У профессора Курода

М. Мне хотелось разрешить свои сомнения с японцем, мыслящим свободно и непредвзято, предпочтительно с таким, который понимает по-русски. И в один из вечеров мы с Ириной Львовной отправились в город Иокогама в гости к Тацуо Курода, который еще при встрече на аэродроме взял слово посетить его. Это тот самый профессор Курода, который прислал нам с тобой свою книгу "365 дней в СССР".

Переулок с лавчонками, вывески с иероглифами, железная сквозная калитка, садик с цветущей белой сиренью, небольшой двухэтажный дом...

Доктор филологических наук Тацуо Курода заведует кафедрой русской литературы в университете Васэда - в одном из важнейших частных университетов Токио и всей Японии. Среди многого другого им переведены с русского на японский "Семейная хроника" Аксакова, "Мать" Горького, "Двенадцать" Блока, "Молодая гвардия" Фадеева.

Курода посвятил себя русской литературе. Ирина Львовна Львова посвятила себя японской литературе. Естественно, что между ними сложились отношения взаимного уважения. В эту дружбу был включен и я.

Курода просто обескуражил меня своим вниманием, трогательной заботой. Я провел с ним много часов и очень полюбил его.

Морщин на небольшом его скуластом и добром лице и редеющей проседи как будто и нет, потому что главное в нем - жизнелюбие, подвижность и пытливость.

- Крепкий старик! - сказал он о себе.

Профессорство ему, кажется, мешает - заставляет сдерживать порывы. Я подарил его сыну - студенту - маленькую игрушку, в которой, если прищуриться, можно разглядеть виды Москвы. Приборчиком этим старик заинтересовался ничуть не меньше юноши.

Сам обуреваемый интересом к бытию, Курода легко улавливает интересы других - именно поэтому он многое сделал, чтобы показать мне жизнь Токио. А также вот почему: Курода прожил недавно по приглашению научных кругов целый год в Советском Союзе - и ему хотелось ответить на гостеприимство, которым он был встречен у нас.

Показывал мне гранки своей книги "365 дней в СССР" - она вышла вскоре после моего отъезда из Японии. Я увидел, между прочим, что держать корректуру книги, набранной иероглифами, все равно что вышивать бисером.

По-русски Курода говорит хоть и с акцентом, но хорошо. Пожалуй, слишком хорошо: слишком старательно избегает нерусских выражений, японский парламент в разговоре со мной называл "думой".

Я усмотрел некоторое противоречие между общественными и профессиональными интересами Курода: он считает, что простые люди гораздо интереснее людей известных, и в его рассказах о встречах в Советском Союзе я слышал только о рабочих, колхозниках да вагонных попутчиках. Гордится полученным письмом, которое начинается простым народным "здравствуйте". А в науке глазная его тема - русский символизм, драмы Блока, то есть изощренность.

Думаю все же, что основной его интерес - современная жизнь народа. В символистах он видел современников как раз в те решающие годы молодости, когда формируется весь дальнейший путь ученого.

Занятия литературой намеков оставили свой след: по мнению Курода, книги сегодняшних наших писателей слишком подробны, излишне обстоятельны...

К. Жду рассказа об исходе твоей внутренней борьбы.

М. Вот слушай. В домике у Курода до поздней ночи не умолкал интересный разговор - разговор чужеземцев, понимающих друг друга. Ирина Львовна говорит, что в тот вечер я смотрел на Курода совершенно влюбленными глазами. "Русскими влюбленными глазами", - сказала она.

Но вдруг я заметил, что вопрос, занимавший меня, не находит никакого отклика у японца, который меж тем не прочь пофилософствовать. Все мои попытки заговорить о роли традиций быстро сменялись темой литературной борьбы, университетского преподавания, взглядов молодежи.

У Курода кроме европейских комнат и кабинета, забитого русскими книгами, есть и японская комната - циновки, которые еле заметно пружинят, низкий столик без стульев, раздвижные стенки с серой полупрозрачной бумагой, ниша с изречением...

В комнате сына-студента играло радио. Томные звуки блюза так и пронизывали стенки японского дома, рассчитанного на вековую тишину. В ответ на мой растерянный взгляд Ирина Львовна только улыбнулась.

И тут, прохаживаясь без ботинок по соломенным циновкам и прислушиваясь к блюзу, я вдруг подумал: "Постой! Ответ открылся!"

К. Ответ тебе открылся? Это интересно. В чем же он?

М. Увы, мне показалось. Это был не ответ, а переход в новую стадию поисков. Мне вдруг показалось, что я где-то в глубине души вовсе освобождаюсь от проблемы, которую преувеличивают глаза иностранца.

К. Ты решил, что вовсе нет проблемы?

М. Да, я подумал так: а почему не воспринимать колорит Японии целостно, в едином образе, без раздвоения? Это современная, высокоразвитая страна - пусть с местными особенностями...

К. Не понимаю.

М. Я думал: ну хорошо - женщина в цветном, пылающем кимоно взмахом рукава останавливает такси, которое мчится в неоновом свете реклам... Старик в деревянных гэта, надетых на босу ногу, вкладывает в ухо провод карманного транзистора, выпускает антенку и слушает новости... А почему дома не смущает нас, скажем, кувшин с дикими ромашками, поставленный на современный телевизор? Или тот миг, когда оперу "Руслан и Людмила" прерывает сообщение ТАСС о покорении космоса? Длиннобородый карла Черномор уживается с невесомостью... Очень люблю и Франка, и Малера, и Прокофьева, а если честно признаться - душу трогает, как милое воспоминание, "Жаворонок" Глинки.

К. Теперь понимаю. Смысл в этом есть. Но все же в применении к Японии так думать неправильно. Догадываешься, как это можно было бы назвать?

М. Еще бы не догадываться: "смазыванием противоречий", вот как. Я скоро это понял. Ведь за старым, за новым в Японии стоят разные социальные силы. Но всегда ли? И какие?

К. В одном ты прав: преувеличивать проблему не нужно. Но и не видеть удивляющей, даже иногда поражающей смеси старого с новым невозможно...

Значит, поговорить обо всем этом с профессором Курода постеснялся?

М. Постеснялся.

К. Судя по интересным письмам, которые он тебе пишет, ты из-за своей нерешительности упустил важный разговор.

М. Не рискнул показаться ему слишком иностранцем.

К. А после ни с кем на эту тему не говорил?