Токио с высоты птичьего полета

Перевод Е. Рединой

Я хочу рассказать о том, что в Токио гораздо больше зелени, чем принято считать. Мы копошимся, как пучеглазые навозные жуки, в людской толчее, среди машин, в чаду, и воображение не может вырваться из этой суеты, а для птиц в небе Токио - "зеленый город".

Однажды мне пришлось полетать по токийскому небу на вертолете. Первым делом взгляд выхватил привычные детали пейзажа - черепица крыш, похожая на застывшие волны, нагромождение зданий, кажущихся с высоты спичечными коробками, бесчисленные язвы на теле земли. Виднеется всего несколько магистралей, дорог как таковых нет, гигантским мшанником теснятся крыши домов. Трубы промышленного района Иокогамы, находящегося на морском побережье, изрыгают клубы желтого, красного, даже на вид ядовито-едкого дыма, простирающегося над городом.

В средневековье картины европейских художников аллегорически изображали чуму в виде черного дыма, окутывающего небо, а здесь из бесчисленных цементных и металлических гигантов, устремленных ввысь, валит прозрачно-желтый, ярко- красный дым.

Привычная картина, тысячу раз виденная с земли, отсюда походила на разгул безудержной стихии. Я давно облачил мозги в слоновью кожу и взял за правило ничему не удивляться, поэтому и здесь, словно от укола иглой, только пошире раскрыл глаза и подумал: "Эх, люди, вы что водяные блохи. Скачете между небом и землей, забыв о том, что на вас надвигается неумолимый смерч самоистребления". Бесчувственный, как слизняк, я ощущал только приступ зевоты, которую вызывает что-то давно надоевшее.

В следующий миг сквозь уродливую мозговую оболочку подобно воде просочилось новое открытие.

В Токио есть деревья!

От удивления я вытаращил глаза. Островки зелени лежат в императорском дворце, храме Мэйдзи, на кладбище Аояма, в районе Синдзюку, но не они поразили меня. Сады виднелись даже у домишек, которые комьями грязи прилепились к бетонным границам промышленного района, клубящегося разноцветными дымами. Нет, их даже нельзя назвать садами - обитатели домов растят единственное деревце на мертвой пепельно-черной земле, состоящей из химических отходов. Если внимательно вглядеться в эти деревья, то обращаешь внимание на странный цвет ветвей и стволов. Они покрыты безжизненным налетом, словно искусственные цветы с прошлогоднего праздника, однако для жителей домов земля означает прежде всего дерево.

Не представляю, сколько частных домов в черте города. Промышленные предприятия, учреждения, универмаги, кварталы многоэтажных зданий, районы многоквартирных домов занимают незначительную площадь Токио. Остальное пространство усеяно бесчисленными домиками, которые цепляются друг за друга, как морские рачки. С неба видно, что каждый рачок старается обзавестись собственным садиком и деревцем. Садик часто выкраивается за счет площади дома. Пусть в нем всего лишь одно деревце, но по всему городу они складываются в сотни, тысячи, десятки тысяч деревьев, поэтому с высоты птичьего полета Токио выглядит "городом зелени", поднимающимся из смога. На окраинах, в Накано, Сэтагая, Сугинами, Ота, Нэрима, Итабаси, зелень становится все гуще, обширнее, дороги сужаются в тропки и теряются где-то вдали среди деревьев.

Быть может, законы градостроительства вменяют домовладельцам в обязанность иметь сад, но тогда, в токийском небе, я по-новому задумался над отношением японцев к природе. Сад, земля, дерево, зелень - это ядро, вокруг которого создается дом в Токио. Садики, квадратные, треугольные, размером от кошачьего лба до спины гиппопотама, всегда были и есть основа жизни.

Европейцы и американцы представляют себе природу в городе в виде бульваров и парков. Природа в собственном доме заключается у них в горшке герани. В каменном городе человеку не дозволено иметь горсть собственной земли. Участок земли, деревья, зелень, сад возможны только за городом - в предместьях, в дачных районах. Люди мечтают о том, чтобы удрать из Парижа, Нью-Йорка, Лондона и обрести ядро жизни. А в Токио, в самом центре, можно видеть землю в частном доме. Мы обладаем необычайной "роскошью". Токио - промышленный, политический, торговый центр, но он, как это ни странно звучит, еще и город-сад.

Возникает удивительное противоречие. Мы, задыхающиеся под гнетом смога, настолько почитаем природу, что урезаем площадь спальни ради садика, но, как только дело доходит до общественной природы, нас словно подменяют, мы - само безразличие и варварство. Почему грязны, изувечены и убоги немногочисленные бульвары и парки? Стоит, однако, переступить за ворота частного дома, как погружаешься в стерильную чистоту, аккуратность, продуманный порядок. В чем же причина такого контраста? Мы безумно любим природу и одновременно презираем ее. Наши хваленые качества, не знающие конкуренции в мире, - опрятность, аккуратность, эстетическая утонченность, чувство формы, любовь к природе - способны, пожалуй, существовать только в теплице, возведенной эгоизмом.

Неру во время пребывания в Японии заметил, что ничего хуже японских дорог вообразить нельзя. Это подлинные слова, свидетельствующие об ужасающем состоянии наших дорог, и я привожу их без всяких прикрас. Действительно, в течение многих лет начиная с периода Мэйдзи японский милитаризм расползался по всей Азии, от материка до Пёрл-Харбора и севера Алеутских островов, сея разруху и смерть. В конце концов в Японии не оказалось ни одной дороги хотя бы размером с аппендикс. Ничего не скажешь, бестолковая трата энергии.

Гитлер строил шоссе для того, чтобы, развязав войну, непрерывным стремительным потоком перебрасывать по всем направлениям черную лаву фашизма - в Россию, Восточную, Центральную, Южную Европу. Япония, цепь островов, заброшенных в море, сконцентрировалась на создании мощного кулака на побережье и сооружала там промышленные районы и военные базы. Дороги внутри страны никого не интересовали. Достаточно было магистралей, соединявших жизненно важные центры побережья. На материке дороги прокладывали золото и серебро, каменная соль и шелк. Мировая история, пожалуй, небогата примерами того, что развитие островной нации способствовало ухудшению коммуникаций.

Цезарь протоптал Аппиеву дорогу (Неточно. Аппиева дорога была проложена за 300 лет до Цезаря Аппием Клавдием.- Прим. перев.), Наполеон строил Париж, Гитлер сооружал шоссе. Ленточный конвейер заводов Форда выплыл из цехов и превратился в скоростные автомагистрали. Япония, видимо, единственная страна, рост которой не породил дорог. Она является странным исключением еще и потому, что экономический гигант имеет катастрофически узкие кровеносные сосуды.

Токио как столичная префектура располагает столь неограниченными возможностями, что неловко даже называть общую площадь городских дорог. Мой близкий друг Сусуму Саканэ, принимавший участие в проектировании автодрома в городе Судзука, как-то сказал мне с насмешкой:

"Уже сейчас площадь, которую занимают автомобили, перекрывает общую площадь токийских дорог. Стоит машинам остановиться, как дороги начинают трещать по швам. Для разрешения проблемы следует обновить законы и заставить автомобили носиться безостановочно 24 часа в сутки. Достаточно одной машине остановиться, чтобы возник затор. По новым правилам автомобилисты будут как угорелые мчаться, не останавливаясь ни на секунду. Спать, есть, работать придется на ходу. На очереди создание автомобилей люкс с туалетом".

Мне эта идея показалась абсурдной, но приятель, который с головой погружен в конструирование мотоциклов и спортивных автомобилей, не видит другого выхода.

Я плыл по токийскому небу, как медуза, и неспешно размышлял о самых разных вещах. В нашем городе бесчисленное множество суставов, каждый из которых приводится в движение собственным сердцем. Он похож на примитивное живое существо, поэтому в конце концов его населению и функциям придется, скорее всего, переместиться в провинцию.

Если все пустить на самотек, город начнет наступать на море, но и в этом случае дороги необходимы. Откуда же выкроить пространство для них? Не принести ли в жертву токийские частные садики? Они составили бы значительную площадь. Быть может, домовладельцы, обливаясь слезами, принесли бы на благо общества свои деревца?

Сады пустили бы под дороги, местные дома выросли бы в многоквартирные поселения, а глаз бы радовали общественные парки и бульвары. Ликвидация садиков, пожалуй, украсила бы пейзаж японских городов.

В небе, как никогда глубоко, я проникся сознанием того, какую радость дарит зелень обитателям каменного города. Ну а врагам токийских садиков посоветуем поискать себе пристанища где-нибудь в живописной провинции.

Некоторые решат, что все же можно отобрать у токийцев садики. Интересно, кто добровольно отказался бы от собственной зелени? Есть ли среди нас, людей, которые будут невозмутимо созерцать свой садик, попивая чай, даже если в дом въедет самосвал, хотя бы один человек, способный одобрить такую революцию?

Вздорные идеи разрушения наносят ущерб национальным традициям, общественному спокойствию и подобны проклятому самосвалу в доме. Почему же мы не можем пойти по стопам французов, немцев, американцев, англичан? Взялся за дело, так доводи его до конца. От человека зависит, получится его дело или нет. Многострадальный император Мэйдзи, на долю которого выпала лишь сотая часть испытаний, пережитых Петром Великим, тоже, вероятно, придерживался такого мнения.

"В самой безвыходной ситуации всегда есть выход", - говорят китайцы. То же самое утверждал император Мэйдзи Стало быть, выход есть. Беритесь за дело серьезно.

Поднимаюсь на Токийскую башню. Она, по словам гида, самая высокая в мире. Я не бывал здесь раньше, но пустился в это путешествие, решив написать в праздничные дни очерк о чем-нибудь будничном, хотя бы о том, как выглядит дымок над нашими семейными очагами. Очерк планировался в номер за 3 января 1964 года. С застекленной смотровой площадки я вглядывался в муравьиную копошню на земле. Подо мной простирался тот же город, который я несколько лет назад видел из вертолета с высоты птичьего полета. Зимнее оцепенение, зелень, нагромождение спичечных коробков, затянутых смогом.

Обведя взором десятимиллионный город, лежавший за стеклом, я глубоко вздохнул. Молодой герой одного французского романа смотрел на Париж с Монмартра, звонко насвистывал и надеялся, что когда-нибудь город будет у его ног. Я был далек от таких амбиций. Выпил бутылку кока-колы, не спеша выкурил сигарету, посмотрел в небо. Глядя в необъятную ширь, думал о человечестве, жалких рачках во Вселенной.

Мысль о вечности редко посещает меня, но, раз она появилась, нужно держать ее крепко, как стрекозу за ниточку. Входная плата на башню 150 иен. Полторы минуты в лифте. "Вечность", льющая бальзам на израненное сердце, удивительно доступна. Удобные времена настали! Через полторы минуты вы снова стоите на земле, и "вечность" моментально улетучивается, как аромат духов "Прощай". Какой желанной казалась бы "вечность", будь она недосягаема.

В голове порхали мысли о высоких материях, а я жевал булочку с сосиской, бродя вдоль стеклянных стен. Опустил десяти иеновую монетку в бинокль, разглядываю детали пейзажа.

- Хорошо видно?

- Нормально.

- А что там?

На залитой солнцем лужайке около строящейся гостиницы в кружок сидят пожилые поденщицы. Они обедают.

- А с чем у них рис?

Похоже, без приправы. Рисовые колобки завернуты в сушеные водоросли. Аппетитно пьют дешевый чай из металлического чайника.

С Новым годом!