Меркнут праздничные огни

Перевод Е. Рединой

Впав как-то в сентиментальное настроение, я решил побывать на храмовом празднике. Отправился в Сугамо в храм Тогэнуки Дзидзо, покровителя детей и путников, и храм Суйтэнгу, в честь бога воды. На днях я бродил по лавкам в переулках Гинзы, собирая материал для очерка "Хозяйки с Гинзы". Попалась мне лавчонка, где торговали сверчками. Я поразился, увидев дюжину маленьких насекомых, трепетные крылышки которых оживляли звуками удушливо-тяжелый вечер. "Природа" застигла меня врасплох. Я потерял дар речи оттого, что в Токио можно увидеть сверчка.

"В конце сезона они погрузятся в прохладу забытья", - написал я высокопарную фразу, но, откровенно говоря, у меня было такое ощущение, будто по спине мурашки пробежали. Действительно, нет ничего величественнее печали, царящей в сверчковой лавке. Я совершенно забыл, что нахожусь в "торговом заведении". Утратив власть над собой, я разомлел от теплоты, которая излучалась из укромных уголков сердца того человека, который существовал за счет торговли сверчками.

Способны ли иностранцы понять радость японца, который покупает сверчка, чтобы наслаждаться его верещанием? Когда из Парижа на съемки документального фильма приехал молодой режиссер Жак Пьер (его имя настолько заурядно, что я прозвал его на японский лад Простак Таро (Персонаж японского фольклора, соответствует Иванушке-дурачку русских сказок.)), я решил испытать его и повел по тем самым улочкам. Таро, блестя удивленными глазами, рассматривал толпу людей, заглядывал в лавки. "Прекрасно! О-ла-ла!" - приговаривал он. В цветочном магазине гость возгласами восторга привлек к себе всеобщее внимание, а вот лавочка со сверчками оставила его совершенно равнодушным. На корявом французском я твердил, что в моей стране с давних времен живет традиция наслаждаться пением насекомых. Белокурый Простак Таро только хлопал светлыми ресницами и кивал головой.

Со мной часто случается, что я расхожусь с людьми на почве "природы". Однажды я повел на репетицию господина Брайана Пауэра, приехавшего из Оксфорда для изучения современного японского театра. Играли "Новые привидения в Ёцуя" - пародию на пьесу Намбоку Цуруя" (Намбоку Цуруя (1755-1829) - драматург, писавший для театра Кабуки.). В одной из сцен, когда герой у реки потрошит угря, для усиления звукового эффекта введено громкое кваканье лягушки.

- Что это? - спросил господин Пауэр.

- Лягушка.

- Она таким образом подает голос?

- Конечно.

- Впервые в жизни слышу.

- Неужели лягушки в Англии немые?

- Они всегда молчат,- отрубил Пауэр, и я очень удивился.

В Англии водятся и лягушки, и жабы, в английском языке есть слова для обозначения этих существ, а гость говорит, что не слыхивал их кваканья. Через два с лишним десятилетия после рождения на свет он наконец узнал, что такое лягушачий концерт. Правдивое выражение его лица навело меня на мысль, что тамошние лягушки, наверно, в самом деле помалкивают.

После этого случая я решил внимательно изучить описания природы в английской литературе и выяснить, упоминается ли в ней лягушачье кваканье. Неужели для английских лягушек и любовь всего лишь пантомима? Видимо, Англия - страна столь безупречных правил, что и лягушки ведут себя там как истинные джентльмены.

В Токио становится все меньше храмовых праздников. От старых времен сохранилась какая-нибудь треть. Да и те, что выжили, не идут ни в какое сравнение со старинными. Канули в прошлое уличные сказители и певцы, бродячие актеры, заклинатели змей, торговцы маслом для камышовых свечей. Навсегда исчезли с уличных углов великие мастера ночи - мошенники всех мастей, которые славились своим лукавством и острым языком. Я встретился с Токутаро Баба, ведающим праздником в храме Тогэнуки Дзидзо. Рассказ его был невеселым.

- Прошли времена змей и камышовых лучин. Теперь напраслину не продашь. Цветы, золотые рыбки идут, как в старину, а разные пустяки никто не берет. Кому нужно масло для камышовой свечки в век атомной бомбы и телевидения? Теперь храмовые праздники что товар в магазинах, их тоже скупают. Прибыль, как и в торговле, 20 - 25 процентов. Праздников вообще стало меньше, а для храмовых шествий в городе не хватает места, а у токийцев времени. У солидного бизнеса одна забота - честно продать хороший товар. Занятие, конечно, надежное, но души в нем нет.

Еще я узнал, что вследствие "модернизации" лебеди, обитавшие раньше в Сугамо, сначала потеряли голоса, а потом совсем исчезли. Видимо, "модернизация" - это здравый смысл, откровенность, практичность. Она гонит прочь великодушие, фантазию, выдумку.

Давным-давно в детстве я видел много удивительного на храмовых праздниках. В полутемном месте ставили ведро. Наливали в него черную воду и запускали целлулоидный кораблик. Он то двигался, то замирал. И сейчас есть кораблики, которые кружат, порхают, как жук-вертячка. Кораблик из детства двигался бесподобно. Он плавал, останавливался, капризно вращался, раскачивался. Выражаясь современно, источник его двигательной силы был необъясним. Вернее, источник энергии не установлен, поэтому невозможно представить динамику.

Хозяин в обмен на мелкую монетку выдавал целлулоидный кораблик и кусочек бумаги, наказывая, что в листок можно заглянуть только дома. В нем была тайна. Дома я развернул бумажку и прочитал: "Рыба-вьюн". К вьюнку на нитке привязывали кораблик, а вода в ведре была черной, чтобы скрыть от глаз источник двигательной силы. Воду наверняка тушью подкрашивали. Я смеялся над простотой секрета. "Вот так штучка!"-с восторгом думал я, засыпая.

Теперь я вырос и стал современным человеком, который любит честность и ясность. Я в два счета могу разоблачить тайну источника энергии - вьюн в силу инстинкта непрерывно подпрыгивает к поверхности воды. Однако тогда в ведре кораблик танцевал, как бы прихрамывая. Вьюнок не делал резких движений. Может статься, что рыбки в ту пору были отсталыми и, не чинясь, по собственной прихоти распоряжались инстинктами. Конечно, иначе и быть не могло.

На празднике ни в одном из храмов нельзя увидеть лавок со змеями, камышовыми свечами, вьюнами в ведрах. Как и в старину, торгуют золотыми рыбками, растениями в горшках, цветами, рисовыми тянучками, сукияки (Сукияки - мясо, жаренное в сое с сахаром и приправами.), сверчками, банками с искусственными цветами, плавающими в воде. Идет безмолвная торговля бананами. Покупателей не зазывают, как на старинных ярмарках. Нашлась и лавка старьевщика, но хозяин не осыпает посетителей язвительными шуточками и озорной бранью. Лавки одинаково светлые, тихие и благопристойные. Я заглядывал в каждую в надежде отыскать какого-нибудь нарушителя благочинности. Их набралось трое - резчик, делающий именные таблички для дверей, торговец пузатыми статуэтками бога изобилия Хотэй и каллиграф, который писал кистью, засунутой в ноздрю.

Резчик молча орудовал инструментом. Вывеска на его мастерской гласила: "Именные таблички для дверей. Сюгоро Миги. Изготовляю одним движением резца за пять минут". Мастер работал в угрюмом молчании. Удивительная сноровка, он действовал одной правой рукой.

Торговец богом изобилия продавал железные фигурки. Покупателей в лавке не было. Любопытно, на что он надеялся, берясь за такое дело в наше время? Похоже, он терпит убытки из-за самой необычности занятия. В лавку зашла старушка. Хозяин, обливаясь потом, обратился к ней на осакском диалекте.

- Прекрасная вещь,- бормотал он, постукивая по статуэтке бога, на лице которого навечно застыла пошлая улыбка злорадного отчаяния.- Не ломается. Сияет, как новенький. На всю жизнь хватит. Только вот полировать время от времени нужно. Хороший Хотэй-сан. Есть еще бог счастья Фукуродзю. Хотите бога сокровищ Бисямонтэн? А вот бог богатства Дайкоку. Нравится?

Мельком взглянув на старушку, хозяин понял, что она не собирается ничего покупать, и разозлился.

- Нечего глазеть, коли не покупаешь. Боги портятся от этих взглядов. Хоть и железные, все равно портятся, когда на них попусту всякие смотрят. Иди, бабуся, своей дорогой.

Хозяин замолчал, надувшись, как обиженный ребенок.

Выражаясь выспренно, против "модернизации" восстал каллиграф, приехавший в Токио из Нара. Кисть его путешествовала изо рта в ноздри, потом в уши. Он писал тремя кистями разом, привязав их ко лбу полотенцем, и при этом еще умудрялся разговаривать. В продаже у него были оленьи и беличьи кисти. Хозяин лавки - крепкий старик с лицом, высушенным солнцем и изборожденным морщинами. Говорит хрипловатым голосом. Любопытно его послушать.

- Я - единственный в своем роде из девяноста миллионов японцев. В последние годы дети вместо иероглифов малюют каких-то уродцев. А ведь иероглиф надобно писать сердцем. Его красиво может написать только тот, у кого ясная душа. С того дня, как Макартур отменил уроки каллиграфии, сердца японских детей огрубели. Теперь чистописание проходят в начальных классах. 45 минут в неделю, в год набирается всего два дня. Дважды четыре -восемь. Итого жалких восемь дней каллиграфии за четыре года начальной школы. А потом уж дети на кисть и не смотрят. Дергаются в твисте, влюбляются, заняты сплошной ерундой. Никуда не годится! Ничего путного из них не выйдет. Гибнет нация, если она забывает свою письменность. Японцы должны бережно относиться к иероглифам. Рисуя чистым сердцем красивые иероглифы, мы сможем создать мирную Японию. Послушайте мой совет. Выбирайте! Кисти из оленьих волосков, а эти из беличьих. 600 и 200 иен. На любой вкус - и тонкие, и толстые. Продаю дешево, всего 200 иен. Берегите иероглифы, спасайте нацию от упадка. Иначе пропадем. Рухнет, пойдет прахом народ. Как мне не беспокоиться? Ну как вам этот иероглиф? Прекрасен, ничего не скажешь. А если вот так написать, что получится? Выходит "дракон". Пожалуйста, заказывайте любой иероглиф.

Потеряв из виду Жака Пьера с кинооператором, я продолжал бродить по лавкам, жуя сукияки. Я не мог припомнить, когда последний раз был на храмовом празднике. Сколько бы мы ни "модернизировались", праздник есть праздник. Я слушал стук тэта (Гэта- японская деревянная обувь.) по асфальту, вдыхал аромат сушеной каракатицы, смотрел на людей, облаченных в накрахмаленные юката (Юката - летнее кимоно.), и сердце таяло от умиротворения.

Рыбки разноцветными лоскутками плещутся в бочке с водой. В цветочной лавке на листьях папоротника, родеи и других растений в горшках блестят капельки воды, воздух наполнен голубизной. По соседству девочки вырезают имена на плодах камелии с острова Идзу. Шуршат рисовые тянучки. В детстве тянучки, пока мы доносили их с ярмарки до дома, почему-то становились меньше, и мы называли их "оборотнями". Теперь они упакованы в виниловые пакетики и не меняются.

Мальчик в юката подвязан черным поясом-оби. Девочка украшена красным поясом. Французская чета, которая не смогла понять песенку сверчка, с первого взгляда оценила красоту юката и поясов. Они видели их в парижских универмагах, но не предполагали, что они настолько изящны. По их словам, прелесть японской национальной одежды открылась им здесь, на освещенной вечерней улице, по которой текла многотысячная толпа мужчин и женщин в юката. Гостей поразила невероятная способность находить очарование в безыскусности, чуткость к прекрасному, заложенные в японцах.

- Почему ты ходишь в юката только дома?

- На улице в нем невозможно двигаться. Юката - это одежда для приятного досуга. Мы безошибочно выбираем Запад или Восток в зависимости от ситуации, хотя порой это непросто. Что делать, искусство требует терпения,- ответил я.

- О, чудесно!

Я смотрел вслед весело смеющимся девочкам с веточками папоротника в руках, и помимо воли душа таяла от этих милых сердцу картин детства. Внезапно на ум приходят слова "любить человека".

Что же случилось со мной? Мгновение - и мне уже хочется запрятать обнажившееся на миг сердце и снова стать бесстрастным, рассудительным, собранным и мрачно-жестоким. Сомнения рассыпаются осколками и затвердевают. Становится стыдно за сентиментальность, но ничего не поделаешь, сердце привыкло щетиниться колючками или прятаться в скорлупке.