Книги о Японии

К. Тем сумбуром, который охватил наши головы в первые дни, мы отчасти обязаны западным книгам о Японии. Многое прочитанное в них нужно забыть.

М. Вернее - переоценить, переосмыслить. Одни названия чего стоят. Вспомни, например: Фохт - "Необъяснимая Япония".

К. Есть еще "Таинственная Япония" Стрита. А чем хуже у Андерсена - "Чары Японии". Или у Ангуса - "Япония, восточная страна чудес"...

М. Среди западных были и хорошие книги. Одну ты уже вспомнила - работу американки Алисы Бэкон о японских женщинах.

Или книги англичанина Лафкадио Хёрна, который сжился с Японией. За искренность любви к Японии Хёрну прощаешь и однобокость и прекраснодушие: "Все здесь мягко, мечтательно, тихо, слабо, мило, бледно, призрачно, благоуханно, туманно..."

Но в большинстве книг, идущих с Запада, - высокомерное мещанство.

На меня сильнее всего повлияла русская книга - "Корни японского солнца" Бориса Пильняка. Ведь, когда она вышла, мне было двадцать с небольшим. А книга так поэтична.

К. Какой романтический интерес ко всему японскому разожгла она во мне! Гейши, харакири, буддизм...

М. Подумать только: вулканы, будто бы создавшие японский характер! Не прошло и десяти лет, как в "Камнях и корнях" Пильняк сам от первой книги отрекся. Почти проклял ее. В комментариях к собственной книге признал, что ошибся. Что дело не в экзотике. Что Япония выходит на дорогу всечеловеческой культуры.

К. Беспокойно раздумывал вместе с читателем над путями к верному ответу...

Зато, читая "Рассказы о японском искусстве" Константина Симонова, успокаиваешься. Завидуешь, как он хорошо справился с темой. Наступает ясность, все понимаешь.

М. Да, отлично справился с отобранной для себя темой. Рассказал о древнем, вечно живом, бесспорном. Потому и успокаиваешься.

К. Читаешь "Японские заметки" Ильи Эренбурга - и снова волнуешься.

М. Еще бы не волноваться. Эренбург увидел тревожную душу народа, мучительную запутанность японской жизни, был охвачен сомнениями, спрашивал: где я - в Азии, Европе, Америке? И разрешил вопрос для себя, исходя из глубокой человечности: летишь далеко, а находишь таких же людей, с теми же заботами и радостями. "Все становится понятным, а казалось, ничего не поймешь..."

К. Нет, мне в Японии и сейчас многое трудно понять. Даже Хёрн, который прожил в Японии много лет и написал много книг, в конце признался: "Я изучил Японию лишь настолько, чтобы убедиться, что я совершенно не знаю ее".