Несчастные корейцы, проживающие в Японии

Перевод Б. Раскина

Во время войны я учился в средней школе в Осаке. Одновременно работал на складе боеприпасов, где подружился с одним корейцем. Однажды он зашел ко мне, когда я читал "Биографию Ирен Жолио-Кюри". Он полистал книгу и, опасливо оглянувшись, попросил дать ее почитать. Я удивился, почему он так пугливо оглядывается по сторонам, и спросил его об этом, когда он возвращал книгу. Тот ответил, что в Корее она запрещена, и сразу же ушел, стараясь избежать дальнейших расспросов.

Уже после войны, прочитав несколько книг о Польше, я, кажется, стал понимать, почему он так странно реагировал на эту книгу. В те годы, когда Польша находилась на грани катастрофы, госпожа Кюри училась в Париже и жила в студенческом общежитии. По ночам, чтобы согреться, она клала поверх одеяла книги. Боевой дух и целеустремленность этой женщины были порождены стремлением возродить в глазах всего мира славу повергнутой родины и ее народа.

Японская империя, разрушившая Корею точно так же, как в свое время Хидэёси Тоётоми (Хидэёси Тоётоми (1536-1598) - японский феодальный правитель и полководец XVI в.) запретила издание этой книги в Корее, опасаясь, что, прочитав ее, лучшие представители корейской интеллигенции поднимутся на борьбу в защиту своей родины. Вот почему с такой опаской просил у меня книгу мой корейский друг, понимая, что ему несдобровать, если японские власти пронюхают об этом. Я намеревался еще раз встретиться с ним и подробней поговорить на эту тему, но среди хаоса, последовавшего за поражением в войне,- будто опрокинулся котел с кипящим варевом - он исчез, и больше нам не удалось повидаться. Мне тоже в ту пору приходилось не сладко. Каждый день я был занят поисками хлеба насущного и к вечеру до того уставал, что становился похожим на выброшенную на берег медузу.

Многое случилось за последующие девятнадцать лет - была и тяжкая война в Корее, и ситуация изменилась,- но меня по-прежнему занимала мысль: какова будет теперь реакция со стороны властей, если они обнаружат, что корейцы читают "Биографию Ирен Жолио-Кюри"? Последние несколько дней я ездил в районы Кото и Адати, встречался и беседовал с местным людом. Моими собеседниками были старики и молодые, мужчины и женщины - в том числе и корейцы, составляющие значительную часть населения этих районов. Чтобы быть справедливым, я встречался с выходцами как из Северной, так и из Южной Кореи. И тем и другим тяжко жилось в Японии, но то, что я от них услышал, не раз заставляло меня как японца краснеть за своих соотечественников.

Хотя это выглядит несколько странно, но я начну с выводов: корейцы, проживающие в Японии, теперь могут без опаски, свободно читать "Биографию Ирен Жолио-Кюри". Вполне свободно. Могут даже читать ее вслух, во весь голос. Однако, будь эта женщина кореянкой и живи она в Японии, никогда она не стала бы всемирно известной госпожой Кюри. Просто не смогла бы, сколько ни учись и ни громозди на одеяло стопки книг для того, чтобы согреться. Потому что Токио - не Париж.

Корейский юноша, с которым я повстречался невдалеке от скотобоен в Сибаура, окончил университет Мэйдзи, а работает парикмахером. Два его старших брата, окончившие Токийский университет, водят грузовики. Сам он, будучи в университете, показал себя выдающимся спортсменом и даже участвовал в первенстве страны по хоккею. Впоследствии он намеревался вступить в любительскую хоккейную команду, которую создала крупная электротехническая компания, но не смог осуществить свою мечту - в нее принимали спортсменов, находящихся на службе, а ему так и не удалось нигде устроиться. Обычно компании охотно зачисляют на работу выдающихся спортсменов, но именно ему отказали. Причем без какого-либо разумного объяснения. Оба его брата предпринимали неимоверные усилия, чтобы устроиться на работу по специальности, но безуспешно. И хотя они давно уже предполагали, что работу им не предоставят, и приготовились к этому, столкновение с действительностью явилось для них тяжелым ударом, от которого они так и не смогли оправиться. Пришлось старшим братьям с университетскими дипломами сесть за баранку грузовика, а ему самому стать парикмахером.

Я встретился в Токио с десятью корейцами. Все они были "нисэями" (Нисэй - в данном случае имеются в виду корейцы, родившиеся в Японии.), приехавшими сюда из провинции - из префектур Ямагути, Осака, Китакюсю и других. Они родились, воспитывались и учились в Японии. У них было разное образование. Одни окончили среднюю школу, другие - среднюю школу второй ступени, третьи - университет. Когда же я спросил, чем они занимаются, все десятеро в один голос ответили: работаем землекопами. И так повсюду. Пока корейцы живут под небом Японии, они могут, по-видимому, надеяться лишь на поденщину, либо на работу мусорщиком - независимо от того, являются ли они выходцами из Северной или Южной Кореи. Кореец, изучавший в Токийском университете экономическую теорию Кейнса, может рассчитывать по окончании университета на место в научно-исследовательском институте, но, несмотря на проявленные им недюжинные знания и способности, он никогда не получит должность доцента или профессора. Можно с полным правом утверждать, что внутренним побуждением к нашумевшему убийству корейцем Ли девушки из школы в Комацукава послужила депрессия человека, отчаявшегося найти работу. Я прочитал дневник, который Ли вел в тюрьме, и меня поразили его мудрость, тонкость восприятия, сила воображения и безупречность стиля. Но Япония отвергла его. В своем дневнике Ли записал:

"Психология нисэев сложна. Они родились и воспитывались в Японии, многие толком не могут даже читать и писать по-корейски. Они не видели своей родины, не ощутили запаха родной земли и знают о ней лишь по рассказам родителей. Характер мышления и восприятия у них японский. Но стать полноправными в Японии они не могут. Они не японцы и не корейцы, и это сознание вакуума, в котором они пребывают, преследует их всегда и везде. Они - как трава без корней. Отсюда нигилизм и упадочнические настроения. Меня самого то обуревало стремление стать националистом, то хотелось полностью ассимилироваться среди японцев, но я так и не пришел к окончательному решению. Кстати, можно представить, каково было бы мое самочувствие, взмолись я перед японцами, мол, примите меня к себе, а они бы меня отвергли".

Этот самый Ли окончил экономический факультет Токийского университета и, как впоследствии он мне признался, хотел удрать в Америку. "Пусть бы меня обвинили в бегстве - мне было все равно", - прошептал он. "Если бы вам удалось все же уехать в Америку, тот вакуум, в котором вы пребываете, только бы расширился, не так ли?" - спросил я его. "Может быть", - безразлично ответил он. "Не возникало ли у вас желания посвятить себя спасению родины?" (в данном случае речь шла о Южной Корее. - Прим. автора) - спросил я. "Конечно, очень хотел, но я столько раздумывал над этим, что совершенно обессилел", - ответил он. Не исключено, что Ли готов был вступить на путь Линь Юйтана (Линь Юйтан (1895-1976) - китайский писатель, литературовед и филолог. С 1936 года жил в Америке, Сингапуре, Гонконге и на Тайване. Автор известной на Западе книги "Моя страна и, мой народ".). Не исключено, что в Америке ему пришлось бы не раз слышать слова: "Эти foreign Korean!" (Иностранные корейцы (англ.).), которыми обзывали корейцев независимо от того, прибыли они с Севера или с Юга. Намерение этого человека, издалека наблюдавшего, как мучаются и голодают студенты в Южной Корее, уехать в Америку, воспринималось мною как своего рода абстрактное стремление приобщиться к так называемой "обители либерализма".

Фактически именно Япония хотела изгнать его, и я, будучи сам японцем, решил больше не мучить корейца Ли каверзными вопросами...

Больше половины корейцев, приехавших в Японию, являются выходцами из Южной Кореи. Вместе с нисэями они насчитывают шестьсот тысяч человек. Причем три четверти корейцев, проживающих в Японии, то есть более четырехсот пятидесяти тысяч человек, хотели бы поехать в Северную Корею и каждый день живут этой надеждой.

"Честно говоря, мне все равно куда ехать - в Южную или Северную Корею. В Южной живут мои родители и братья, ее реки и горы близки мне по воспоминаниям. Я готов вернуться туда хоть сегодня. Но как я буду жить, если там нечего есть. Тут уж не до родственников! Поэтому я хотел бы сначала уехать в Северную Корею и своими глазами поглядеть на тамошнюю жизнь. Я готов забыть об издевательствах, испытанных нами в Японии. Хочу лишь, чтобы японцы помогли нам быстрее добиться разрешения на беспрепятственные поездки в Северную Корею. Именно об этом прошу вас написать" - так сказал мне один из пожилых корейцев, собравшихся для встречи со мной в небольшом домике. Его голос звучал настойчиво и страстно.

Сидевшие передо мной на циновках корейцы - мужчины и женщины, молодые и старые - в один голос требовали, чтобы им разрешили воссоединиться с родителями, братьями и сестрами в Северной Корее. Разве Устав Организации Объединенных Наций и международное право не свидетельствуют о справедливости их требований? Почти каждый японец в отдельности согласен с ними и готов поставить свою подпись под их петицией. Однако японское правительство упорно не желает открыть гавани для выезда корейцев в Северную Корею. В то же время оно разрешило поездки в Китай проживающим в Японии китайцам. Причем гарантом в этом случае выступает японский Красный Крест. Несмотря на настойчивые протесты правительства Чан Кайши, наш кабинет министров все же признает свободу волеизъявления для китайцев, живущих в Японии. Не желая отстать от Англии, Западной Германии, Франции и других стран, спешащих расширить торговлю с континентальным Китаем, Япония быстро и беспрепятственно проштамповывает им визы. И в то же время упорно препятствует выезду корейцев в Северную Корею. Разве это не типичное проявление великодержавности? Выходит, японское правительство боится континентального Китая, а полуостров, на котором расположена Корея, ей не страшен. Если бы Америка дала добро, мы, наверно, в тот же день посадили бы корейцев на суда и отправили их в Северную Корею. Разве не так? Повсюду в мире уважают больших и презирают малых. В ответ на требования корейцев наши сменяющие друг друга министры иностранных дел словно попугаи повторяют одно и то же: "Мы должны учитывать развитие международной обстановки". Их и прозвали за это в народе "учитывающими министрами". От пустословия "учитывающих министров" и "учитывающих депутатов парламента" у корейцев лишь прибавляется морщин.

Проживающие в Японии корейцы не могут получить работу в компании, даже если они окончили Токийский университет. Они лишены льгот, предусмотренных системой народного здравоохранения. Самое страшное для здешних корейцев - заболеть. Например, для лечения, которое обходится японцу в тысячу иен, корейцу надо потратить десять, а то и двадцать тысяч. Если кореец, урезывая себя во всем, купил грузовичок и занялся перевозками, компания выдает ему вексель со сроком оплаты не более чем через четыре месяца. Не имея счета в банке, он вынужден добывать деньги под высокие проценты, чтобы расплатиться в указанный срок. Банки отказываются предоставлять корейцам денежные ссуды. Они прижимают и японцев-надомников, отказывая им в ссудах, а о корейцах и говорить нечего. Но налоги собирают исправно, как и с японцев.

Одно слово: грабят, ничего не давая! Убирайтесь, убирайтесь отсюда, кричат они корейцам, тянут с них деньги и... ничего не делают для того, чтобы дать им возможность уехать. Корейцев не допускают в жилищные кооперативы, и живут они, так сказать, между небом и землей - и выпускать их не выпускают, но и принять тоже не хотят. Вот и получается, что корейцы вынуждены спать, есть и работать, болтаясь как неприкаянные между небом и землей. Этого не смог бы придумать даже Сунь Укун (Сунь Укун - герой китайского классического романа "Путешествие на Запад".). А мы заставляем корейцев висеть между небом и землей. Поистине, такое можно представить лишь в научно-фантастическом романе.

Для корейцев город Осака - своего рода Мекка. Я сам вырос в пригороде Осаки и еще до войны ежедневно общался с корейцами. Благодаря моим корейским друзьям я научился кое-как изъясняться по-корейски и приобщился к корейской кухне. Первым алкогольным напитком, который я познал уже после войны, когда стал более или менее понимать, что к чему, была корейская водка маккари - ее я пил в корейском квартале позади осакского вокзала. Я оценил вкус кимчи - корейской капусты с красным перцем - и тонтяна - блюда из жареных потрохов. Один корейский поэт познакомил меня с жизнью осакских апашей, что подвигло меня написать о них роман (Имеется в виду роман Такэси Кайко "Японская трехгрошовая опера", рус. перев. М., 1971.).

Могу сказать, что среди современных японских писателей автору этих строк, пожалуй, приходилось больше других общаться с корейцами, пить корейский самогон и есть корейские блюда. Но даже для меня было внове многое из того, что рассказали корейцы, когда я встретился с ними в одном из пригородов Токио. И я убедился, что не знаю о Пусане, Сеуле, Панмыньчжоне, Пхеньяне и десятой, сотой доли того, что мне известно о Латинском квартале и улице Сен-Жермен-де-Пре в Париже. Думаю, это как бы символизирует отсутствие среди большинства японцев интереса к Корее. Слушая рассказы корейцев (а они, надо сказать, говорили о своих бедах скромно и с достоинством), я чувствовал, как холодный пот струйками стекает у меня по спине, растерянно кивал головой и, противно улыбаясь, бормотал слова извинения.

Из сотни японцев девяносто пять не общаются с корейцами, относятся к ним с безразличием и практически ничего не знают о Корее. Лишь услышав от корейцев об истинном положении вещей, удивляются, стыдливо опускают глаза и подписываются под их петициями. Японцы в своем большинстве инстинктивно проявляют доброжелательность, мудрость, понимание и сочувствие и с готовностью ставят свои подписи под петициями корейцев, вносят деньги в различные фонды, выслушивают, опустив голову, жалобы, ругают свое правительство. Но практически ничего не предпринимают. Они молча наблюдали, как двадцать пять юных отпрысков из привилегированного колледжа при университете Кокусикан на глазах у сотен прохожих в Сибуя среди белого дня избивают горстку беззащитных корейских школьников. Об этом инциденте даже не упомянула газетенка, нашедшая место для статей о демонстрации модных фасонов собачьей одежды. Ни слова не промолвили и серьезные газеты! А полиция безразлично глядела, как убегают преступники, и даже не соизволила допросить свидетелей. И мы все не ударили палец о палец, чтобы хоть что-то предпринять. Только молча наблюдали, но, вернувшись домой и слегка опьянев от бутылки пива, поносили перед единственным слушателем - женой - правительство, полицию, газеты, дефективных отпрысков из колледжа, безразличных зрителей и себя в том числе. Откуда берется эта неподвижность, нежелание протянуть руку помощи? Откуда берется этот безразличный взгляд рыбьих глаз на спокойных, сообразительных, печальных и гневных лицах?!

(Примечание автора. Следовало бы еще многое написать о том, что я узнал из беседы, с корейскими друзьями, но, к сожалению, я был ограничен размерами статьи. Приношу свои извинения корейцам, проживающим в Японии, за то, что неполно осветил волнующие их проблемы. Прошу извинить и за то, что не написал о некоторых последних фактах. Например, о том, что, несмотря на тяжелые условия существования, корейцы теперь разговаривают друг с другом на родном языке в переполненных электричках, с горделивым видом разгуливают по Гинзе в своих национальных одеждах - чхогори и чхиме (Чхогори - национальная корейская куртка; чхима - юбка.).)