со своей слоговой азбукой английское выражение "масс комюникейшн" - средство массового общения. По существу, это массовая стандартизация, штамп для миллионов взглядов, вкусов, привязанностей, пристрастий, хобби - словом, всех тех жизненных интересов, приземленных своей обыденностью и отдаленных на первый взгляд от такой высокой категории, как мировоззрение.

Между тем мировоззрение - жизненная позиция человека, его отношение к людям, его мера добра и зла, отношение к социальной структуре, политической и экономической системе общества, в котором он живет, - не рождается в один день. Об этом прекрасно помнят воротилы, делающие "масукоми", ибо, какие бы причины возникновения послевоенного бума ни приводились, какие бы финишные ленточки мирового первенства или подхода к нему ни демонстрировала сегодня японская статистика, самым главным чудом современной Японии были и остаются люди.

"Масукоми" - это специализированная по отделам, учитывающая условия жизни и стремления различных социальных групп населения сложнейшая индустрия ловли человеческих душ, равно использующая как чувство ущемленного национального достоинства в послекапитуляционный период, так и сегодняшнюю национальную гордость среднего японца. Идеалом этой идеологической индустрии является высококвалифицированный рабочий. Он должен быть молод (в этом случае ему можно меньше платить, чем рабочему со стажем) и иметь обязательное среднее образование (следовательно, уровень знаний, соответствующий новейшей технической оснащенности промышленности).

Но даже прекрасный рабочий, чья законная гордость за свою страну обязательно начинается с заботы о престиже фирмы, где он работает, и боссов, возглавляющих ее, - только одна сторона такого идеала. Другая - это человек, которому не нужно думать, незачем оставаться наедине с самим собой, которому общество всегда может заменить ручка телевизора, приемника или экран кинотеатра. Отсюда рождение и утверждение вкуса, приемлющего супербоевик, примитив и откровенную пошлость пополам с порнографией, фильмы псевдоисторические и просто сугубо развлекательную мелодраматическую безвкусицу в красках.

Конечно, нельзя себе представлять, что поле идеологической борьбы целиком остается за монополиями, наполняющими духовный мир японца весьма сомнительными ценностями. Непрекращающуюся битву за жизненные позиции молодого поколения ведут с ними прогрессивные силы страны. Это движение и матерей, требующих прекращения демонстрации гангстерских и эротических фильмов; и интеллигенции, выступающей за запрет порнографической продукции, захлестывающей книжные прилавки; и, наконец, представителей всех слоев общества, поднимающих голос за сохранение исконно национальных основ разнообразных аспектов богатейшей японской культуры.

Но все же механизм "масукоми", служащий интересам монополий, с каждым годом расширяет свою деятельность, борется за новые сферы воздействия, и это нельзя сбрасывать со счета.