Улица

Одна из очень нелегких проблем современного города (и не только японского) - это проблема улицы. Общеизвестно, что строительство микрорайонов и новых ансамблей разрушило улицу. С глубокой древности, со времен античного и средневекового города улица была базой, средоточием общественной жизни. Вырывающая человека из разобщенности и изоляции, дающая ему зрелище и общение, улица несла в себе, как говорят архитекторы и социологи, "игровой момент".

Непредвиденное общение людей, возникающее повсюду - на перекрестках, тротуарах, у витрин, в какой- то степени стихийное и неожиданное, - (вот чем привлекает улица. У каждой из них есть своя поэзия и только ей присущая индивидуальность. Шумная ли она, близкая к центру, наполненная толпой, клокочущая жизнью, озаренная блеском реклам и огней или окраинная, дарящая тишину, бережно несущая каждый звук - шорох бумажного фонаря, эхо отдаленного голоса, стеклянную грусть одиноких каблучков.

Как притягателен ореол главной улицы города превращающейся в праздничные дни в красочные проспекты для гулянья! В маленьких провинциальных городках главная улица - это клуб, место развлечений и деловых встреч, бескрайняя арена самых различных форм и проявлений человеческого общения; она истинный апофеоз "игрового момента".

В наш век сокращения расстояний, теснейших, немыслимых ранее контактов и одновременно небывалой душевной разъединенности человечества, улица - ценность, ибо она еще хранит с (каждым годом "вое стремительнее ускользающую возможность простого человеческого общения.

Но что сделало новое строительство с улицей?

Она превратилась в транспортную магистраль - это стало ее главным смыслом, целью и назначением. Наполненная различными видами транспорта, вобравшая в себя скоростные автострады, она несет человека из конца в конец огромного города, нередко заглатывая половину оставшегося после работы времени. Из дома на работу, с работы в магазин, оттуда снова в другой конец города - домой. Житель мечется по ней, этой реке бензинового удушья и грохота, кроме всего прочего становящейся еще и опасной. Десятки тысяч жертв заставили загнать улицу под землю, изолировать от пешехода, проектировать улицы-траншеи, оберегающие город от шума и опасностей транспортных артерий. Современная улица, несмотря на ее постоянную загруженность, миллионные цифры пассажироперевозок, не столько стимулирует человеческие контакты, сколько, пожалуй, ведет к сокращению общения. Поездка к друзьям, выход в театр превращаются нередко в мероприятия, требующие затраты немалого времени и сил. Как свидетельствует статистика, в большинстве случаев все ограничивается экраном телевизора или посещением ближайшего кинотеатра.

Изменилась и сущность, внутренняя наполненность улицы. Конечно, трудно сохранить своеобразие улице, заставленной от начала и до конца одинаковыми и безликими, как стершиеся монеты, многоэтажными близнецами. У человека, попавшего в этот коридор, от бесконечного повторения одних и тех же зданий начинает двоиться и троиться в глазах. И левая и правая сторона - все едино, и впереди и позади уныло и безрадостно.

Но как бы удачен или неудачен ни был эксперимент нового квартала, в нем отчетливо можно проследить несомненные попытки градостроителей учесть социальный характер улицы. Другое дело, что почти всегда зафиксированные в пространстве, заранее отведенные участки для общения людей (площадки для игр и т. д.) - это попытка поймать "игровой момент" в чистом виде, что дает совсем не тот эффект, к которому стремились. Красивые, комфортабельные, казалось, так хорошо продуманные ансамбли оказались лишенными чего-то неуловимого и вместе с тем очень важного. В четких проходах между аккуратными, чистыми зданиями исчезло то, что украшало, вносило неповторимость и красочность, делало улицу пульсом города, биением его жизни, его очарованием.

Рис. 18. Узкие улицы с характерным колоритом вертикальных вывесок типичны для японских городов

Все это особенно ярко демонстрирует японская улица, так же, как и во всем мире, теснимая эффектным фронтом многоэтажных махин, однако более чем где-либо стирающим ее редкостную самобытность. А специфичность облика японской улицы поистине удивительна! Путаница деревянных улиц с вертикальными вывесками сохраняет не только свою особую эстетику, но и всю глубину почти не тронутого веком традиционного уклада жизни, особую окраску и неповторимый голос города. Каждое путешествие в этот необычный мир обогащает множеством наблюдений, маленьких и больших открытий.

В Токио я жила в отеле, довольно далеко расположенном от центра. Большое современное здание со стеклянными холлами, бесшумно снующими пластиковыми коробками лифтов стояло последним в ряду многоэтажных гренадеров, наступающих на деревянные окраины.

Из окон, поднятых на семиэтажную высоту, был виден бесконечный лабиринт узеньких улиц, хранивших тайны чужого и во многом непостижимого для иностранца быта. Бессменным моим спутником в эту "деревянную Японию" была соседка по отелю - научный сотрудник из Германской Демократической Республики.

Очень знающая, умеющая и любящая работать, она проходила стажировку в Японии уже около года. Звали ее Хельга. Высокая, атлетического сложения, моя соседка казалась чудом организованности.

В половине седьмого утра, был ли за окном мутный, дождливый рассвет или яркое, пока еще незнойное солнце, с точностью, по которой можно было проверять часы, в мою дверь раздавался стук.

- Хэлло, Галина, моцион!

Шаги отсчитывали метры по коридору мимо моей комнаты. У нас была договоренность: Хельга не ждала ни секунды, и я должна выйти тотчас же. Если же я задерживалась, моцион, ежедневная обязательность которого была священна и неотменима, как намаз, совершался без меня.

По мере сил тянулась я к этой точности, но иногда просыпала, так как предпочитала будильнику подъем по особой, как мне казалось, возведенной в закономерность примете японского города.

Ежедневно, почти всегда в одно и то же время (с примерным отклонением в 10 - 15 минут), где-то после шести, на улице рождался странный тягучий звук. Резкий и высокий вначале, он постепенно густел и, уже став глубоким и мягким, удивительно весомым, словно набравшись сил, долго плутал в переулках. Что это было? Из окна я видела совершенно безлюдную улицу. Конечно, можно все выяснить у горничной, но мне хотелось разобраться в этом самой. Одно было ясно, что похожий на звук рожка, наполненный необъяснимой тревогой призыв был типичен только для японского города. Ни в одной из восточных стран утро не начиналось для меня таким своеобразным приказом проснуться. Особенно не похоже это было на Индию, где день рождался в буйных красках цветущей земли неторопливо и неслышно. Медлительная частица бесконечности, он словно вставал из нирваны и уходил, беззвучно погружаясь туда же. В Токио же день, как нигде, с первой минуты, когда ты открывал глаза, наполнялся безудержным всеподчиняющим темпом большого города.

А высокий, повисший над утренними переулками звук так медлителен и нетороплив. И это было той неожиданностью, которая властно вырывала человека из захватившей его суеты, возвращая к простейшей тривиальной мысли о неповторимости дня, данного нам жизнью.

Не знаю почему, но в нем, этом утреннем звуке, действительно чувствовалась тревога. Он словно твердил: "День начался. Не проспи, не дай ему уйти бесцельно, не раствори его в потоке суетности".

Моя дисциплинированная Хельга сердилась.

- Абсурд, - говорила она. - Абсурд отказаться от будильника, абсурд дожидаться этого странного сигнала. И потом, что он означает?

- Не знаю, - виновато отвечала я.

- Эмоции, одни эмоции, - объявляла Хельга. - Существует прежде всего факт, и, наверное, весьма обычный.

Хельга была, как всегда, права. Факт существовал - это был утренний рожок продавца горячего риса. Он появлялся со своей неизменной тележкой, и, как мне вскоре стало ясно, не я одна поднималась по его сигналу. Для маленьких переулков это был свой, извечный будильник, может быть, теперь уже старомодный, но по-прежнему нужный им, неподвластный деловитой поступи современности. Где-то совсем рядом и в то же время за тридевять земель лежала современная Япония - "чудо" экономики и броского модерна. Страна неоновых городов, суперэкспрессов и первых небоскребов. Здесь же, в низкорослых деревянных переулках, жила совсем другая Япония, Япония в бумажных рубашках и пыльных дзори, в вечной торопливости и озабоченности. И обжигающий губы комочек риса - завтрак на улице - был для этой Японии и утренним приветствием и преддверием длинного трудового дня.

Впоследствии мы познакомились с продавцом риса и раскланивались с ним. Звук утреннего рожка - кстати, характерный для многих городов Японии - теперь оброс реальностью и потерял свою таинственность: Но все равно он навсегда остался для меня неизменным приветствием, тем "добрым утром", которым встречал нас японский город.

Чем дольше жили мы в Токио, тем больше наполнялась копилка наших наблюдений. Жизнь соседних кварталов открывалась нам не сразу. Началось со все тех. же утренних моционов. Хельга предпочитала асфальт, но я убедила ее сменить маршрут.

- Нельзя же все время ходить по одному и тому же кругу, - сказала я и свернула в переулок.

Дома еще только просыпались, но стены уже были раздвинуты, и хозяйки чистили рисовые циновки. Пыль стряхивалась или прямо на улицу, под ноги прохожих, или, подняв татами, сор заметали под них на земляной пол. Пылесос, который с раннего утра гудел в коридорах нашего отеля и запускал в течение дня свою змеиную шею в каждую из комнат, здесь, видимо, просто не проживал.

Хельга, со свойственной ей решительностью вошедшая в переулок, вдруг остановилась как вкопанная... Он был полон собак. Они лежали, сидели... Почти у каждого дома бродили две-три собаки, в редком случае одна. В основном это были рыжие, черные непородистые создания, удивительно спокойно взирающие на мир. Положив голову на лапы, они смотрели на нас с добродушной невозмутимостью, с некоей философской отрешенностью. Некоторые из них зевали, откровенно оскалив зубы.

- Может быть, пойдем другой дорогой? - спросила Хельга.

- Хорошо, - согласилась я, зная, что за следующим поворотом мы увидим то же самое.

Действительно, и во втором и в третьем переулках картина не изменилась.

Ничего удивительного в этом не было. Собака - любимое домашнее животное у японцев. Вы не увидите, чтобы на улице в собаку бросили камень или чтобы, поджав хвост, она спасалась от улюлюкающих подростков. Если на улицах Калькутты чувствует себя в полной безопасности священная корова, улегшаяся посредине трамвайных путей, то почти такой же неприкосновенностью пользуется собака в японском городе.

Жил в средневековой Японии сёгун, которого за огромную любовь к собакам прозвали в народе ину-сёгун, т. е. "собачий сёгун". Правда, подданным его жилось гораздо хуже, чем собакам. Трудно сказать, оттого ли, что к этим животным всегда относились в Японии доброжелательно, или по каким-нибудь другим причинам, но в переулках, когда мы шествовали по ним, не раздавалось вслед ни одного злобного тявканья. Хельгу я успокоила японской пословицей, имеющей глубокий смысл: "Если собака кусает тебя, в этом виноват ты сам". Мы старались следовать пословице, но одна мохнатая дворняга вставала каждый раз при нашем приближении и непременно провожала до конца переулка. Она не сердилась и ничего не просила. Нет, в этом ее нельзя было заподозрить, столько достоинства было в ее походке, в манере нести свой ободранный хвост. Потом мы решили, что, видимо, как вежливая хозяйка, она считала своим долгом проводить нас до конца своих владений и затем возвратиться обратно.

Но это же нелепо, скажете вы, фетишизировать старую улицу с ее деревянными домишками и собаками. И будете правы. В век первоклассной техники и широкого строительства, способного обеспечить человеку самый высокий уровень комфорта, более чем нелепо.

Но разумно ли заменить такую улицу коридором блочных пятиэтажных домов, точно таких же, какие выросли в послевоенные годы во многих странах мира? Как поступить с традицией, дух которой здесь древнее самого древнего жителя с его старомодными привычками и привязанностями? Что делать с улицей, где все знают друг друга, где дети вырастают на глазах не только членов своего семейства, а целого сообщества, в которое складывается такая улица. Улица, где по стуку раздвигаемых сёдзи знают, кто открыл свой дом, какое у него настроение и какие планы на сегодня.

- Охайё! (Доброе утро!) - Голос низкий и раскатистый.

О, это Охара-сан, самая рачительная, аккуратная хозяйка, встающая раньше всех в переулке.

- Охайё! - Рулада на самых высоких нотах так и вибрирует в воздухе.

Смешливая толстушка Танака-сан вечно так грохочет ставнями, что неизвестно, как до сих пор не развалился ее дом.

А вот идет Ханако. В модных туфлях, слегка помахивая лаковой сумочкой.

- Охайё, тетушка Охара.

- Охайё, детка.

Маленькая Ханако идет завоевывать большой Токио, гордый, белокаменный город, живущий рядом. На что может она рассчитывать? Продавщица, официантка, "хостесс", одна из сотен "ночных бабочек" и как предел мечтаний - манекенщица или актриса. В капиталистическом городе красота для девушки одна из главных, если не единственная возможность вытянуть счастливый билет в лотерее судеб.

И улица, ревнивая к своим питомцам, тайно гордящаяся ими, благословляет ее отчаянный порыв, помогает шагнуть в сияющий и жестокий мир неоновых реклам, в мир, созданный полудетским воображением и кинематографическими историями о современной Золушке.

Ну а если не повезет, если огромный город растопчет ее жизнь, как тысячи других, тогда улица, остро переживающая крушение надежд, будет ей единственной опорой, если, опустошенная и озлобленная, она сумеет еще принять дар человеческой доброты.

Но характерна ли такая улица - спаянное человеческое сообщество - вообще для любой, не обязательно японской окраины большого города или провинциального городка?

Можно с уверенностью ответить - нет.

Путешествуя с Хельгой по деревянным кварталам, мы убеждались, что такая улица типична именно для японского города. Ежедневные моционы привели к многочисленным знакомствам, завязанным в этих уличках. Сначала это были дети, постепенно круг нашего признания расширялся. Одна семья, другая, третья... В конце концов мы оказались в доме Кагава-сан.

Здесь мы провели немало приятных и полезных минут. Дом этот оказался для нас тем кладезем житейской национальной мудрости, той энциклопедией быта, нравов, обычаев, которую не в силах предоставить ни одна библиотека. Все то, что мы знали о национальных традициях, оживало в рассказах Кагава-сан, приобретало плоть и кровь и нередко давало ключ к своеобразному сплаву традиционности и модернизма, которым стала современная Япония.

Мы сидели на подушках, брошенных на чистые татами, вокруг хибати - маленькой жаровни с углями в углублении пола. Осенний ветер постукивал сёдзи, деревянные стойки простого дерева покрывал не лак, они были отполированы ежедневным трудом неутомимых (рук супруги Кагава-сан. В уголке сидел маленький шерстяной тануки¹. Согласно японским мифам и сказкам, зверек тануки - хранитель домашнего очага. Я так и не увидела в Японии живого тануки, но игрушечный, самодельный или покупной, живет почти в каждом японском доме. Нейлоновые, шерстяные, надувные, с умной коричневой мордочкой бобренка и пушистым, как у белки, хвостом, они важно восседают на прилавках лучших универмагов.

¹ (Тануки - енотовидная собака (млекопитающее из семейства собак). Встречается в Восточной Азии (Япония, Китай, Корея; в СССР - в Приамурье и Приморье))

Мы сразу обратили внимание, что соседи - очень частые гости в доме Кагава. Одни забегали на несколько минут, другие, пришедшие посоветоваться, сидели значительно дольше. Женщины с другого конца переулка приходили одолжить какую-нибудь мелочь или просто поговорить. Потом выяснилось, что улаживать нелады между соседями и в их семьях, прочитать нотацию школьнику, пренебрегающему занятиями, организовать немудрящую подмогу какой-нибудь семье все это падало на долю Кагава-сан.

Оказывается, в современной Японии (здесь моему удивлению не было предела) действовала система "ёко канкэй" - средневековая организация типа соседской общины!

Кагава-сан был как бы главой, патриархом довольно длинной улицы, все семьи которой хорошо знали друг друга; их связывали тесные и длительные узы. Теперь сразу стало понятно то беспокойство, которое часто сквозило в статьях, посвященных новому строительству в городах Японии. Тысячи необеспеченных семей ждут очереди, когда муниципалитет переселит их в районы новых застроек. Лишь пятеро из ста могут рассчитывать на получение квартиры в "апато". Ежегодная очередь не уменьшается, но в то же время появилось подтвержденное многочисленными социологическими опросами и весьма странно выглядящее на первый взгляд мнение - средний японец не очень охотно идет в "апато". А ведь это пусть не самый высокий уровень удобств, не такой уж простор, но здесь есть и водопровод, и канализация, и изолированная кухня. В чем же дело? Может, нечто вроде психологической неприживаемости?

Вероятно, нельзя сбрасывать со счета и этот момент. Японец очень привязан к своему национальному дому. Он несет его атрибуты и в современное общественное здание, и в маленькую квартирку "апато". Это крошечный садик из мелких камешков, газон с миниатюрным каменным фонарем, дерево, выращенное в плошке, цветы - словом, кусочек дорогой сердцу и такой обязательной для национального дома природы. Комнаты с пластиковым полом, столами, стульями, шкафами не могут сегодня окончательно вытеснить японской комнаты с татами и почти полным отсутствием мебели.

Но и это еще не все. "Апато" разрушают "ёко кан-кэй" - старые связи людей, столетиями сохранявшиеся в японском городе, передающиеся из поколения в поколение.

При переселении, как правило, не бывает случаев, когда улица переезжает целиком в один и тот же "дан-ти". Старые отношения неминуемо рушатся - нельзя же ездить с другого конца города к Кагава-сан в гости и за советом. В то же время новые связи на лестничной клетке в "апато", но наблюдениям японских социологов, налаживаются с огромным трудом; люди продолжают тянуться к прежним, многолетним знакомствам.

Но говорить о полной психологической неприживаемости этих новых районов в японском городе вряд ли правомерно. Ведь создают же обеспеченные японцы комфортабельный, оснащенный современными удобствами и в то же время национальный, даже подчеркнуто национальный дом. Видимо, дело прежде всего в качестве строительства.

Рис. 19. Кобэ. Торговый центр

В "апато" и "данти" живет средний японец. Но эти маленькие квартирки, имеющие несомненные преимущества перед деревянным домом, обладают в то же время и существенными недостатками. Они плохо проветриваются, в них невероятно душно летом и сыро в сезон дождей. Деревянный дом боролся с этим, раздвигая свои стены, а "апато"? Железобетонные стены не сёдзи - не раздвинешь. Для того чтобы квартиры хоть сколько-нибудь проветривались, они строятся в таких домах обязательно сквозными (обычно по две на площадке). Конечно, и в данном случае есть оптимальное решение вопроса - система кондиционированного воздуха, но для сравнительно недорогого строительства "апато" это непозволительная роскошь.

К тому же довольно значительная часть "апато" строится за счет кооперативного строительства - довольно дорогого и далеко не совершенного. Отношение японца к новому жилью отразилось в получившей недавно хождение поговорке: "Апато" - это ""нагая" последнего времени". Да, строительство микрорайонов имеет немало недостатков, если многоэтажное, имеющее неплохой эстетический облик и известную комфортабельность строительство сравнивается с деревянными, трущобного типа бараками предвоенного времени - "нагая".

Практика последних лет показала, что самое слабое место японского (градостроения несомненно в социальном плане решения вопроса - будь то улица, микрорайон или город в целом.

Конечно, задача японских архитекторов более чем сложна. Совместить современность и необычность национального облика - это не только создать красивые ансамбли, в которых взлет фантазии архитектора синтезировал бы технику сегодняшнего дня с интеллектуальной и духовной ценностью традиции. Изящество линий, точеность силуэтов должны славить талант созидателя, но и не забывать человека, ради которого эта красота существует.

Беспокойство японцев в связи с разрушением социальных связей, в частности системы "ёко канкэй", - это тревожное признание как раз именно такого факта, который свидетельствует о пренебрежении сферой человеческих интересов, в данном случае - спецификой национального уклада.

Новые микрорайоны обнаружили, по существу повторили, явление, над которым уже несколько лет задумываются архитекторы западных стран, - снижение интенсивности и активности общественной жизни в новых городских образованиях. Это тем более странно, что общительность японцев - факт, не требующий подтверждения.

Вы можете особенно не волноваться, если в сутолоке многочисленных подземных тоннелей или забитых толпой улиц вдруг обнаружили, что потеряли нужное направление. Стоит вам произнести фразу: "Тётто, о-нэгаи симасу", эту магическую формулу вежливости, как вы мгновенно оказываетесь в центре внимания. Отовсюду сыплются советы и объяснения, кто-то рисует план. В результате все кончается тем, что вас доведут до злополучного места, откуда начались ваши блуждания, посадят в автобус или дадут такие точные указания, что потерять направление еще раз просто невозможно. И вот эта японская улица, сама общительность, отзывчивость, поистине неиссякаемый источник постоянной готовности к разнообразным контактам, вдруг демонстрирует нечто поразительное - обособленность и отчужденность.

Возможно ли это? Возможно, констатируют исследования японских социологов. В толпе вы можете по-прежнему встретить ту же доброжелательность и активность, однако внутренняя жизнь новых районов дает достаточно подтверждений беспокойству специалистов, занимающихся городскими проблемами. Но, может быть, это стремление к защите, попытка уберечь себя от высоких темпов века? Может быть, и так. Однако снижение активности общественных отношений и все большая обособленность семей не означают в то же время настоящей изоляции. Стены маленьких квартирок "апато" непроницаемы для вентилирующих потоков воздуха, но зато фактически лишены звукоизоляции.

Профессор социологии Парижского университета Анри Лефевр, рассматривая это явление, хорошо знакомое и на Западе, пишет: "К несчастью, из-за большого количества детей и своеобразного демографического состава новых городов, из-за высокой звукопроводимости стен и потолков, из-за шума, из-за неумеренного пользования "массовыми лечебными средствами", в частности телевизионными приемниками, семейная жизнь потеряла интимность. То, что в ней ищут, ускользает. "Частная жизнь погибает от скученности; она тонет в потоке шума и внешней информации. Драматично то, что она становится "частной" жизнью в буквальном смысле этого слова..."¹.

¹ ("Современная архитектура", 1967, № 4, стр. 11 - 12)

Но тем не менее вряд ли справедливо будет упрекать сегодня только градостроителей. Несколько лег назад, проектируя выросшие уже теперь городские ансамбли, они начинали свою работу с изучения истории возникновения и жизни городов, которые по тем или иным причинам заслужили любовь человечества.

Лучшие из них - это те города, которые имеют давнюю историю, несущую в себе их прихотливое, иногда подчиненное строгому плану, а чаще чисто стихийное развитие, их превращение в горниле веков и войн в центры социальной жизни, развития экономики и культуры. Так рождались в Японии такие города - исторические центры, как Киото, с их памятниками старины, драгоценными храмами; города - торговые центры, как Осака, возникшие на перекрестках торговых путей; призамковые, некогда возникшие вокруг феодального замка, как Эдо (сегодняшний Токио).

Зажатый в кольцо крепостных стен, западный город, пытаясь вместиться в огороженное пространство, лепил свои крошечные площади, резал узкие улицы, устремлял в небо нагромождение островерхих крыш. Наконец, он выплеснулся через каменное ограждение и поплыл волнами, закипел вздыбленными гребнями строений вокруг ощерившегося бойницами и башнями бывшего феодального оплота.

Японский город, не стесненный контуром стен, растекался от центра - от замка ли, от дворцов или торгового ряда, вбирая в себя и сохраняя острова зелени, крутил и плел, как кружево, замысловатую сеть улиц и переулков. Каждый из этих городских типов имел свое ярко выраженное лицо, определенное стечением многих факторов и обстоятельств.

Эта редкостная индивидуальность эстетического облика старого города, пленительное своеобразие непридуманности и в то же время несомненной гармонии, накладывавшее отпечаток на всю жизнь огромного человеческого оазиса, и были привлекательны для градостроителя наших дней. Именно это трепетное дыхание жизни нужно было новому городу, рациональность и продуманность которого могла легко освободить его от всего отрицательного, свойственного прежней городской структуре.

Следовало разобраться, проанализировать, исследовать те элементы, которые составляли смысл и движение жизни города в прошлом. Так и сделали: выделили функции - труд, отдых, сфера обмена, культурные связи, транспорт. Все казалось закономерным и оправданным. Ведь были же в старом японском городе торговый центр, увеселительные кварталы, кварталы ремесленников. Но в том же городе большая часть застройки была образованием, которое никак не поддавалось хирургически четкому членению. Масса улиц, заполненных двухэтажными деревянными домишками, где внизу лавка, а наверху жилье, и сейчас образует не только окраинные, но и довольно близко подходящие к центру массивы. Как переселить такую улицу в "апато", которое имеет одну, строго ограниченную функцию - жилье? Даже следование этому принципу, оказывается, тоже не дает гарантии от возникновения все новых и, пожалуй, бесконечных вопросов. Современные кварталы, например, нередко предполагают заселение в их домах людей примерно одинакового возраста. Особенно отличается этим строительство фирм - молодые рабочие, молодые семьи. Несколько кварталов - почти одинаковый состав жителей. И сразу происходит нарушение прежней демографической структуры, теряется такая нужная и вполне естественная для старого города связь поколений. Нет стариков, дети оставлены без присмотра.

И снова вопрос. Что делать теперь уже с новой застройкой? Не возвращаться же к прежней скученной форме заселения! А может, предусмотреть социально смешанный состав массива? Или продолжать то, что уже начато?

Словом, членение жизни старого города и чистое проецирование из него в новый того, что представлялось ценным и разумным, не дало желаемых результатов. Механическая схема не имеет ничего общего с жизнью.

Многие западные архитекторы утверждают, что в новых градостроительных комплексах утерян элемент стихийности. То есть то свободное, непринужденное, что было органической частью бесконечно сложной жизни города. Возможно ли приобрести все это вновь путем простого заимствования, дословного повторения, тем более что облик современного города, естественно, не должен, да и не может, повторять городские ритмы прошлого века?

Существует значительная разница в ощущениях, эмоциях, которые вызывает у человека общий облик нового и старого строительства. И это закономерно. Закономерна ошеломительность новизны и привычность всего знакомого. Но в том, что в своих привязанностях мы все чаще отдаем предпочтение старому, отражено стремление к "человеческим" границам, утерянным городом античеловеческих масштабов, а кроме того, в этом виновно нередко и новое строительство, зачастую леденящее душу стандартностью облика.

Рис. 20. Одна из городских окраин г. Токио

Геометрическая безупречность новых кварталов и непритязательный уют старых площадей и переулков. Что для нас общего между ними? Пожалуй, таково же сходство или разница, как между асфальтовой дорогой и тропинкой. Знаете, как катится вдаль идеально ровная, графически четкая лента гудрона? Широкая, как река, наполненная все растущей скоростью, бьющая в лицо ветром и мельканием машин, она красива своей стремительностью, утилитарностью, своей летящей поступью, холодной, технизированной и бездушной красотой. А тропинка? Узенькая, петляющая, она радует тебя тишиной и неторопливостью, сквозной листвой в солнечных зайчиках, мохнатой веткой ели, листком липы, легко задевшим щеку, волной свежести. Она покружит тебя в соснах, подарит краем цветущего луга, излучиной реки, медью закатного неба, и ты еще долго будешь помнить ее щедрость, перелившуюся радостью в твое сердце.

Но каждому (понятно, что, как бы ни манили нас в век скоростей крошечные площади и тихие улицы, такая тропинка - пройденный этап.

Городу наших дней смотреть далеко вперед, и, для того чтобы он соответствовал своей эпохе, стал местом, где человеку удобно работать и жить, необходимы самые широкие социальные исследования, смыкающиеся с проектированием и предваряющие его, скрупулезный анализ, который поможет использовать прежний опыт национального и мирового зодчества и в известной мере уберечь от повторения ошибок. Трудная, во многом даже не очерченная определенными границами работа. Трудная, и не только для японских архитекторов. Даже старый джинн из сказки, которому гораздо легче было заниматься созидательной деятельностью, ограничивал свой размах альтернативой:

- Хочешь, чтобы я разрушил город или построил дворец?

Говоря о городе, он не предлагал созидания. Он заранее освобождал себя от невероятно сложной, непосильной работы, на которую способен только человек, - создать город.