Восстание ужасов

М. Не во всех новеллах слабость. Кое-где есть и борьба. Вот ты говоришь: "Гомигава описывает садизм палача". Но в этом описании, мне кажется, нужно видеть протест. К тому же это лишь отрывок из большого, очень активного антивоенного романа. Подробности в новелле Эндо жуткие, но, по замыслу автора, они должны служить к утверждению национального достоинства японца. А мы видели с тобой, насколько это сейчас важно для Японии. Сложные взаимоотношения между солдатом и винтовкой у Кодзима - не только бред. Для автора это способ отрицания войны. То же и у Нома. Его солдат Китаяма патологичен. А это опять-таки своеобразное, ужаснувшее тебя своей формой отвращение к войне.

О Хироси Нома мы можем судить более основательно по роману "Зона пустоты", где рассказана история мучительных переживаний солдата Китани, жертвы интриг, разложения, жестокости, деспотизма. Повествование медлительное, лишенное ярких событий и результативных развязок, кто-нибудь даже скажет - вялое. Между тем именно ползущим темпом Нома передает гнетущую нудность жизни в японской императорской казарме, "зону пустоты".

К. У Нома показаны ужасы войны, слепая солдатчина, изуверства фашистов. Но он как-то слишком вежлив, когда ищет виновника всех этих бед. Помнишь, его герой Китани ни на что другое не способен, как только обрушить гнев на своего ближайшего начальника.

М. Я бы тоже хотел от "Зоны пустоты" большей определенности, как и от "Тростника под ветром" Тацудзо Исикава. Но роман Исикава тоже антивоенный - и это хорошо.

Вспомни, там ведь тоже описываются страшные вещи. Честный издатель журнала Асидзава сгибается под давящей тяжестью цензуры, его сын Тэйскэ погибает в армейской мясорубке, невестка Йоко едва преодолевает обреченность вдовы...

Но эти ужасы уходят корнями в японскую действительность.

К. У Исикава глубокое понимание трагедии Японии, однако исход для него тоже смутен. Пути как будто нет. О революции говорит несерьезно. К коммунистам относится пренебрежительно.

М. Это верно. Недаром он назвал свой роман "Тростник под ветром". Для автора война - ветер, а японцы - тростник. Уподобление людей тростнику нам, русским, хорошо знакомо: Тютчев по-своему повторил образ из "Мыслей" Паскаля: "и ропщет мыслящий тростник..." Но ведь время и люди изменились. Не ропот мы с тобой услышали в Японии, а подземный гул.

Однако автор против войны, против реакции, против американского насилия - и уже это шаг вперед.

И "Памятник", и "Тростник под ветром", и многие другие романы говорят о больших, хоть и трагических сдвигах в душе японского интеллигента.

С японскими интеллигентами в самом деле произошло нечто трагическое. До войны одни из них были воспитаны в спокойном и бездумном преклонении перед "великой Японией", а другие хоть и отвергали войну, но в большинстве своем молчали. Многие цепенели перед живым богом - императором. Несправедливость захватнических войн не так уж волновала - войны были удачны и прибыльны. Философским сознанием владел многодумный Нисида, совместивший современный идеализм с буддийской отвлеченностью...

И вдруг все дрогнуло, распалось, поползло. Вторая мировая война, в которую бросились очертя голову, обнаружила материальную слабость Японии, необоснованность ее воинственной алчности. Сыновья гибли где-то в Южных морях, гибли ни за что, ничего своими смертями не искупая. Власти, предчувствуя конец и играя ва-банк, дошли до крайних пределов лживости, жестокости, насилия над личностью. Народ был ввергнут в невыразимые мучения. Общество разлагалось. Люди мыслящие оказались перед полным крахом своих верований, идей и надежд. Разгром открыл им глаза: Япония - не избранная страна, император - не бог, война - не священнодействие, а грязное преступление.