Недавнее прошлое

В 30-х годах национальная традиция была поднята на щит фашистскими кругами. В этот период пришедшая к власти военщина рвалась к "большой войне". Свои сокровенные замыслы завоевания мирового господства она сформулировала в бредовом документе, известном в истории как "меморандум Танака" (1927). Назван он был именем японского генерала, пытавшегося осуществить начальную стадию этих авантюристических планов.

"Ради самозащиты и ради защиты других, - гласил меморандум, - Япония не сможет устранить затруднения в Восточной Азии, если не будет проводить политику "крови и железа"... Для того чтобы завоевать Китай, мы должны сначала захватить Маньчжурию и Монголию. Для того чтобы покорить мир, мы должны сначала завоевать Китай..."¹.

¹ (Х. Эйдус, Япония от первой до второй мировой войны, М., 1946, стр. 115)

Но "большая война" требовала серьезной идеологической подготовки, и все, что могло содействовать этому, использовалось милитаристскими кругами. Национальная самобытность была для них одной из самых выигрышных сфер пропаганды.

В трактовке военщины она стала прежде всего символом "уникальности" японской нации, ее особенного, "божественного" происхождения, ее редкостного духовного единства, наконец, ее "особого назначения" на земле - править миром.

Волею военщины национальная самобытность превращалась в средство для широкого распространения националистических и шовинистических идей. А воскрешаемые средневековые заповеди, усиленно культивируемый дух бусидо¹ должны были стать и плеткой, и допингом, и молитвенником для японцев в выполнении их "великой миссии".

¹ (Бусидо - "путь самурая" - националистическая средневековая концепция морали военно-феодального класса)

Тень от штыка, возведенного в метод политики, на долгие годы легла на Японские острова. Она была неистребима и вездесуща, проникала в самые отдаленные уголки страны и в самые разнообразные аспекты общественной жизни, пронизывала культуру, давила на экономику. Эта зловещая тень постепенно наползала и на японский город, неуклонно меняя его облик. В нем чем далее, тем более по-хозяйски располагаются массивные бетонные здания - коробки с низко нахлобученными изогнутыми крышами. Это овеществленное, застывшее дыхание национализма, по мнению военщины, должно было олицетворять "истинный" национальный стиль, древнюю японскую традицию.

Но как безмерно далек был облик бетонных глыб от простых силуэтов, глубины и ясности, строгости и обоснованности канонов старинных строений, несущих живую мысль и стройность эстетических воззрений своего народа!

По словам известного японского архитектора Кунио Маэкава, это был "позорный стиль, наносящий оскорбление прошлому". Уже тогда, в период разгула псевдо-национального стиля, думая о будущем облике городов Японии, он заявлял: "Имеются две тропы. Будем ли мы использовать этот позорный стиль, обманывающий, вводящий в заблуждение людей, или станем строить просто, искренне, что явится подлинным продолжением нашей культуры..."¹.

¹ ("Japan Architect", 1960, July, стр. 90)

Бетонные мастодонты, (вызывавшие возмущение Маэкава, служили весьма наглядной иллюстрацией к тому будущему, о котором предупреждала древняя пословица. Взращенное милитаризмом, вскормленное на пенках военно-инфляционной конъюнктуры, поднявшееся над поверженной национальной традицией и в то же время демагогически использующее ее, это "будущее" било с пушечной силой, а может быть, и гораздо сильнее по всему тому, что составляло жизненную основу, живительные родники древней культуры японского народа.

К тому же псевдонациональный стиль упорно утверждался, и от него не так-то легко было избавиться. Обосновавшись на островах, он вслед за японскими войсками, занявшими Маньчжурию, перешагнул на материк.

Били барабаны "большой войны". Японские танки шли на юг, к Китайской стене, за которой лежала необъятная страна неисчерпаемых природных ресурсов и людских резервов. И железобетонная эклектика японских городов в этом захлестнувшем страну угаре шовинизма тоже стала солдатом, солдатом огромной императорской армии, которому еще предстояло вести бои на своем участке фронта.

Эти неуклюжие уроды были не так-то просты. Они несли на своих бетонных плечах погоны высоких чинов, они оказались далеко не последними, безобидными ефрейторами в осуществлении маниакальных планов "божественной расы Ямато"¹. Многоэтажные и тяжеловесные, они переплыли Корейский залив, легко уместившись в штабных портфелях, в портативных армейских сейфах и скромных папках военных инженеров. Тогда это были всего лишь чертежи, составная часть проектов. Но каких проектов!

¹ (Раса Ямато - националистическая трактовка происхождения японской нации как божественной, избранной. Ямато - район возникновения древнего японского государства)

Бесстрастность рейсфедера и бисерная иероглифическая вязь докладных записок, пространных приложений и расчетов напоминали сложнейшее сплетение нервных клеток, в котором была закодирована будущая индустриальная горячка на просторах оккупированной Маньчжурии: муравьиный труд тысяч саперных лопат, рев бульдозеров и визг землечерпалок, гудящие жерла доменных печей, грохот вагонов на стыках новых железных дорог и ленты гудрона, летящие на запад и север - к границам Монголии и России!

Это была педантичная летопись хватки молодого, сильного и наглого империалистического хищника, пока еще не получившего должного отпора, летопись фанаберии, рожденной высокомерными концепциями расового превосходства. Это были контуры Ее величества колониальной империи, которую японский милитаризм хотел создать в Восточной Азии.

Каким же станет внешний облик империи, как будет выглядеть ее фасад? Ее создатели подумали и об этом. Монументальность и еще раз монументальность. Прежде всего. Превыше всего. Только ее и хотела видеть военщина в перестраивавшихся старых китайских городах и строившихся новых. Только о ней и думала она, создавая "столицу" Маньчжурии - Синкё. Неуемная самурайская гордыня жаждала внушительной витрины, символизирующей неприкосновенность завоеванного, монумента, утверждающего незыблемость "нового порядка", провозглашенного Японией в Восточной Азии.

Возник даже термин "колониальный" стиль. Сам по себе он был далеко не нов. Обычно под ним понимали строительство, осуществляемое западными странами в своих колониях. При этом строительство японских колонизаторов в Маньчжурии, Корее, на Тайване было тоже колониальным, но откровенно эклектичным, поражающим невероятным, немыслимым пристегиванием традиционных элементов к зданиям, имеющим сугубо западный вид. Завоеватели считали, что пришли сюда на века, и строили прочно. Иное дело монотонность облика зданий и невыразительность форм, рождавшие одноликий, уныло-невыразительный городской колорит. Но это, пожалуй, даже закономерно. Строительство в Маньчжурии ни в малейшей степени не представляло ценнейшее традиционное наследие Японии; это не был и синтез - сложный процесс взаимодействия двух древних, глубоко самобытных культур. Те, кто топчет свое исконно национальное, не могут ни ценить, ни беречь культуру другого народа, ни тем более создавать что-либо новое и значительное.

Вполне понятно, что японское строительство в Китае велось совсем не из бескорыстных, добрососедских побуждений. Строили для себя, преследуя собственные цели и интересы, готовясь к дальнейшим походам в страны Юго-Восточной Азии и Тихого океана. И "колониальный" стиль строительства был прежде всего стилем военщины, вдохновительницы фашистских путчей в Японии, стилем солдатского сапога и надвинутой на лоб каски.

И в самом деле, если посмотреть на планировку городов - результат многолетних усилий строительных батальонов Квантунской армии, можно представить себе, что кто-то взял и вытряхнул на землю огромный солдатский ранец. Из него вылетели тысячи новеньких оловянных солдатиков-домов, совершенно одинаковых, с безупречной стандартной выправкой! Словно под зычный ефрейторский окрик: "Ать-два! Напра-во! Крру-гом!" - они построились в строго очерченное каре. Посредине осталась площадь - центр города, повторенный потом многократно. В каждой из таких копий, в зданиях, расположенных вокруг площади, располагались самые важные в городе учреждения - резиденции отцов города, деловых воротил. Далее шли улицы, прямые, как стрелы указателей, одинаковые, как проходы между аккуратно заправленными солдатскими койками.

Город был сер и тосклив, но подтянут, дисциплинирован, словно хорошо вымуштрованный взвод. Не хватало только команды. Казалось, раздастся она, и махины-дома рявкнут сотнями железобетонных глоток:

- Хай! Содэс!¹ - Тяжко всколыхнувшись, печатая гудящий шаг, город двинется по планете. Куда? Куда прикажут.

¹ (Есть! (яп.))

Это был тот бетонный подарок, который готовил "новый порядок" всей "сфере совместного процветания"¹. А почему он был бетонным, объяснялось весьма просто. В бедной природными ресурсами Японии не хватало стали. Даже после пуска громадного Аньдунского металлургического комбината (все в той же Маньчжурии) металл пошел на другие цели. Сталь - стратегический материал - пожирала война. И если в 1937 г. (до начала войны в Китае) на нужды строительства был использован 1 млн. т стали, то в 1939 г. эта цифра упала до 320 тыс. т. Бетон стал основным материалом, маркой строительства, прежде всего на материке. Колониальная империя облицовывала себя бетоном.

¹ (Колониальная империя, созданная Японией в годы Тихоокеанской войны (1941 - 1945), в которую вошли оккупированные японскими империалистами страны Юго-Восточной Азии)

И тем не менее она рухнула вместе с крахом породившего ее японского милитаризма.

После окончания войны страна лежала в руинах. 80% городов было разрушено, атомные бомбы уничтожили Хиросиму и большую часть Нагасаки, бомбардировки Центральной Японии нанесли огромный ущерб промышленному и жилому фонду Токио, Осака, Нагоя, Кобэ. По Японским островам еще катилось эхо последних взрывов Тихоокеанской войны, а на планете уже наступило затишье. Вскоре появились сообщения о восстановлении разрушенных городов, рождались новые архитектурные планы, архитектурные направления.

Самые разные проекты выходили на газетные полосы. Капиталистический мир не скупился на броские заголовки, возвещающие о перестройке трущоб и перенаселенных районов, о строительстве новых, современных городов. В Америке с такими планами выступал Гроппиус, во Франции - Ле Корбюзье. В Северной Европе проповедовали новый эмпиризм, на Североамериканском континенте - регионализм.

Японии, дымящейся развалинами, повергнутой в пламя атомного ада, переживающей глубокий идеологический кризис, было не до грандиозных архитектурных планов. Не хватало стройматериалов. Император заявил о высочайшем даре: он жертвовал лес из своих заповедников. Но даже этого щедрого подарка, а также дюралюминия и стали, собранных со всей страны, и материалов, отпущенных по чрезвычайной программе строительства, принятой кабинетом, хватило лишь на реконструкцию 300 тыс. старых домов и постройку 15 тыс. новых. Это была капля в море, если учесть, что по всей стране было разрушено 4,5 млн. жилищ.

Только с 60-х гг. можно говорить о широком жилом и промышленном строительстве в Японии. Начатая в 1950 г. американским империализмом война в Корее явилась для японских монополий, поставлявших США оружие, источником немалых прибылей. Именно в эти годы был заложен фундамент послевоенного бума. Использование дешевой, но высококвалифицированной рабочей силы, отсутствие расходов на вооружение и американские займы дали Японии возможность полного технического оснащения промышленности на уровне новейших достижений века. Строительный ажиотаж был одним из аспектов "чуда".

После 1950 г. в сферу строительства пришло много молодых архитекторов. Огромная нужда в жилье требовала быстрых темпов созидания. Эти обстоятельства в конечном счете определили широкое распространение типового (проекта дома, квартала, городского района.

Но строительный бум не только принес с собой новейшие технику и материалы, позволившие осуществить то, о чем ранее нельзя было и мечтать, но и вновь поднял далеко не новый, наболевший вопрос - как будет выглядеть сегодняшний город Японии, будет ли он современен, в каком виде воплотится в нем национальный стиль? Словом, что строить и как строить?

Однажды в Осака меня познакомили с несколькими молодыми дизайнерами - специалистами по художественному проектированию. Две страны - Япония и Италия - занимают сейчас ведущее место в развитии мирового дизайна. Широкая область охвата художественного проектирования в этих странах (от разнообразного ассортимента изделий промышленности до многочисленных предметов промышленного и жилого интерьера), хороший вкус, как правило использующий традиционную основу, определяют их заслуженную славу.

Мои знакомые работали в области промышленной эстетики, в фирмах, связанных с выпуском электронной техники. Они неплохо разбирались в истории мировой архитектуры и уж, конечно, чувствовали себя "на коне", едва речь заходила о сегодняшнем дне зодчества Японии. Наша сначала тихая, чинно-благородная беседа неожиданно превратилась в бурный, запальчивый и азартный водоворот вопросов и ответов.

Перескакивая с одной проблемы на другую, с древнего периода на современность, мы подошли к 30-м годам, и... тут внезапно обнаружилось нечто странное. В какую бы сторону мы ни отклонялись, о чем бы - построенном или только запланированном - ни говорили, в конечном счете незаметно возникало звено, которое возвращало нас к предвоенному периоду. Потом уже я решила, что если вдуматься, то, пожалуй, это даже логично.

Загляните сегодня в любой из современных архитектурных журналов. Японской архитектуре, ее своеобразию, влиянию на мировое строительство и архитектурную мысль уделяется немало внимания. Но вместе с тем те же журналы и монографии специалистов единодушны в утверждении, что архитектура Японии как своеобразное, значительное явление привлекает внимание всего мира лишь последние 15 - 20 лет. Следовательно, начало этого периода приходится на 50-е годы. А что было раньше?

Традиционные формы зодчества, национального дома, города, уходящие корнями в древность и средневековье. После прекращения изоляции Японии в середине XIX в. - десятилетия подражательности; 20 - 30-е годы - отказ от национальных традиций, размах псевдонационалыного стиля и, наконец, почти полное прекращение строительства до начала послевоенного периода. Вот вкратце этапы, пройденные градостроительством этой страны.

В каком из этих хронологических отрезков стало складываться то, что сегодня выросло в архитектуру, гармонически сливающую приверженность традициям и современность?

А может, этот стиль родился тогда же, в 50-е годы, возник, как феникс из пепла, как внезапная находка? Нет, это далеко не так. Отлитого в законченные непогрешимые Формы стиля нет и сейчас. Но лучшие работы зодчих Японии несут на себе отпечаток постоянного стремления в разнообразных конструктивных вариациях и материалах отразить, воплотить один и тот же принцип - сочетание традиции с современностью.

Несомненно, что рождение подобного слияния - процесс длительный и трудный, и, видимо, в 20 - 30-е годы шел напряженный и мучительный поиск. Не случайно и в нашем разговоре эти годы упоминались неоднократно.

Огромный период, лежащий между событиями 30-х годов и расцветом строительства в современной Японии, сравнительно слабо исследован. Он труден для понимания уже тем, что требовал особо вдумчивого, сосредоточенно-углубленного восприятия исторического материала, который никак не хотел распределяться "по полочкам", укладываться в четкие категории. Ведь даже "выстрел в прошлое" - одно из событий этого периода - в целом был не так прост, как может показаться сначала. Противоречивость концепций и поступков, свойственная участникам движения, была несомненна. Их поиски "новой архитектуры", игнорировавшие простейшую истину, что прошлое имеет гораздо большую протяженность, чем десятилетия "вестернизации", были громогласным отречением не только от заимствованного, "о, что несравненно важнее, от своего, исконно национального.

Рис. 2. Средневековый замок в Химэдзи (1610 г.)

Вместе с тем эти же самые архитекторы после длительной полосы бесплодного эксцентричного проектирования, получив возможность воочию увидеть, как использовали "ниспровергательный пыл" их концепций военно-фашистские группировки, круто изменили свои позиции.

На практике они стали пытаться приметить европейские методы строительства и материалы к местным условиям. Но в чисто новаторских решениях характерная для их почерка смелость вопреки ожиданиям брала себе в союзники спокойный ритм, ясность и четкость членений, вдумчивое отношение к возможностям материала. И за всем этим, сначала очень осторожно, но потом все более явственно, стало проступать дыхание строгой простоты, говорящей о высокой художественной культуре нации.

Противоречило ли это прежним декларациям молодых архитекторов?

Безусловно. Огульное отрицание традиций сменилось борьбой за их сохранение. Но было ли в этом неожиданном повороте нечто противоестественное? Весьма сомнительно. Архитекторы оказались искренними как в своей ярости отрицания, так и в мучительных поисках нового пути, приведшего их к признанию отброшенной ранее традиции.

Усилия этих одержимых родили первые проекты, в которых возник немыслимый для восприятия японца компромисс бетона и дерева. Именно он расчистил путь для дальнейшего экспериментирования в сфере традиционности, подготовил почву для психологического восприятия дерева, соединенного со стеклом, стекла со сталью, железобетона со стеклом и деревом. Сутэми Хоригути, один из ведущих архитекторов этой группы, заявлял, что они стремятся к созданию стиля, который в одно и то же время был бы и японским и современным.

И надо отдать должное обществу Бунриха Кэнтикукай, видными деятелями которого были Сутэми Хоригути, Маюми Такидзава, Кикудзи Исимото. Оно сыграло большую роль в развитии японской архитектуры, в ее движении к современному стилю.

Несмотря на явную очевидность подобного вывода, в нашем маленьком сообществе обнаружились и противоположные мнения. Двое спорщиков считали 30 - 50-е годы архитектурным безвременьем.

- Как это понимать? Двадцать лет пустоты? - возмущался молодой и темпераментный Иосихарасан.

- Двадцать лет бездействия? О, японцы очень самокритичны! Можно подумать, что сама объективность и беспристрастность родилась на этих островах.

- А как же Хоригути, Сакакура? Как тогда их понимать?

Действительно, исходя из посылки противников Иосихара понять стремительный переход к современным формам было довольно трудно. Конечно, 20 лет, о которых шла речь, несмотря на успешные вначале военные действия в Китае, а затем и в других районах Юго-Восточной Азии и Тихого океана, оказались для нации тяжким периодом, полным невзгод и величайших испытаний. Но годами "пустоты", строительного безвременья они все же не были, хотя бы уже потому, что построено за это время гораздо больше, чем за предшествующие полвека. Не были они и десятилетиями бездействия мысли. Процесс развития остановить нельзя, даже самые неблагоприятные условия, созданные военщиной, не могли уничтожить ростки нового, остановить творческое движение архитектурной мысли. Свидетельство тому немногочисленное, но интересное по решениям частное строительство, подтверждающее жизнеспособность, подспудное развитие японского зодчества, неоспоримые успехи Хоригути и его сподвижников, и в частности успех японского павильона на Международной выставке в Париже в 1937 г., спроектированного Дзюндзо Сакакура.

- Сакакура! - восклицал в ажиотаже Иосихара, прикрываясь этим именем, как щитом.

И действительно, это было надежное прикрытие. Речь шла не только о многочисленных работах выдающегося архитектора, но прежде всего о получившем огромную известность японском павильоне. Творение Сакакура, простое и строгое, с открытой структурной клеткой, светлое и легкое, было поразительным явлением на выставке. Далекая Япония, свирепо бряцавшая оружием, казавшаяся олицетворением всего фанатичного, неожиданно явила миру свидетельство высокой художественной культуры. Утонченность и отшлифованность традиционных канонов переплетались в павильоне с современными, несомненно носящими отпечаток своего времени материалами, рождая одухотворенное, связанное прочными корнями с национальной почвой и в то же время очень созвучное эпохе произведение. Это было в 1937 г.

Последние десятилетия говорят о том, что послевоенные годы для Японии - период бурного роста.

"Японский феномен" - это и развитие экономики, это и шедевры кинематографа, это и своеобразная, проходящая трудное восхождение к высотам истинной талантливости архитектура. Однако немаловажно отметить, что хронологические рамки здесь явно сдвинуты. "Феномен" возник не сейчас, а еще в 1937 г. Не теперь, когда японский национальный дом находится в самом русле моды и когда устремившиеся ввысь или в необычном ракурсе выгнувшие свои покатые спины здания кочуют по лакированным обложкам разнообразных журналов, а тогда, в трудные годы, в ожесточенной борьбе различных группировок, в столкновении мнений и взглядов, в бесконечных попытках экспериментировать была нащупана заветная тропинка. Сложнейший стык Востока и Запада, двух далеких друг от друга культур и эпох, проявившийся в проекте Сакакура, был выстрадай многолетними усилиями.

- Но ведь один проект, - противники Иосихары не хотели сдаваться, - одно, пусть самое значительное здание не создает стиля, направления, не делает погоды!..

- А почему бы и нет! - Иосихара был упрям.

Отстоять свою точку зрения ему было не так-то сложно. Павильон в Париже вовсе не частный случай, а скорее итог, завершение полосы исканий, в которое вкладывали свои знания, опыт и фантазию множество архитекторов. Оппоненты Иосихары были правы лишь в том, что многообещающие ростки новизны, представленные взыскательному миру в Париже, не нашли значительного развития в Японии.

Это еще одно из проявлений трагедии нации, судьбой которой распоряжалась военщина и агрессивные монополии. В 1937 г., в момент, который мог стать для японского зодчества поворотным, из сферы строительства были изъяты такие нетрадиционные материалы, как сталь и алюминий, и архитектурная школа Японии отброшена на десятилетия назад. Куда? К старым канонам, к традиционному материалу - дереву, к унылой невыразительности бетона, километровым фасадам казарм и одноликости административных кварталов.

Конечно, строительство того времени (даже включая самые интересные проекты) ни по качеству материалов, ни по внешней отделке не могло сравниться с архитектурой послевоенного периода. Но все же самое главное было сделано именно тогда: найдена нота, давшая общий настрой, превратившая прежнюю антагонистичность материалов в органическую взаимность и согласованность. Был преодолен психологический и временной барьер, отделявший Восток от Запада. Сложный, многозначный процесс взаимодействия культур сделал еще один шаг в своем развитии.

Постоянные контакты культур в мире - процесс естественный. История человечества дает нам немало примеров его разнообразия. Нередко одна из культур поглощает, ассимилирует другую. Но при той же ситуации бывает и другой исход - возникает сложное взаимодействие элементов культурных комплексов, которое рождает на свет совсем новое создание, своеобразное, неожиданное по своим качествам.

В наши дни Япония производит впечатление страны, которая из всех восточных государств наиболее органично сливает Восток и Запад. Казалось бы, пример глубокого и хронологически более раннего синтеза должны демонстрировать страны, расположенные ближе всего к Европе, первые вступившие в контакты с ней. Ведь Япония - государство Дальнего Востока, а страны Ближнего Востока действительно, а не фигурально ближе к Западу, чем она. И тем не менее даже внешне ближневосточные страны сохраняют в современном облике четкое деление: на европейское и восточное. То, как эта граница режет мир Ближнего Востока надвое, особенно ярко видно в городе. С одной стороны, сама современность - порты, принимающие корабли большого тоннажа, прекрасная сеть асфальтированных, тенистых улиц, потоки машин и многоэтажная теснина белоснежных комфортабельных кварталов. Даже точеные стрелы минаретов смотрятся здесь как декоративные вертикали белого города, парящего над землей. С другой - глинобитные дувалы, сутолока шумных древних базаров, женщины в чадрах, суеверия, антисанитария и безграмотность старого Востока, уходящего корнями в феодальную общину, в дремучую неприкосновенность патриархального уклада, в песчаное и горное бездорожье. В век космических скоростей здесь по-прежнему можно увидеть выносливых мулов, прекрасных арабских скакунов да неторопливо шествующие верблюжьи караваны.

Ту же самую границу в городе, так же как пропасть между ним и деревней, сохраняющей восточную специфику, можно увидеть в странах Юго-Восточной Азии. Бирма, Индия, Таиланд, Индонезия и Филиппины дают достаточно тому примеров. И совсем неожиданной представляется для нас Япония. Из современной жизни Японии очень трудно исключить Запад - он намертво врос в национальную почву. Восток и Запад здесь как два прижатых друг к другу куска металла, в которых диффузия, взаимное проникновение молекул шло настолько интенсивно, что появилось новое образование с новыми качествами, выросшими на, казалось бы, несовместимом соединении далеких друг от друга культур. Древние, сложенные из тяжелых бревен, прижатые к земле храмы и антисейсмичные, уходящие ввысь небоскребы; стремительные суперэкспрессы, подводные тоннели, соединяющие острова, и медлительная тишина чайных павильонов; архитектура, одевающая города в самые современные материалы, и национальная традиция; одухотворенность старого зодчества, оживающего в неожиданности конструкций и линий "модерна", - все это явления, ни в какой мере не отрицающие, не исключающие друг друга. К тому же это не просто "западное" или "восточное", а нечто иное, выразившееся в восприятии высоких технических достижений века.

Рис. 3. Храм Тодайдзи (VIII в.)

Города и деревни, их образ жизни, разнообразные аспекты развития материальной и духовной культуры нации - весь облик Японских островов свидетельствует сегодня об активном, глубоком, всеохватывающем процессе синтеза культур.

И все же активность, с которой едет этот процесс, пожалуй, не самое главное. Важнее всего здесь избирательность. Из привнесенного с Запада в Японии воспринимается далеко не все, а только то, что, длительно осмысливаясь, оправдывалось в той или иной мере национальными особенностями, находило соответствующий отзвук в социальном опыте поколений, связывалось в жизнестойкую форму. В то же время нельзя сказать, что избирательность - это качество, которое проявилось только в 20-е годы или в послевоенный период. То, что нам кажется особенностью последних десятилетий, на деле уходит в глубокую древность.

Впервые с мощным потоком иноземной культуры Япония столкнулась в VI в., в период распространения буддизма, который застал страну на стадии слагающегося государства. Его догмы, строгая, громоздкая иерархическая пирамида власти были на редкость удобны для господствующего класса и устраивали его больше, чем родовая религия синто. К тому же буддизм был использован в борьбе крупных родов за власть в рождающемся государственном объединении. Весь период Нара (VIII в.) стал временем интенсивного влияния Китая. Но уже следующие века, так называемые годы Хэйан (конец VIII - XII вв.) доказали, что заимствование в Нарский период политического устройства, реформы, проведенные по китайским образцам, утонченные образцы поэзии, звучавшей на чужом языке, архитектура, канонизировавшая загнутые углы крыш и богатство стенных росписей, вопреки кажущейся незыблемости и широте охвата не были тем явлением, которое могло говорить о полной ассимиляции японской культуры.

За насаждаемым китайским образом жизни жила не сломленная натиском чужой культуры национальная традиция, которая упорно пробивалась сквозь многочисленные наслоения.

Именно в силу этой неуклонной тенденции к возрождению национальной культуры период Хэйан иногда называют "японским Ренессансом", хотя, конечно, сам термин из-за неизбежных ассоциаций с европейским Ренессансом не очень удачен.

Исконно национальное, связанное с глубинными источниками народного гения, стало тем ключом, который определял жизненность новых явлений, возникших в результате синтеза.

Народные корни определили непреходящую ценность лучших образцов литературы хэйанского периода. Любовь японца к своему национальному дому сохранила во время широкого иностранного влияния его традиционный облик. Эта же традиция привела к постепенному восстановлению в храмовой и светской архитектуре ее древних канонов, идущих от непритязательных деревянных строений, от простоты их рисунка и строгости конструктивных решений.

Нельзя сказать, что период взаимодействия японской культуры с первой волной иноземного влияния был каким-то особым в истории развития этой страны. За первой волной последовали другие.

XVI век "открыл" Японию для западных стран. Многолетние поиски легендарной страны Зипангу, миф об алмазных россыпях и серебряных холмах которой создал никогда не видевший Японию Марко Поло, завершились успехом. В 1542 г. на южном японском острове Кюсю высадились португальцы, за ними последовали испанцы, голландцы, англичане. Они обрушили на маленькую страну обширную научную и культурную информацию. Христианство двинуло в поход на завоевание новой паствы легионы своих миссионеров - воинов креста и мушкета. Япония приобщалась к неведомому ей западному миру с его разнообразием культуры, науки и техники, искусством политических интриг и жестокостью эпохи первоначального накопления. В этих условиях в стране сложилось весьма своеобразное отношение ко всему иностранному. Японцы шутят, что сначала перед новизной у них распластываются, затем начисто отвергают и лишь спустя определенное, нередко значительное время новое приживается. Конечно, это шутка, но даже и в ней можно усмотреть отражение специфики синтеза, свойственной Японии. Глубокая избирательность - это черта, которую в значительной степени определяла социальная структура страны. В отличие от социальной монолитности Китая, увенчанной и придавленной неколебимостью императорской власти, и расчлененной, разъединенной на касты Индии, сословная организация Японии более динамична, более приспособлена к диалогу с новым, к восприятию нового. Значительная грамотность населения - несомненное свидетельство общего культурного уровня страны - была не последним фантором в этом отношении. Но разве синтез нового и старого - достояние только тех далеких дней?

Вглядитесь в облик сегодняшнего японского города. Это совсем не тот город периода "вестернизации", в который с чисто разбойничьим ухарством, сокрушая деревянные застройки, вламывались, занимая лучшие места, бетонные глыбы чуждого японскому глазу облика.

Прислушайтесь - диалог продолжается. Давний и бесконечный, он идет между всем чуждым для японца и родным ему, между Западом и Востоком, между сталью и бамбуком. Диалог - эстафета, диалог - борьба.

Новое строительство, в том числе и в так называемом "западном" стиле, сегодня ведется в Японии уже небезотносительно к национальным традициям. А то, что облик этих зданий во многих случаях украшает городскую застройку, вносит в нее современный акцент, настолько очевидно, что не требует особых доказательств. К тому же они эстетичны, эти пирамиды, башни и кристаллы. Их линейная четкость и строгость форм ритмична. Они взлетают над городом, ввинчиваются в серые, закопченные облака, словно белые стрелы. В них твердость и смелость, радость и безмерная гордость творческого размаха, в ступенчатости этажей - тревожная стихия ракет, устремленных в небо. Но и бамбуковый дом рядом. Напряженное торжество технической мысли - воплощение вечного беспокойства - и спокойствие, тишина классического совершенства, отшлифованного веками.

Вот почему каменные и стальные громады с их грузом величия и надменностью современного облика поднимаются на цыпочки перед маленьким деревянным домом. Дымному грохочущему аду японских городов может теперь только сниться хрупкое затишье и безыскусственная простота бамбуковых домов. И это естественно. Наступление цивилизации, темпы века уносят в невозвратное прошлое тишину и простоту форм малонаселенных городов, соединявших нередко городской и деревенский быт. И, конечно, было бы нелепостью считать многовековое деревянное строительство идеалом города для Японии.

И все же современному японскому городу, имеющему все технические возможности сделать реальными самые фантастические проекты, приходится все чаще и чаще оглядываться на простенький деревянный дом.

Бамбуковый город упрям, его не так легко сбросить со счетов. Он рожден этими островами, их спецификой, знойными ветрами и палящим солнцем, влажностью климата, трясущейся в судорогах землей и свирепыми тайфунами. За его спиной столетия. Он стал одним из элементов культурного комплекса японской нации и, бесспорно, исторически оправдан.

Рис. 4. Высотное строительство в столице идет быстрыми темпами

В самом деле, так ли уж экзотичен игрушечный дом со скользящими бумажными сёдзи? Легкие стены - не прихоть, не забава. Этот дом помогает живущему в нем человеку, раскрывая и закрывая створки вслед за кочующим по небосклону солнцем, проветривать помещения и уносить сырость после сезона дождей. Поскольку три стены в доме открывались, возник лаконичный интерьер без мебели, с четкими членениями пространства при помощи скользящих перегородок, с полом, геометрически расчерченным цветным краем циновок.

Рис. 5. Дом японского крестьянина (Центральная Япония)

Малоземелье еще с глубокой древности родило у японцев стремление перенести к себе в дом кусочек природы, расширить свой маленький участок, создав впечатление огромных пространств, которые послушно укладывались в крошечном дворике или на жестяном подносе. Так из песчинок возникал Тихий океан; он бушевал, гнал свои желтые валы туда, где каплями черных камней были отмечены Японские острова, где шумели горы, поросшие травой-лесом, падали со скал ниточки-водопады.

Японец привязан к своему национальному дому, поэтому новому строительству приходится не просто соседствовать, жить рядом с деревянным жилищем, но и вести с ним постоянную ожесточенную борьбу.

На первых порах многоэтажные гиганты старались намертво вцепиться в вулканическую почву островов, которая взбрыкивала ежедневными подземными толчками, как норовистая лошадь, сбрасывающая неугодного седока.

Но теперь, когда успехи техники помогли обрести новым домам гарантированный рост в высоту, остается другая, пожалуй, более сложная проблема - как утвердить высотное здание в сердце японца, где упрямо держит свои позиции маленький национальный дом. Проблема, стоящая перед всеми организациями, занимающимися планированием и строительством нового города.

Безусловно, последнее слово в этой борьбе будет принадлежать новому, его силе, его неодолимости и устремленности. Наконец, то, что рождается сейчас усилиями японских архитекторов, обрело за последние годы необычайную гибкость, открыв, что прошлое японского города весьма далеко от отжившего вчера, ненужного сегодняшнему дню и грядущему завтра.

И вот стекло создает полную иллюзию общения интерьера с внешним миром. Тонкая прозрачная скорлупка, обтянувшая металлический каркас, трансформирует древнюю традицию, оживляет, наполняет старину современным звучанием. Здание полно света и воздуха, словно распахнулись, раздвинулись сёдзи и, как в старом национальном доме, поднялись у самой последней половицы за прозрачностью стеклянного щита травы и камни, встали колючие сосны с паутинкой солнечных лучей в искривленных сучьях и приблизилось, открылось небо с его необъятным простором и вольным бегом облаков.

Образ жизни современного японца привел к смешанной форме его быта. Это касается одежды, пищи и, конечно, жилья. В национальный дом вводятся комнаты с мебелью западного образца, пластиковым полом. А иногда на циновке-татами, продавливая довольно тонкое плетение, по-хозяйски располагаются стол, стулья, буфет, кровать.

Но национальный дом все равно не желает уступать своих позиций, он настойчиво вторгается в многоэтажное жилое строительство и разнообразные сферы общественного интерьера - отели, театры, кафе, выставочные павильоны и др. Он распластывается у подножия трилистника "Нью-Отани" песчаным японским садом, подымается в холлы 17-этажного здания, ложится рядом с полированными деревянными половицами, бежит вдоль пластиковых стен средневековым каменным газоном, ставит старинные храмовые фонари у полутораметрового "моря" (волнистого белого песка) в обширных застекленных холлах. И сквозь прозрачную стену приходит в этот мир слияния современности и средневековья далекий и близкий, как на старых гравюрах Хокусая, слепящий и плавящийся в воздухе купол Фудзиямы, заставляя трепетать сердце японца.

Рис. 6. Традиционный японский интерьер (сцена из фильма 'Дафна' производства 'Тохо Эйга Кабусики-кайся')

Сколько раз, удивляя своих спутников бесконечными съемками какого-либо новейшего архитектурного сооружения, я слышала скептическое:

- Ну что вы здесь увидели необыкновенного? Да, красиво, несомненно интересно, современно (все в один голос говорили - современно!)... Но вы ведь, кажется, специалист по истории Японии, вас должно интересовать национальное, традиционное (я чувствовала явный подтекст - храмы), а тут... типичное (опять же!) современное строительство, которое вы можете увидеть в любой из западных стран, и прежде всего в Америке.

И, наконец, безапелляционное:

- Можно сказать, типичная американская архитектура.

Я спорила, сердилась из-за непонимания, казалось бы, совсем простых вещей, но потом как-то неожиданно поняла, что это большой разговор, требующий не короткого перебрасывания фразами в перерыве между съемками. Разговор с экскурсом в историю страны, с сопоставлением облика японского города, темпов и объема строительства с подобными факторами в других странах - словом, разговор, требующий времени. То, что японский город перестраивается и современность звучит в нем очень сильно, мои спутники принимали безоговорочно. Новые материалы - алюминий, стеклопластик, сталь; стеклянные дома-аквариумы, где фреска на единственной глухой стене доступна взору не только вошедшего, но и идущего мимо; легкие, нарядные общественные здания, опрокинутые и парящие над землей, как прозрачные фужеры диковинной формы, - все служило достаточным подтверждением этому. Но современность, признаваемая моими спутниками, не значила для них что-то чисто японское, а была прежде всего пришедшей с Запада, может быть, из США. Между тем именно в формирование современного стиля Япония внесла немалый вклад, если не сказать больше - один из самых существенных. Все свойственное современному стилю - каркасное строительство, ненесущие стены, позволившие превратить их в обширное поле деятельности декоратора, гармоническое сочетание здания с окружающим пространством - с глубокой древности лежало в основе национального японского зодчества.

Говорят, что японская архитектура сейчас одна из самых модных в мире, но уж если говорить о моде, то для японцев она длится века. Конечно, ни одна культура не развивается в вакууме, и Япония в этом смысле не исключение. Безусловно, в архитектуре этой страны можно найти влияние и школы функционалистов Мис Ван дер Роэ, и школы органической архитектуры американца Райта, но в делом американское влияние на архитектуру Японии незначительно. К тому же современность в архитектуре совсем не одинакова для каждой страны. Правда, был период, когда новый стандартный стиль шествовал по континентам, порождая кварталы-близнецы - холодные, неуютные, глядящие на мир вереницами одинаковых стеклянных глаз.

Но вечная мечта человечества о голубом городе, наполненном ветром и солнцем, потому и вечна, что возрождается с каждым новым поколением. На тысячи чертежных досок ложатся синьки и кальки - отражение полета архитектурно-строительной мысли, и бурных темпов технического прогресса века, и социальных условий каждой страны - тот бесспорный фактор, который всегда решает, стать ли мечте реальностью. И вряд ли правомерно было утверждение моих спутников о современном стиле как о чем-то однотипном для всех стран. Давно уже каждая страна вносит в него что-то свое. Об этом говорит практика застройки города Бразилия с его белоснежными, возникшими как бы на едином дыхании, очень индивидуальными кварталами; финских городов, впустивших на свои улицы обросшие мохом валуны и ледниковые морены, улегшиеся у подножия медноногих сосен; жилого строительства Италии и Скандинавии; разноликих городов Америки; английских городов-деревень; наконец, югославских с их домами-экранами, домами-параболами, устремляющими в небо четкий бег своих этажей по необычной для глаза кривой.

Национальные черты находят свое отражение в современном строительстве японского города. Лучшие образцы общественных и жилых комплексов, созданные Кэндзо Тангэ, Дзюндзо Иосимура, Дзюндзо Сакакура, Исоя Иосида, Кунио Маэкава, известны всему миру.

Рис. 7. Здание почтового ведомства в районе Тиёда (г. Токио)

В этих сооружениях нет, как правило, ни загнутых черепичных крыш, ни бронзовых украшений, характерных для храмов, но они не менее национальны, чем храмы. Колорит их столь же закономерен и традиционен для современного облика японского города, как силуэты пагод и тории¹. Объемно-пространственная композиция, четкость, ясность и чистота конструктивных членений и линий, немногословность красочной палитры, раскрывающаяся на балкон стена в многоэтажном доме - все это, глубоко традиционное, повторяется в каждом здании - будь то общественное или частное. Довольно часто, однако, можно сейчас услышать, что широкая перестройка японского города приводит к потере им национального облика.

¹ (Тории - ворота перед синтоистскими храмами)

Что же, собственно, считать национальным? Деревянные двухэтажные домишки, немощеные пыльные улицы, отсутствие канализации (даже в Токио свыше 70% старого жилого фонда лишено канализационной системы) и отопления в легком, продуваемом зимними ветрами доме? Сами японцы, кажется, без особого сожаления расстаются с этой, весьма своеобразной, с точки зрения иностранца, спецификой. Состоятельные жители легко устраняют неудобства национального дома, поселяясь в бетонных теплых домах, где кондиционные установки и канализация никоим образом не вступают в конфликт с чисто японским решением жилища.

Так куда же идет сегодня японский город? Экзотический бамбуковый - исчезает. Но в то же время, как это ни странно звучит, остается. Он остается не только в своей старой деревянной приземленности, но, что гораздо важнее, и в новых сооружениях, рожденных XX в., современные материалы которых, бережно касаясь наследия прошлого, доносят до нас дыхание деревянной древности.