Глава вторая

1

В Хакодатэ мы прибыли вечером пятнадцатого августа. Переночевали в школе, а на следующий день отправились на станцию, откуда разным группам надлежало выехать в Кусиро, Китами и Асахикава. Не успели мы поглядеть одним глазком на "прихожую" Хоккайдо, как нас сразу препроводили в "гостиную". "Прихожая" имела жалкий вид, и, хотя времени разглядеть ее как следует не было, ничего поучительного или необычного мы там не обнаружили. За городом Хакодатэ возвышается гора того же названия, на ней - крепость, которая подверглась бомбардировке. В гавани, раскаленной жарким послеполуденным солнцем, царило запустение. Портовые сооружения и причалы были разрушены, таможенный склад сгорел, краны покосились и стояли, уронив свои стрелы, которые покачивались на сильном ветру. Был возведен временный причал, но, чтобы к нему пришвартоваться, кораблям приходилось маневрировать часа два - то плыть вперед, то давать задний ход. В общем, действовать с максимальной осторожностью, подобно коту-ворюге, вышедшему на добычу. Это становилось особенно понятно, когда я глядел с высоты палубы грузового парохода водоизмещением две тысячи тонн на примитивный временный причал, напоминавший отсюда деревянные мостки для стирки белья. Капитан заявил, что на долгое время пришвартоваться к причалу он не сумеет, поэтому просит пассажиров быстрее покинуть судно, чтобы он мог стать на якорь в удобном месте. Мы поспешно собрали вещи и сошли на причал. Его жидкие доски вибрировали под ногами, приходилось продвигаться с большой осторожностью из-за множества дыр, сквозь которые просачивалась вода и виднелись водоросли Казалось, стоит подняться приличной волне, и наш старый железный "мусорный ящик" ударит по причалу и обрушит его в воду. Мужчины и женщины, навьюченные котлами, ведрами и прочим скарбом, осторожно переступали по доскам, стараясь соблюдать равновесие, подобно грузчикам, идущим по узким мосткам с грузом на спине.

Как только мы спустились на берег, наше судно сразу подняло якорь и отчалило. Инструктор со скучающим видом оглядел нас и сказал:

- Пошли!

В отличие от вчерашнего дня, не было никаких указаний и перекличек, но никто не обратил на это внимания. Усталые, словно с похмелья, мы молча поплелись вслед за инструктором.

Та часть Хакодатэ, которую нам удалось увидеть по дороге из гавани к школе, ничем не отличалась от столицы. То же можно было сказать и о встреченных нами по пути местных жителях. Словно некто по собственной прихоти сгреб кусочек Токио и перенес его сюда. Красная, развороченная земля была суха. От нее исходил резкий запах гари. Там и сям виднелись клочки земли, заросшие бурьяном. В траве поблескивали осколки стекла. Среди развалин возвышались заводские трубы у кирпичные стены, изрешеченные дырами. Сохранившиеся от пожара здания напоминали скатившиеся с гор обломки скал. Среди ржаво-красных развороченных руин временами что-то ярко поблескивало. Это лучи солнца, попадая на осколки стекла, заставляли их сверкать, как драгоценные камни. Потом лучи перемещались и стекло снова становилось серым и безжизненным.

Эта картина была мне знакома. Ее не раз я наблюдал в Токио после налета вражеских бомбардировщиков.

Никакой особой разницы между местными жителями и уроженцами Токио я не заметил. Такие же обмотки на ногах, такие же противовоздушные башлыки за спиной и индивидуальные пакеты с аптечкой на поясе. Проходя мимо станции, мы видели множество людей, ожидавших посадки на поезд. Они сидели среди своего скарба, глазели по сторонам, закусывали, наверно, все тем же рисом, сваренным по Кусуноки, доставая его из котлов и раскладывая по алюминиевым тарелкам. Их нисколько не удивило появление нашей группы: кто жевал соломинку - продолжал ее жевать, кто ел рис - продолжал его есть, кто сидел сгорбившись и уставившись в землю - продолжал сидеть, разглядывая землю между ногами.

- Послушай,- тихо спросила жена, оглядываясь на этих людей,- война, в самом деле, окончилась?

Ее вопрос застал меня врасплох, вынудил самого задуматься: вроде бы окончилась, но может быть, и нет. Откуда мне было знать? Что вообще значит: "война окончилась", "потерпели поражение в войне"? Здесь, где лишь красные развалины да голубое небо над головой, я не смог отыскать точный ответ на эти вопросы. А не все ли равно?! Я лишь подниму оброненный кем-то молоток и воспользуюсь им, чтобы ударить по чему-то ненужному. Надоело! Замолчи! Что толку возвращаться в Токио, если там нечего есть. Да и парохода в гавани нет! Билетов нет! Есть дорога - так иди по ней!..

- Да, вроде бы... - ответил я жене и последовал за инструктором.

Школа находилась в возвышенной части города, и добираться до нее пришлось долго. В школьном зале столы и стулья были сдвинуты к стене, чтобы освободить нам место для ночлега. Нас встретили двое мужчин с помятыми, словно с похмелья, лицами. У каждого имелся противовоздушный башлык и индивидуальный пакет. Видимо, они были инструкторами по сельскому хозяйству, присланными из префектуры. Вместе с нашим инструктором они долго советовались, как разместить нас. Мы собрались было скинуть на пол свой скарб, но один из инструкторов нас остановил. Он поднялся на кафедру и сказал:

- Отныне вы разделяетесь на три группы, каждая из которых направится в назначенные районы. Удобнее составить группы здесь на месте, поэтому пусть каждый, кого я выкликну, сразу же отходит к своей группе.

Затем он зачитал список. О поражении в войне не было сказано ни слова. Далее он напомнил, что утром все выедут со станции Хакодатэ по своим направлениям: в Кусиро, Китами и Асахикава. По прибытии на место будет объявлено о распределении земельных участков. Каждый из нас, дождавшись, когда выкликнут его фамилию, забирал пожитки и шел к своей группе. Здесь же с нами простились врач и медсестры, которые возвращались в Токио.

Напоследок инструктор посоветовал лечь спать пораньше и хорошенько отдохнуть перед дорогой. Вся процедура прошла быстро, по-деловому, и инструктор, уже спускаясь с трибуны, спросил, нет ли каких-нибудь вопросов. Он был уверен, что вопросов не возникнет, и сразу же спустился в зал, но вдруг один мужчина поднял руку, и тот, несколько опешив, был вынужден вернуться на кафедру.

- Прошу прощения, - сказал тянувший руку мужчина, возникая из груды котлов, ведер и рюкзаков. На лице его отразились смущение из-за того, что он неожиданно остановил инструктора, и одновременно настойчивое желание получить ответ. - Позвольте задать вам один вопрос.

- Спрашивайте, пожалуйста, не стесняйтесь.

- Мы в самом деле получим дома и землю?

- Безусловно, иначе зачем бы вы сюда приехали, совершив столь долгое путешествие. Вы получите все, что записано в условиях освоения новых земель: дома, землю, инвентарь, мелкий рогатый скот, денежные ссуды.

- Понимаю. Все мы об этом слышали и помним. Знаем и о домах, которые нам построят армейские саперы. И все же кое-что хотелось бы уточнить. На пароходе нам сказали, что война окончилась. Но если мы потерпели поражение в войне, что будет с армией? Не исключено, что эти саперы, которые должны нам построить дома, плюнут на нас и разойдутся кто куда - раз война окончилась. Вот я и хочу узнать: что с нами будет? - Он говорил запинаясь и то и дело облизывал толстые губы. Ему было не по себе оттого, что он один среди всех поселенцев вылез со своим вопросом, и тем не менее на лице его отражалась решимость.

Инструктор насупил брови и раздраженно поглядел на нас.

- Все слышали вопрос? - обратился он к нам. - Не исключаю, по этому поводу может возникнуть еще немало сомнений. Честно говоря, я тоже сегодня в полдень слушал радио, но из-за сильных помех не смог уловить смысл. И все же я посчитал неприличным расспрашивать других, о чем говорил сам император. Хочу проинформировать, что пока из префектуры еще не поступало никаких указаний относительно вас. Минуло уже шесть часов после высочайшего выступления по радио, но из Саппоро не было даже телефонного звонка. Недавно я звонил на станцию Хакодатэ, но и там новых указаний не получали. Мне лишь сообщили, что вагоны для вас выделены и, согласно распоряжению, завтра утром вы выедете поездом из Хакодатэ.

- И все же ответьте: будут ли солдаты строить для нас дома теперь, когда война проиграна? - В голосе мужчины чувствовалось смущение, но его слова ударили инструктора словно обухом по голове. Все, находившиеся в школьном зале, навострили уши. Этот вопрос беспокоил каждого из нас, но никто не решался задать его первым. Даже моя жена, рассеянно поглядывавшая по сторонам, мгновенно насторожилась.

Вопрос поставил инструктора в тупик. Он даже не пытался скрыть вспыхнувшее в нем раздражение. Казалось, двести с лишним поселенцев вместе со всем их скарбом - котлами, ведрами, мотыгами - незаметно для глаз приподнялись и вплотную придвинулись к кафедре. Инструктор, покусывая губы, то нервно скручивал и раскручивал список, который держал в руках, то, насупив брови, молча глядел в потолок. В этот момент он напомнил мне китайского богомола, насаженного на иголку. Потом он зло поглядел на задавшего вопрос и сказал:

- Армия есть армия, а целина есть целина. Деньги ассигновала префектура, а раз они ассигнованы, никаких изменений в текущем финансовом году быть не может. А поскольку предусмотренные на вас средства выделены, они будут использованы по назначению. Я сейчас позвоню в Саппоро для уточнения. Скажу лишь одно: целинные земли надо разрабатывать, и, значит, вы, безусловно...

- Сможем получить дома и землю, - перебил его толстогубый мужчина.- Получим, не так ли?

Инструктор закусил губы и побледнел. Заметив это, говоривший решил подробней разъяснить причину своей настойчивости:

- Судя по тому, что вы нам сейчас сказали, на сегодняшний день никаких иных указаний из Саппоро не поступало, и нас отправят на новые земли. Но представьте себе, что сегодня вечером придет приказ из префектуры об изменении первоначального плана, об отмене предназначенного для нас поезда. Как нам тогда быть? Или, предположим, мы приедем на место, а там нам скажут: война проиграна, ситуация изменилась, поэтому никакой земли и домов вы не получите - возвращайтесь обратно! В каком положении мы окажемся? Наши жилища в Токио сгорели, на заводе мы взяли расчет... Скажите: какими глазами, вернувшись в Токио, я буду глядеть на своих заводских друзей после того, как за чашкой сакэ с изображением хризантемы, какие дарили демобилизованным, я самоуверенно посмеивался над теми, кто предпочел болтаться без дела в Токио? Какими глазами будет, вернувшись в деревню, глядеть на односельчан моя семидесятишестилетняя бабка, которую я взял с собой, потому что она не хотела оставаться одна и предпочла уехать, лишь бы умереть на руках у внука? Ведь она при всех заявила, что ей плевать на свою деревню, где односельчане жестоко изгоняют провинившихся, кидая им вслед песок и камни, что даже под страхом смерти она не вернется обратно. А ведь если мы вернемся в Токио, где жилище наше сгорело, нам придется идти на поклон в эту самую деревню! Да что говорить! Наверно, у всех здесь сидящих такое же положение. Просто не решаются громко сказать об этом. А я человек горячий, потому и не выдержал! Так скажите ясно и твердо, господин инструктор: дадут нам дома и землю?

Чем дольше говорил мужчина, тем ниже опускал голову инструктор. Глаза его налились кровью, губы сжались. Время от времени он поглядывал в сторону остальных инструкторов, как бы ища у них поддержки, но никто не пришел ему на помощь. Поняв, что ожидать ему поддержки неоткуда, инструктор, уже не прислушиваясь к тому, что говорил мужчина, усиленно закивал головой, давая понять, что ему все ясно и нет нужды говорить дальше.

Когда наконец мужчина умолк, инструктор еще раз энергично кивнул и сказал:

- Понял. Ситуация мне ясна. Во всяком случае, обещаю сделать все возможное. Но раньше времени не стоит волноваться и шуметь понапрасну. Дети ваши устали, да и вы сами тоже. Вы сейчас находитесь на земле Хоккайдо. Если в самом крайнем случае произойдут какие-либо изменения, я немедленно вас извещу. А пока считайте, что в ваших первоначальных планах никаких перемен нет и не предвидится, и отдыхайте спокойно.

Как бы насильно выдавив из себя эти слова, инструктор собрал свои бумаги и, сойдя с кафедры, поспешно направился к двери. Остальные инструкторы не мешкая двинулись за ним вслед. Проводив их взглядом, задававший вопрос мужчина потерянно стоял, не зная, что делать дальше, потом медленно побрел к своим пожиткам и уселся между котлом и ведрами. Над школьным залом нависла гнетущая тишина. Ощущение бесполезности всего и душевной опустошенности тяжким грузом надавило мне на плечи, и, чтобы рассеять его, я занялся приготовлением постели для сына: постлал на пол шерстяное одеяло, сложил несколько раз старые штаны и подложил их вместо подушки, расстелил фуросики. Уложив сына и удостоверившись, что жена присела у изголовья и занялась шитьем, я взял полотенце и вышел наружу в поисках воды, чтобы умыться...

Здесь даже вечером электричество не включали, поэтому в школьном зале была тьма - хоть глаз выколи. Я слышал, что на Хоккайдо нет сезонных дождей и лето там сухое и прохладное. Но здесь, в зале, битком набитом потными и грязными мужчинами и женщинами, было настолько душно и жарко, что пот тек ручьями. Многие, не выдержав духоты, выходили наружу либо отправлялись спать в коридор. Умывшись и отдышавшись на воздухе, я вернулся в зал. Во тьме слышались тяжелое дыхание спящих, сонное бормотание, тихие стоны. Несколько человек при тусклом пламени свечи продолжали о чем-то спорить в углу, но вскоре и их свалила усталость. Я прислонился к рюкзаку и блаженно вытянул ноги на грязном полу. Я смертельно устал, но некоторое время продолжал бороться со сном, надеясь дождаться новостей от инструктора, но он не пришел, и я повернулся на бок и мгновенно уснул.

На следующее утро кто-то раздобыл свежую газету, и она пошла по рукам. В газете была помещена статья под заголовком: "Императорский указ об окончании войны. Беззвучные рыдания ста миллионов". Рядом с текстом указа - фотография: мужчины и женщины, сидящие, склонив головы, на площади перед императорским дворцом. В статье сообщалось: "Рабочие военных заводов и мобилизованные на трудовой фронт студенты не могли сдержать слез, выслушав выступление императора по радио; многие погорельцы, ожидавшие посадки на токийском вокзале, раздумали уезжать из Токио, молча собрали свои пожитки и покинули вокзал; в штабе командования восточным военным округом воцарилась тишина". Статья оканчивалась фразой: "В этот день голубизна неба больно резала глаза". А нет ли в газете чего-нибудь насчет армии, подумал я, и наконец нашел следующие строки: "Все вооруженные силы на море, суше и в воздухе приостанавливают военные операции, бросают оружие и, не предпринимая никаких действий, остаются в местах своего нынешнего расположения". Газета переходила из рук в руки, и каждый, прочитавший ее, начинал растерянно оглядываться по сторонам. Некоторые, тихо переговариваясь, обсуждали новости.

- ...Выходит, саперы тоже должны оставаться на месте?

- А что означают слова "оставаться на месте, не предпринимая никаких действий"? Строительство домов - это ведь не военные действия, поэтому мы можем не беспокоиться.

- Не тут-то было! Понимаешь, если дома строит армия, это тоже военные действия. Разве не призывали нас: "Все силы страны - на войну!" Поэтому все, что мы делали, - это война! Даже одна выращенная картофелина - это все равно что одна пуля.

- Значит, все должны перестать заниматься тем, что они делали До сих пор? А как же мы?

- Не знаю, ничего не знаю.

- Пусть у начальства голова болит - что-нибудь да придумает.

- Раз сказано "оставаться в местах своего нынешнего расположения", значит, и мы можем здесь спокойно полеживать. Когда я служил в армии, у нас эти слова означали "передышка" или "дневной отдых".

Прислушиваясь к спорам, я вдруг подумал: а что поделывает этот толстогубый мужчина, который накануне вечером взял за горло инструктора? Поискал глазами и увидел: он сидел на полу скрестив ноги, перед ним стоял мешочек с жареным горохом. Время от времени он запускал туда руку и рассеянно кидал его в рот горстями.

Вскоре пришел посыльный из муниципалитета Хакодатэ и стал раздавать рисовые колобки и чай. Пока мы ели, появился вчерашний инструктор. Он вновь обрел свою самоуверенность и не допускающий возражений тон, которые растерял накануне вечером. Сверля нас глазами, он холодно заявил:

- Надеюсь, вы уже читали газету. Положение очень серьезное. Категорически требую воздерживаться от всяких необдуманных поступков. Вчера я связался с префектурой в Саппоро. Несмотря на позднюю ночь, там шло заседание. На вопрос, как поступить с вами, получено указание действовать в полном соответствии с принятым ранее планом. Вы должны соблюдать спокойствие и дисциплину. Произошли некоторые изменения: в предназначенный для вас поезд будет разрешена посадка посторонним, поэтому прошу побыстрее собрать вещи и отправляться на станцию. Каждую группу до места назначения будет сопровождать инструктор. Прошу безоговорочно выполнять все его приказания...

Так или иначе, мы обязаны доставить вас на место. Там вас примут в соответствии с прежними указаниями. Прошу не задерживаться и поскорее закончить завтрак. Все!

Инструктор щелкнул каблуками и стал было поднимать руку для приветствия, потом спохватился, опустил ее и вышел из зала. Я поглядел ему вслед и с удивлением заметил, что сегодня на его ногах уже не было обмоток.

- Не то обращение стало. В Аомори выдали по три колобка риса, а сегодня только по одному. Да и поезд уже не специальный. И врачей не будет. А этот скотина - инструктор! Приказал - и тут же смылся. Бесстыжая морда!-сердито сказал кто-то.

Оставив школе на память запах нашего пота, впитавшегося в пол и стены зала, мы собрали пожитки и двинулись к станции.

Там скопилось еще больше людей, ждавших посадки, и платформа была вся загромождена вещами. Как только подали состав, все кинулись занимать места, истошно крича и толкаясь. Лезли через окна, через тормозные площадки. Через окна же бросали внутрь котлы, ведра, узлы. Те, кому удалось попасть в вагон первыми, разбрасывали чужие вещи, занимали места для семьи. Секунду назад они рвались вперед, словно отряды смертников, а теперь сидели среди своего скарба, широко расставив ноги, и делали вид, будто дремлют. Те, кто забросил вещи через окна, пытались их согнать. Эти сопротивлялись. Крики. Ругань. Затрещины. Плач.

Меня все это не особенно трогало. Я думал о другом: вот он, остров Хоккайдо! Наконец я здесь! Мне удалось занять одно место. Я усадил на него жену и сына, а сам примостился в проходе на ведре. Поезд тронулся, за окном поплыли поразительные картины. Только теперь я осознал, как далеко забрался, понял, что впереди меня ожидает иной мир. Сквозь небольшой просвет в окне, ограниченный двухлитровой бутылью и различным скарбом, моим глазам открывался непривычный пейзаж. Я вглядывался в него, позабыв о времени: рощи стройных тополей; бескрайняя синева небес; овцы в своем курчавом одеянии; непроходимые заросли низкорослого леса; речушки; луга; силосные башни; стада коров; потухший вулкан, неожиданно возникший, выгнув огромную спину, среди дикой равнины; элеваторы, деревни, провинциальные городки... Но в этом калейдоскопе сменяющих друг друга картин всегда где-то вдалеке присутствовал горизонт. Он угадывался за домами, за стадами коров, за рощами. Я ощутил необыкновенную бодрость, которую мои казавшиеся обескровленными сосуды мгновенно донесли до самых отдаленных уголков тела, и даже некий чувственный подъем, чего давно со мною не случалось. Мне почудилось, будто я, обернувшись светлой, прозрачной волной, устремился сквозь людей и вещи, сквозь окно вагона в сверкающие августовские равнины и березовые рощи и разлился там но всему горизонту.

Рядом со мной время от времени присаживался наш инструктор. Видимо, он устал до изнеможения и то и дело клевал носом, а иногда под монотонный перестук колес засыпал по-настоящему, уронив голову на колени. Он просыпался от грохота на стыках, поднимал голову, потом снова засыпал. Я пользовался минутами, когда инструктор бодрствовал, и заговаривал с ним, пытаясь выудить полезные сведения. Его ответы не всегда совпадали с моими вопросами.

- Что за деревня? - спрашивал я.

- Крыши большей частью соломенные. Люди приезжают сюда, чтобы заработать и поскорее вернуться в родные места. Поэтому дома строят кое-как. Но заработанные летом деньги уходят зимой на покупку топлива, и годами ничего не удается скопить,- отвечал он.

- Какая бескрайняя равнина! Вот уже час едем - и ни одного дома даже вдоль железной дороги,- удивлялся я.

- Кислая земля, да и камней полно. Семь потов сойдет, пока такую землю обработаешь,- отвечал он.

Когда поезд въехал в зону лесов, я вышел на площадку, с трудом пробравшись через наваленные в проходе вещи. Встречных поездов не было, и я понял, что мы едем по одноколейке. Вытянув шею, я глядел из-за плеч и голов стоявших у дверей на мелькавшие снаружи березовые рощи. В промежутках между ними проглядывала простиравшаяся до горизонта равнина, монотонность которой оживлялась небольшими холмами. Нигде не было ни людей, ни домов, ни скотины. Около получаса я не мог оторвать глаз от этого необыкновенного пейзажа, потом вернулся на свое место.

- Вдоль железной дороги березовые рощи,- сказал я инструктору.

- Там, где растут березы, плохая земля, никудышная. А сами березы, может, хороши для поделок, но топить березовыми дровами печь - мучение. Загораются хорошо, но быстро выгорают. Силы в них нет. Да и растут березы медленно. Вредное дерево-береза! - ответил он.

- А ведь какие песни сложили про березу!..

- Разве что песни,- пробормотал он и снова уткнулся головой в колени.

2

Наша группа продолжала свой путь в сопровождении угрюмого инструктора по фамилии Кумэда. В Асахикава мы сошли с поезда. Здесь нам даже не предложили остановиться на ночлег в школе, и мы заночевали прямо на станции. Муниципалитет города Асахикава выдал по рисовому колобку - правда, риса в нем было не больше двадцати процентов, а остальное - ячмень. Покончив с едой, мы расположились на платформе под открытым небом. На следующее утро мы погрузились на другой поезд, который повез нас по местной узкоколейке. Состав полз еле-еле. К тому же он состоял не из пассажирских, а из открытых товарных вагонов. Дым от паровоза ел глаза, дети плакали, стонали старухи, ругались старики. При каждой остановке вагоны лязгали буферами, и этот скрежет разносился далеко по безлюдной равнине. Резкие толчки передавались от вагона к вагону, и мы, привстав со своих мест, пережидали очередной толчок. Пять часов такой езды настолько измотали нас, что, прибыв на станцию назначения, мы были готовы беспрекословно подчиниться любому приказу. Когда поезд остановился, день уже клонился к вечеру. Инструктор Кумэда сообщил, что с нами будет беседовать мэр города, затем разыграют участки, после чего мы отправимся в школу на ночлег; на следующий день каждый поедет взглянуть на свой участок; крестьяне, проживающие по соседству, пригонят телеги, на которых сподручней будет добраться до места.

- Как далеко от города до наших участков? - спросил я.

- До ближнего около трех ри (Одно ри - около 4 км.), а до самых отдаленных, пожалуй, все шесть,- ответил Кумэда.

Он пояснил, что здесь, на Хоккайдо, пространства большие, и в деревнях дома не стоят рядом, как в Центральной Японии, а разбросаны друг от друга на расстоянии до одного ри.

Глядя на жалкий городишко, в который мы прибыли, я вроде бы в шутку спросил:

- Значит, в шести ри отсюда начинается дикая равнина. Наверно, и лисы есть?

Кумэда не принял моей шутки и,склонив голову и немного подумав, ответил:

- Зимой здесь колокольчик подвешивают к поясу.

- Это чтобы лисы-оборотни не наводили свои чары? - с улыбкой спросил я.

- Дело не в лисах. С хозяином можно повстречаться. С медведем, значит.

- Разве медведь боится колокольчика?

- Да. Как услышит, сразу дает стрекача. Здешние почтальоны зимой без колокольчика не ходят.

В очередной раз припугнув нас, Кумэда потер покрасневшие от недосыпания глаза и вышел из вагона. А, будь что будет, решил я и двинулся следом за ним. Кумэда был молчалив, не понимал шуток, и если открывал рот, то говорил только правду. Видимо, ему нравилось охлаждать наш энтузиазм и таким путем умело уходить от главных вопросов. Пока мы тащились сюда из Хакодатэ, я и так и сяк закидывал удочку насчет саперов и строительства для нас жилищ, но взгляд Кумэды сразу становился рассеянным, и он или отмалчивался, или делал вид, будто не понимает, о чем идет речь. А, черт с ним, решил я, пусть приходят медведи - я подвешу к поясу колокольчик...

В этом маленьком провинциальном городке улицы были несоразмерно широкие, и дома поэтому казались прилипшими к ним комочками. Близ станции сгрудились магазины, почта, сельхозбанк и продовольственный склад, но все эти здания имели жалкий, запущенный вид - во время войны их, видимо, не ремонтировали. Запустение, неухоженность бросались в глаза на каждом шагу. Малюсенькие, подслеповатые оконца домов, покосившиеся навесы, недостроенное здание почты на перекрестке, конский навоз на проезжей части улицы - все говорило об этом. Наверно, городок возник давно, но дорога по-настоящему до сих пор не была проложена. На задних дворах, на подоконниках, на крышах и печных трубах - везде лежала печать близости дикой равнины, которой не касалась рука человека. Она надвигалась на дома, на город, ее дыхание начинало ощущаться уже там, где еще не кончались улицы. Небо своей высотой как бы придавливало город к земле, и, хотя здесь тоже трудились люди, поливая землю потом, запах человеческой деятельности куда-то мгновенно улетучивался. Казалось: вскопай улицу в любом месте - и она сразу превратится в поле; разогни спину - и увидишь простирающуюся без конца и края линию горизонта. Дикая равнина подступала со всех сторон, проникала в жилища, склады, здание почты и готова была вот-вот поглотить этот городок. Вдоль безлюдных улиц были вырыты, непонятно ради чего, противовоздушные щели. Ветер давно уже наполовину их засыпал. Металлические бочки с водой на случай пожара проржавели и заросли бурьяном. Казалось, нет нужды отшагать еще шесть ри, чтобы повстречаться с медведем.

Раздумывая об этом, я шел вслед за инструктором к зданию муниципалитета, крепко держа за руку сына.

В муниципалитете нас встретили мэр, деревенский староста и несколько мелких чиновников. Зал заседаний и примыкавшая к нему комната секретаря заполнились до отказа, и нам пришлось оставить свои вещи в коридоре. Но и коридор не вместил скарб, принадлежавший семи десяткам поселенцев. Я глянул на все это барахло и смущенно отвернулся. Кастрюли, котлы для варки, походные котелки, старые одеяла, узлы с рубашками, кальсонами, трусами, рабочей одеждой и шароварами, вши, блохи, мотыги, ведра, стенные часы, градусники, чемоданы, рюкзаки, противовоздушные башлыки - все было перепачкано сажей, захватано руками, покрыто пятнами ржавчины и напоминало склад старьевщика. И все же, если вспомнить, какой эти вещи проделали путь, начинаешь понимать, что весь этот перепачканный сажей, захватанный руками, покрытый пятнами ржавчины скарб что-нибудь да значит. Глядя, как он медленно ползет вперед на наших спинах, власти пропускали его на перрон, готовили для нас из тощих запасов риса колобки, бесплатно везли из Токио за тысячи километров в Асахикава. Да, все же этот немудреный скарб таит в себе большую силу, с восхищением подумал я и, бросив еще один взгляд на груду вещей, заполнивших коридор, поднялся на второй этаж в зал заседаний. Когда мы с трудом разместились на полу, устланном циновками, появился мэр - лысоватым сутулый человек в рубашке защитного цвета с отложным воротничком. К рубашке был пришпилен квадратик материн величиной с визитную карточку, на которой четкими иероглифами были выведены фамилия, адрес и группа крови. На поясе - индивидуальный пакет, на ногах - обмотки. Позади встал Кумэда, который в течение последовавшей речи мэра стоял неподвижно и что-то рассеянно разглядывал на потолке. Остальные чиновники, сопровождавшие мэра, тоже замерли угрюмо глядя перед собой.

- Добро пожаловать, уважаемые господа! Благодарю вас за то, что вы ради нашего императора решили совершить столь длительный путь. Все мы от души рады приветствовать вас на земле Хоккайдо,- начал мэр, со свистом втянул в себя воздух, поджал губы, медленно закрыл глаза, потом столь же медленно их открыл. Повторив слова губернатора токийской префектуры о том, что Хоккайдо называют "Украиной Востока" - настолько плодородны здешние земли,- он продолжил:

- С давних времен, когда этот остров еще назывался Эдзо, многие наши предшественники бросали вызов здешней земле, все еще таящей в себе множество неразведанных сокровищ. Вспомним о прошлом: в эру Мэйдзи, когда отменили кланы и учредили префектуры, в эру Тайсё, во время великого землетрясения в Канто, в годы тяжелой экономической депрессии, когда ради того, чтобы не умереть от голода, отцы были готовы продать своих дочерей, а дети - удушить отцов, во все эти тяжкие времена многие люди, оказавшиеся на краю гибели, приезжали сюда, на эти дикие земли, вступали в смертельную схватку с природой и, раскрывая богатства этих земель, находили здесь для себя вторую родину. Нетрудно догадаться, что и вы проявили недюжинную решимость, согласившись приехать сюда. Как говорят, одно дело услышать, а другое - увидеть собственными глазами. Безусловно, у вас будут трудности, пока вы не освоитесь с местными природными условиями, но я хотел бы напомнить вам, как я до сих пор напоминаю собственной жене, слова: "Юноши! Имейте великую цель, будьте честолюбивы и смело беритесь за любое дело!" Сейчас близится к закату моя прожитая без пользы жизнь, но я, недостойный, все же могу с гордостью сказать: мне нечего стыдиться за свою жизнь перед небом и людьми. И я хотел бы пожелать вам только одного: будьте готовы к борьбе с трудностями. Пусть воет ветер, пусть хлещет дождь - смело вонзайте мотыги в землю! Мы готовы оказать вам посильную помощь - пусть она будет не столь велика, но, как говорится, утопающий рад и протянутой соломинке. И думаю, наступит день, когда мы все вместе сядем за стол, выпьем неочищенного сакэ и вы скажете- хорошо, что приехали сюда, на Хоккайдо. Правда, как вам должно быть известно, сакэ распределяется по карточкам, и его домашнее изготовление запрещено законом, но мы, мужчины, можем все же иногда позволить себе нарушить этот закон Если вам будет трудно, заходите сюда - и не с черного, а с парадного входа. И за стол - по чашечке чая. Без всяких Церемоний, иначе обидите нас. Так мы легче поймем друг друга. Хотя и говорят: в каждом человеке надо видеть вора, но я считаю иначе: мир не без добрых людей и любому человеку надо помочь - в этом одна из основ постижения чудесного явления природы, называемого человеческой жизнью. Прошу извинить меня за столь сбивчивую речь. Похоже, чем дольше я говорю, тем труднее становится меня понять. Позвольте мне на этом закончить. Об остальном вам расскажут инструкторы и чиновники нашего муниципалитета.

Раздались жидкие аплодисменты. Мэр зажмурился, поджал губы, поднял руку для приветствия и поспешно ее опустил. Мне казалось, что теперь он вернется на свое место, но мэр вдруг буквально переломился в пояснице, руки его опустились до колен, и он согнулся в таком глубоком поклоне, что за его плешивой головой можно было увидеть всю спину. Глядя на лысую голову мэра, я подумал: "Должно быть, неплохой человек..." - и вдруг злость закипела во мне. Меня возмутили не его словеса - всякие там "соломинки утопающему", "оказавшиеся на краю гибели", "выпьем по чашечке неочищенного сакэ", "легче поймем друг друга". Я глядел, как этот, видимо, добренький и малодушный человечек, но тертый калач буквально выворачивается наизнанку, поет нам всяческие дифирамбы, боится хоть в малейшей степени оскорбить нас и чуть ли не исполняет перед нами нанивабуси (Нанивабуси - речитативный сказ.), сам себе аккомпанируя на сямисэне

(Сямисэн - японский трехструнный щипковый инструмент.), лишь бы успокоить нас, не сказать правду. Меня возмутила именно эта его мягкость, его доброта, которыми он пользовался не один раз, чтобы обманывать таких, как мы. Дурак, этот лысый! Небось у себя дома копит потихоньку денежки, скаредничает, скандалит с женой из-за каждой иены! Добренький, малодушный, он напоминает кухонную доску из Гётоку. Жители города Гётоку ловят моллюска-живородку и разбивают его раковину с помощью кухонной доски, отчего все кухонные доски в Гётоку со временем сильно коробятся и становятся непригодными для своего прямого назначения. Также и этот дурачок не годится для своей должности.

Меня распирало зло, но я смолчал. Итак, вступление окончено. Теперь начинается главное. Надо держать ухо востро! Похоже, возмущаться придется еще не один раз.

Вслед за мэром поднялся его помощник. Он пришпилил к стене две большие карты: карту всех осваиваемых земель на Хоккайдо и карту здешнего уезда. На последней одна часть была обведена красным карандашом и разграфлена на участки, внутри которых были проставлены цифры: 1, 2, 3, 4... Помощник положил на циновку небольшой рулон рисовой бумаги, встал перед картой, прочистил горло и, окинув нас взглядом, заговорил:

- Уважаемые господа! Рад приветствовать вас. Мэр уже говорил об испытываемом, по-видимому, вами волнении в связи с прибытием на новое место, а также о нашей готовности принять вас. Поэтому не буду повторяться и перейду к главному - распределению участков. Здесь перед вами две карты: общая карта осваиваемых на Хоккайдо земель и карта нашего уезда. Последняя разграфлена на участки. Казалось бы, что сложного провести несколько линий, на самом же деле это стоило нам большого труда. Среди выделенных для вас земель есть холмистые участки, овраги, болотистые земли, равнинные участки. Узнав о вашем предполагаемом приезде, все мы во главе с мэром не одну ночь провели без сна, распределяя землю так, чтобы вы остались довольны. Ведь вы решили поселиться здесь на всю жизнь! Вот мы и сидели: тут прирезали, там урезали, добавляли, меняли, на равнинах нарезали участки поменьше, поскольку их легче обработать, трудно осваиваемые холмистые участки нарезали побольше. Учитывали: если участок порос лесом, его можно спилить и продать и, конечно, заработать на этом. В итоге наших трехмесячных трудов получилась эта карта, которую мы согласовали с руководством префектуры. Завершение работы мы отметили, выпив по чашечке сакэ. Нам кажется, что участки распределены справедливо, с учетом возможных доходов и вложения труда, однако, чтобы соблюсти абсолютную справедливость, мы решили теперь эти участки разыграть. Как говорится, призывая землю и небо и всех богов в свидетели, утверждаю, что никакого жульничества и тому подобного здесь нет. Мы разорвем эту бумагу на квадратики и в каждом проставим номер участка, потом свернем их, опустим в ящик и перемешаем. Каждый будет тянуть по очереди, а завтра с утра отправится смотреть свой участок. Лишь после того как вы ознакомитесь с участками и согласитесь их взять, вам дадут расписаться в реестровой книге.

Покончив с разъяснениями, помощник мэра взял лежавший на циновке рулон рисовой бумаги, оторвал от него нужное количество листков, разделил на четвертушки и передал Кумэде и другим чиновникам. Те легли животами на циновки и стали быстро вписывать номера. Потом, вчетверо согнув бумажки, бросили их в картонный ящик, на котором была надпись: "Специальная горячая пища для летного состава" Странно, как попал сюда такой ящик.

Все совершалось быстро и по-деловому. Пожалуй, помощник превосходил мэра по всем статьям. Он был худощав и значительно ниже ростом. Видимо, хитер и коварен. Вообще-то говоря, источником различных событий в мире являются люди не крупные и полные, а низкорослые и худые. Последние значительно энергичней и хитрее. Достаточно упомянуть Наполеона и Гитлера. Может, мое утверждение чересчур смелое, но ошибки в нем, думаю, нет. Поэтому в государственном ли учреждении, в армии или в ассоциации бывших фронтовиков старайтесь не оказаться в подчинении низеньких и худощавых. Такова мудрость, обретенная на практике, ее не почерпнешь из книг. Кстати, а почему бы в книгах, повествующих о жизни великих людей, не написать: "Опасайся низкорослых!" Прошу прощения у читателя за это маленькое отступление.

Помощник мэра с довольным видом наблюдал, как чиновники запихивают в ящик бумажки. Больше я терпеть не мог и, сам себя подбадривая, не спеша встал и, не посоветовавшись предварительно ни с женой, ни с сидевшими по соседству, обратился к помощнику мэра.

- Позвольте задать вам вопрос, - начал я.

Тот, не поворачиваясь в мою сторону, кивнул. Глядя на его довольную физиономию, я подумал, что, кажется, поспешил со своим вопросом, но идти на попятный было уже нельзя.

- Я согласен с тем, что сказали о нас мэр и вы, и от всего сердца благодарен за заботу, которую вы проявляете к нам. Считаю ваше предложение разыграть участки справедливым: даже если бы мы заранее поглядели на эти участки, все равно бы не поняли - хорошие они или плохие. Поэтому я лично согласен тянуть жребий. Но прежде хотелось бы получить у вас одно разъяснение.

- Пожалуйста, спрашивайте. - Помощник мэра по- прежнему не глядел на меня.

- Перед отъездом из Токио каждому из нас сообщили об условиях нашей работы на Хоккайдо, и именно это утвердило нас в решимости покинуть столицу и отправиться так далеко. Я и сам приехал сюда лишь потому, что обещали предоставить жилище, которое построят саперы, участок земли, где одно тёбу будет распахано и подготовлено для сева, и всевозможный инвентарь: крупный - в аренду, мелкий - бесплатно.

Помощник мэра наконец удостоил меня взглядом и молча кивнул. Мэр испуганно поглядел в мою сторону, Кумэда перестал писать номера. Воцарилась напряженная тишина. Я продолжал говорить. Спокойно, без каких-либо обидных намеков и задних мыслей, высказал все, что меня волновало:

- Но когда мы плыли через пролив Цугару, по радио передали выступление императора. Вечером мы прибыли в Хакодатэ, но и тогда еще оставались в неведении: что произошло? Лишь на следующее утро мы узнали из газет, что война окончена, вернее, что Япония потерпела поражение и должна полностью разоружиться. Каких-либо разъяснений в связи с этим мы не получили. Оставалось одно - ехать дальше! И вот - я здесь. Но прежде чем тянуть жребий, хочу знать: действительно ли на наших участках построены или строятся сейчас дома? В Хакодатэ, где мы остановились в школе на ночлег, нас заверили, что никаких изменений в первоначальных условиях нет и, как было решено, нас отправят к месту назначения. Вот почему мы здесь...

Помощник мэра молчал, положив руку на ящик. Мэр сердито насупил брови и глядел в потолок. Кумэда, выпятив губы, задумчиво постукивал тупой стороной карандаша по подбородку: признак, по-видимому, того, что он то ли расстроен, то ли сердится - во всяком случае, к вопросу относится со всей серьезностью. Приятели-поселенцы - трудно, правда, назвать их приятелями, поскольку мы даже не были знакомы,- навострили уши, напряженно ожидая ответа. ?

Помощник мэра замялся, потом поднял голову и, с тревогой глядя на меня, сказал:

- Дома не построены. Их даже не начинали строить. Завтра вы все увидите сами. Честно говоря, в этом городе никаких саперов никогда не было и сейчас тоже нет. Я слышал, будто бы обещали прислать, но так и не прислали.

Помощник мэра глубоко вздохнул, словно освобождаясь от давившей на плечи тяжести, и, поджав губы, раздраженно поглядел на ящик. Мужчины и женщины, старики и старухи - все шестьдесят с лишним человек замерли. Видимо, поры на их коже раскрылись одновременно, и в комнате повис острый запах пота. Сверкая глазами, словно загнанный в угол зверек, помощник мэра сверлил меня взглядом. Но я не отвел глаза. Обливаясь потом под проникавшими сквозь окно палящими лучами августовского солнца, я упорно глядел в глаза этому маленькому сутулому человечку. Было жарко и тяжко дышать, но я не сдавался.

Наконец он отвел глаза. Мэр рассеянно глядел в окно, Кумэда грыз карандаш. Помощник поглядел на нас и тихо заговорил:

- Вопрос вполне законный. Честно говоря, я читал отпечатанные типографским способом условия вербовки, которые послужили непосредственной причиной вашего приезда на Хоккайдо. Правда, меня с ними даже не ознакомил начальник сельскохозяйственного отдела префектуры, с которым я встречаюсь всякий раз, когда приезжаю в Саппоро. Попали они ко мне совершенно случайно уже после того, как было получено уведомление, что вы в пути. Я прочитал их и не поверил своим глазам. Посоветовался с мэром, и мы решили готовиться к вашему приезду как сумеем - иного выхода я не видел. В отпечатанных в Токио условиях нет ничего похожего на истинное положение вещей. Страшно подумать: людям, которые абсолютно не знают сельского хозяйства, подсовывают такое вранье, а они, ничего не подозревая, снимаются с места, покидают родной город и едут сюда! Немыслимо, чтобы саперные войска занимались гражданским строительством даже в условиях всеобщей мобилизации для увеличения производства продовольствия. И все же префектура неоднократно обращалась по этому вопросу к командованию, но всякий раз ей отвечали, что никаких указаний о строительстве домов для поселенцев они не получали. Ничего не могу сказать о поселенцах, направившихся в районы Кусиро и Китами, у нас же все участки, которые можно обрабатывать, уже давно распределены, но даже многие старожилы, у которых дети здесь выросли, бездельничают из-за того, что земля не родит. Поэтому только в несбыточном сне может привидеться, будто кто-то обработает для вновь прибывших по одному тёбу земли. Здесь говорили о предоставлении в аренду крупного инвентаря и безвозмездной передаче мелкого, о скоте тоже, помнится, было написано в токийских бумагах. Скажу откровенно - все это высосано из пальца. То же самое могу сказать о тракторах, плугах, лошадях и свиньях. Мы и старожилам ничего похожего не дали. Сколько раз приходили они сюда, плакались, жаловались на трудности, а мы с мэром изворачивались как могли, отделывались пустыми посулами. И если мы - вдруг объявится такая возможность - обеспечим всем этим вновь прибывших, старожилы молчать не станут. Вот и крутись тут между двух огней: новоселам потрафишь - старожилы возмутятся, старожилам потрафишь - новоселы обидятся. Префектура Хоккайдо навязывает поселенцев нам, самой префектуре навязывает их Токио, а в самом Токио, как я слышал, выдумали эти несусветные условия, чтобы освободиться от лишнего населения, лишившегося жилья. Вербовочные листовки распространялись среди людей, не имеющих никакого представления о сельскохозяйственной работе. Тем не менее вербовка шла полным ходом, и вскоре из префектуры пришло указание подготовить карту распределения участков. Засучив рукава, мы принялись за работу и едва успели к вашему приезду. И тут как раз кончилась война. Мы сразу же позвонили в префектуру, а нам в ответ: действуйте по полученному ранее предписанию. Попытались спорить, но трубку уже бросили, и, сколько мы ни пробовали связаться еще раз, нам отвечали: линия занята. А поезд, на котором ехали сюда вы, приближался. Прежде чем подняться сюда, я поглядел на оставленные в коридоре ваши вещи и с удивлением обнаружил среди них стенные часы. Наверно, тот, кто привез их из далекого Токио, рассчитывал повесить часы в новом доме. Может быть, прозвучит жестоко то, что я вам сейчас скажу, но владельцу часов придется их повесить у себя на участке на березе. Вот как обстоят дела в действительности, а не на бумаге Кто же совершил ошибку? Кто виноват? Сразу и не скажешь..

Чем дольше помощник мэра говорил, тем больше входил в раж.

В том, что случилось, он обвинял префектуру Хоккайдо, которая плясала под дудку центральных властей, токийские власти, которые, не зная положения на месте, начали вербовать поселенцев. Потом искал причину в воздушных налетах, в низком качестве японской военной авиации, в том, что Япония строит дома, которые вспыхивают как спички. Затем обвинил во всем войну, Японию, которая ее начала, не соразмерив свои силы, а значит, и правительство. В своей речи он все дальше уходил от существа вопроса - и никак не мог остановиться. Он побледнел, на лбу вздулись вены, но совладать с собой уже был не способен. Глядя на него, я почувствовал, будто некая огромная рука проникла в меня, ухватила внутренности и вытащила их наружу. Я поглядел на остальных поселенцев и убедился, что они ведут себя так же, как мэр и Кумэда: раскрыв рты, смотрят безразлично в окна, на солнце, и даже не прислушиваются к словесному извержению помощника мэра. Одетые в отрепье, грязные - они лишь хрипло дышали, широко раскрыв рты, словно рыбы, выброшенные на этот чужой для них берег. А перед ними распинался неизвестно для чего и зачем появившийся здесь человечек. Он был достаточно коварен, умен и энергичен и, видимо, любым путем пытался уйти от свалившегося на его голову бремени. Больше я не мог терпеть спектакль, который он разыгрывал перед толпой поселенцев. Я встал и, прервав его, снова задал свой вопрос.

- Я уже понял, понял,- закричал он, уставившись на меня злыми глазами. Потом отвел взгляд в сторону и совсем другим тоном, тихо, сказал:

- Так или иначе, прошу всех тянуть жребий.

3

Кумэда поднял картонный ящик и, лавируя между спинами и ногами сидевших на полу поселенцев, стал обходить мужчин, всякий раз заново перемешивая содержимое ящика. Когда он подносил ящик к самому носу очередного главы семейства, тот нерешительно оглядывался, потом с опаской, протягивал руку и вытаскивал сложенную вчетверо бумажку. Пальцы, привыкшие к перу, пальцы, управлявшие машинами, пальцы, изъеденные химикатами и лекарствами,- все эти пальцы, принадлежавшие людям разных профессий, тянулись к ящику, выхватывая оттуда бумажки. Я тоже вытащил одну и расправил ее на коленях. На ней стояла цифра "5", нацарапанная дрожащей рукой.

- Покажи,- наклонилась ко мне жена.

Я сунул ей под нос бумажку.

Каждый разворачивал свой клочок, показывал женам, родителям, детям и сидевшим поблизости поселенцам.

- Номер девять, наверно, хороший участок,- бормотал один.

- А у меня тринадцатый.

Кто-то тихо, но отчетливо, так, что все услышали, сказал:

- Теперь мы - господа помещики, а не какие-нибудь арендаторы.

Но бумажки - всего лишь бумажки. Мы пошумели, поговорили, показывая их друг другу, и умолкли. Одни бережно, Другие решительно свернули их и зажали в кулак. Когда все участки были разыграны, мэр и его помощник поднялись со своих мест и вдруг - что бы вы подумали - низко нам поклонились и в один голос воскликнули:

- Поздравляем! Поздравляем!

Мы поспешно приняли подобающие позы и поклонились.

- Нам часто приходилось встречать поселенцев и присутствовать при распределении участков, и всякий раз мы испытывали радостное чувство: ведь это первый шаг к созданию новой Деревни! Конечно, вам придется на первых порах нелегко, но не сдавайтесь, действуйте решительно и настойчиво. От души поздравляю вас, - сказал мэр.

Мэр умолк. Помощник и Кумэда со спокойными, удовлетворенными лицами загадочно глядели куда-то вдаль, поверх голов поселенцев. У их ног валялись на полу листки рисовой бумаги.

Затем Кумэда рассказал о качестве почвы и других условиях на каждом участке. Он стоял у карты, называл номер участка, просил его владельца поднять руку и коротко объяснял: этот - гористый участок, тот - болотистый, третий - каменистый, но расположен поблизости от реки, что для освоения немаловажно. Мы не очень пока разбирались, какой участок хороший, а какой - негодный, и пытались это уловить не столько из сути, сколько по тону объяснений Кумэды. Кумэда же все участки характеризовал в одинаковом стиле: это, мол, не очень хорошо, но зато есть кое-что, что поможет его освоению. Короче говоря, из его пояснений никто не мог толком понять, какова истинная ценность участка. В заключение он напомнил, что соседи-старожилы завтра утром пригонят телеги, и каждый сможет своими глазами поглядеть на доставшуюся ему землю. Я поднял руку и задал вопрос:

- Мы очень рады, что завтра увидим наши участки. Ну, а если мой мне не понравится, смогу ли я получить другой? В условиях вербовки сказано, что можно подать прошение о замене участка.

Кумэда молча указал пальцем на помощника мэра, давая понять, что это вопрос к нему. Глядя в окно, помощник ответил:

- Я уже рассказывал о методах, какими действуют в центре. Но, как говорится, приехал в деревню - поступай по ее законам. Отныне забудьте обо всем, что вам наговорили в центре. Конечно, мы изучим возможность замены участка, но прошу учесть: при нынешних обстоятельствах, когда вообще стоит вопрос о дальнейшем существовании нашего государства, когда сам император призвал вытерпеть невозможное, снести невыносимое, надо сто раз подумать, прежде чем обращаться с подобной просьбой. Я тоже не со всем согласен и многое мог бы высказать, но молчу и занимаюсь своим делом: щелкаю на счетах и звоню по телефону. Труд на целине одинаково тяжел. И вы сюда прибыли не в самое легкое время. Хочу, чтобы вы это твердо усвоили.

Затем помощник мэра дал практические советы:

- Целина - это дикая равнина, и прямо с завтрашнего дня вы не сможете там поселиться. Поэтому прежде всего вам надлежит построить жилище. Будете ли вы строить общий дом или лачугу для каждой семьи - зависит от обстоятельств, которые вы выясните на месте. Поскольку опыта в строительстве у вас нет, советую обращаться за помощью к инструктору Кумэде. Он десятки лет занимается устройством поселенцев и, как говорится, в этом деле собаку съел. Но для строительства дома прежде всего нужны доски, гвозди, пила и молоток. У нас их сейчас нет и, когда они будут получены, неизвестно. Значит вам придется до поры поселиться у ближайших крестьян- старожилов Они в свое время тоже осваивали целину и, безусловно, пойдут вам навстречу Я знаю, некоторые уже подготовили для вас сараи, конюшни и сеновалы. Мы с Кумэдой накануне побывали у старожилов и еще раз просили помочь вам с ночлегом. Они также собрали немного риса вам на пропитание- на первое время. Обещают дать вам взаймы мотыги, серпы и плуги. Таким образом, вы сможете начать работу на своих участках, живя у местных крестьян. Учтите, многие крестьяне сейчас живут впроголодь, и не требуйте от них невозможного, а также старайтесь им помочь. В сентябре- октябре самый разгар уборочных работ, и они будут вам благодарны за любую помощь. Все это я говорю о том времени, пока вы будете у них жить, а когда построите собственные дома, вы, само собой, в них переедете и сможете целиком заняться возделыванием своих участков. Кроме того, сами понимаете, во время войны, когда всего не хватало, мы не смогли запасти для вас лесоматериалы. Мы еще год назад обращались в органы власти с просьбой о выделении леса и всего необходимого для строительства, но до сих пор ничего не получили, несмотря на многочисленные телеграммы, прошения и телефонные звонки. Я сам не раз во время бомбежек ездил в переполненных поездах в Саппоро, но ничего в префектуре не добился. В конце концов нам пришлось на свой страх и риск ассигновать средства из бюджета и направить заказ лесоторговцам. Вначале они, как и торговцы гвоздями, состроили кислые физиономии, узнав, что им придется иметь дело с поселенцами, у которых тощий карман. Но все же их удалось уломать ссылками на военное время и необходимость мобилизации всех средств ради победы Уже окончилась война, а они пока ничего не прислали. Но, раз обещали должны выполнить свое обещание. Ведь нынешние лесоторговцы и торговцы гвоздями, если заглянуть в их прошлое, тоже в свое время осваивали целину и, надеюсь, с пониманием отнесутся к вашим нуждам. Когда мы с мэром поехали к лесоторговцу и стали уговаривать его продать поселенцам доски дешевле официальной цены, он сначала уперся - и ни в какую! Даже ссылки, что это нужно для родины, не помогали. И все же, не без выпивки, конечно, нам удалось его уломать. Не беспокойтесь - доски привезут и можно будет наконец приступить к строительству скромных жилищ. Немножечко терпения - и вы счастливо заживете в собственных домах.

Когда помощник умолк, мэр подал знак Кумэде, тот быстро спустился вниз и вскоре вернулся с двухлитровой бутылью и множеством чашек. Мэр пояснил, что в бутыли - молодое виноградное вино, из которого получают винную кислоту для выплавки алюминия. Вино кисловатое, заключил мэр, но специально для этого случая удалось выпросить его в префектуре. Я попробовал: в самом деле, вино было настолько кислое, что вызывало оскомину на зубах, и, похоже, начинало уже портиться. Но вслед за мэром мы подняли свои чашки и с криками "за процветание - до дна!" выпили, забыв и про кислый вкус, и про неприятный запах.

Вскоре непьющие отправились спать, женщины и дети перешли в другую комнату, а мы, сгрудившись вокруг мэра, его помощника и Кумэды, продолжали чокаться и пить этот странный напиток - нечто среднее между сакэ и лекарством. Потом начались знакомства, рассказы о прошлой жизни, о том, почему решили завербоваться на Хоккайдо. В свою очередь мэр и его помощник поведали нам о местном житье-бытье, всячески нас успокаивали и подбадривали. На вокзале Уэно, в Аомори, Хакодатэ, Асахикава, во время поездки в поезде и ночевок в школах люди, оказавшиеся по соседству, менялись, и только здесь нам наконец удалось по-настоящему познакомиться. Поселенцы сбивались в группки по три-пять человек, пожимали друг другу руки, с удивлением выясняли, что в Токио жили рядом. Все оживленно болтали, смеялись, позабыв о своих горестях. Я год не пил вина и сразу захмелел. Налив полную чашку, я подошел к помощнику мэра и с поклоном поднес ему со словами извинения за то, что докучал нелепыми вопросами. В то же время исподтишка наблюдал за ним.

- Что вы, что вы! - воскликнул он. - Вам незачем просить извинения. Вы правильно задали вопрос, и ваше беспокойство вполне оправданно. Тем более с вами жена и ребенок. Теперь, когда война окончилась, трудно предугадать, что ожидает вас, да и нас тоже. Честно говоря, на что-нибудь хорошее рассчитывать не приходится.

Он залпом выпил вино, слизнув языком последнюю каплю, перевернул чашку над головой, показывая, что выпил до дна.

Я никогда не видел такого, но, решив, что это местный обычай, тоже выпил налитое мне вино и опрокинул чашку над головой.

Я поглядел на остальных. Несколько человек окружили мэра и все время подливали ему вино.

- Хорошую речь вы сказали, господин мэр. Прямо до печенок проняла. Мы рады, что вы не зазнаетесь, ведете себя просто, значит, мы попали в хорошие руки, - перебивая друг друга, кричали они ему в самое ухо.

Мэр в ответ улыбался, с удовольствием выпивал. На лбу у него вздулись вены, глаза покраснели.

Кумэда тихо сидел в углу, положив руки на колени, и не спеша отвечал на сыпавшиеся со всех сторон вопросы. Чашка с вином, стоявшая перед ним, оставалась нетронутой. Похоже, за весь вечер он не выпил ни капли. Заметив это, один из поселенцев наклонил бутыль и наполнил ему новую чашку. Кумэда взял ее, но не выпил, а поставил перед поселенцем. Тот сначала застеснялся, потом взял чашку обеими руками и выпил до дна.

- Ну а как быть с водой? О воде-то мы и забыли спросить! - вспомнил он. И сразу все зашумели:

- Верно! Нам проведут водопровод?

- А зачем водопровод? Лучше колодцы. Колодезная вода намного вкуснее, чем водопроводная. Я знаю, что в Токио, особенно в старой части города, многие владельцы домов пользуются колодцами, хотя есть водопровод.

Потом вдруг кто-то тихо сказал:

- Чтобы вырыть колодец, нужны деньги...

Поселенцы приумолкли. Я внутренне содрогнулся. Помощник мэра в своей речи ясно дал понять, что лес для дома придется покупать за свой счет. Во сколько же он обойдется, подумал я, мысленно подсчитав зашитые в пояс наличные и приплюсовав к ним небольшую сумму на сберкнижке, - получалось негусто: на доски, может, и хватит, но ведь еще нужны гвозди, пила, молоток, не говоря о мотыге, лопате, плуге. Нужна и лошадь, которая будет тащить плуг. Где уж тут думать о колодце. Я вновь ощутил, как огромная рука ухватила мое нутро и выворачивает его наружу. Я вытер со лба холодный пот и оглянулся. Остальные тоже сидели, понурив головы, и водили пальцами по циновкам, будто подсчитывали вплетенные в них соломинки.

Заметив, что люди пали духом, Кумэда прокашлялся и сказал:

- Не расстраивайтесь. Есть река.

Сразу посыпался град вопросов:

- Река?

- А воду пить тоже из реки?

- Где же тогда стирать?

- В реку и по малой нужде ходят!

Кумэда выждал, когда все успокоятся, и неторопливо сказал.

- И пить, и стирать - все можно в реке. Даже мочиться, если появится желание. Пространства здесь большие, и вода очищается быстро. На новых землях все пользуются для питья речной водой. Подождешь секунду пока вода протечет метра три - и пей спокойно. Здесь все поселенцы живут вдоль рек.

- Значит, подождать пока протечет три метра?

- Сначала погляди, не мочится ли кто выше по течению. Потом пей.

- В жизни не пил речную воду.

- Вкусней, чем колодезная. А когда тает снег, она особенно полезна.

Пока все казалось не столь безнадежным. В отличие от болтовни мэра и его помощника объяснения Кумэды были немногословны и весомы. У уныло сидевших вокруг него поселенцев постепенно расправлялись насупленные брови, да и само могучее телосложение Кумэды, вспоенного, видимо, талой водой, являлось лучшим свидетельством полной приемлемости здешних санитарных условий. Но Кумэда вдруг встал, подошел к карте целинных земель на Хоккайдо, снял ее со стены и расстелил на циновке.

- Глядите, - сказал он, обращаясь к нам и одновременно водя толстым пальцем по карте. - Мне однажды пришло в голову, что Хоккайдо напоминает рубашку.

- Рубашку? Скорее, палтуса.

- Нет, я имею в виду не форму острова. Так вот: Хоккайдо - это рубашка. А реки на Хоккайдо - это швы на рубашке. На больших швах расположены города Исикари, Тэсио, Токати, Кусиро. Есть еще множество мелких речушек и притоков - это мелкие швы. Так вот: если Хоккайдо - рубашка, реки его - швы, то кто тогда поселенцы? Догадываетесь? Неприлично так говорить, но поселенцы - это вши.

- Ну и ну!

- Да, поселенцы - это вши, которые заводятся в швах, другими словами, вдоль рек. На Хоккайдо разрабатывали целину, поднимаясь вверх по рекам. Почему? Да потому, что река - удобное средство сообщения, она обеспечивает поселенцев питьевой водой и, самое главное, вдоль рек самые плодородные земли. В прежние времена вдоль рек возделывали здесь землю, не пользуясь удобрениями по десять, а то и по двадцать лет. Вот почему там, где нет рек, нет и поселенцев. Там, где нет швов, не заводятся вши. Думаю, это касается не только Хоккайдо. Во всем мире так: и в Америке, и в Канаде "вши" разрабатывали целину, поднимаясь вверх по "швам"-рекам. Я подумал об этом однажды ночью, когда проснулся и вышел во двор по нужде...

Те, кто вначале подсмеивался над рассуждениями Кумэды, умолкли и покрасневшими от вина глазами внимательно следили за толстым пальцем Кумэды, медленно ползавшим по карте, безошибочно находя нужные места. Вот его палец коснулся начала черного шва реки, вокруг которого было несколько красных точек. По мере того как палец спускался вниз, число красных точек росло и они увеличивались в размере. Там, где их скопилось так много, что они стали сливаться, на карте было написано: "Равнина Исикари". В некоторых местах стояли одиночные красные точки - и ничего больше. Но если внимательно присмотреться, около этих точек проступала тончайшая, как волосок, линия "шва"-реки, что лишний раз подтверждало правильность рассуждений Кумэды. Вся карта Хоккайдо была испещрена красными точками. Казалось, невозможно жить где-то в отдаленной части острова у самых верховьев речушки, но и там, словно капелька крови, виднелась одинокая красная точка. Вся эта картина невольно захватывала, от нее веяло некой необоримой силой. Глядя на скопления красных точек, я думал: опоздали, чересчур много здесь поселилось людей, а когда глядел на одинокие точки, восхищался: неужели и сюда проникли поселенцы? Я глядел на карту, слушал Кумэду, и почему-то у меня стеснило грудь.

Тем временем уставшие и отяжелевшие от выпитого вина поселенцы один за другим укладывались спать, и не успел я оглянуться, как остался один на один с Кумэдой. Он рассеянно глядел на карту и, наверно, не обратил внимания, что его рассуждения о вшах оставили у поселенцев неприятный осадок. Я ткнул пальцем в обширное белое пятно в центре карты и спросил:

- Неужели до сих пор здесь никого нет?

- Здесь одни покрытые снегом горы. Непригодное для жилья место,- ответил он и отвернулся.

После шумного веселья, затянувшегося до позднего вечера, мэр и его помощник наконец отправились восвояси. Перед уходом мэр снова собрал всех в середине комнаты и сказал:

- Забыл сообщить вам, что вашему будущему поселку уже дали имя. По согласованию с начальством префектуры мы назвали его "Верхнецелинный". В ближайшее время он будет зарегистрирован и нанесен на карту. Отныне вся направляемая вам почта будет идти в поселок Верхнецелинный, поэтому прошу сообщить новый адрес вашим родственникам.

Остатки вина разлили по чашечкам и троекратным "ура!" отметили рождение нового поселка. Все, начиная с мэра и его помощника, с серьезными, торжественными лицами выпили за процветание Верхнецелинного, а я подумал: все же странное имя ему дали.

Лишь один пожилой поселенец не участвовал в общей здравице.

- Впервые слышу, чтобы поднимали тост по такому случаю, да еще за столь дурацкое название,- пробормотал он.

Когда мы с ним познакомились, он сказал, что прежде был врачом.

На следующее утро мы отправились поглядеть на наши участки. Все собрались у мэрии, и вскоре подъехали крестьяне на шести телегах, запряженных лошадьми. Лошади были северной породы с мощными крупами и поросшими волосами толстыми ногами - настоящие тяжеловозы! Кумэда вызывал по списку поселенцев и каждому указывал, на какую телегу садиться. Между делом он подходил то к одной лошади, то к другой, похлопывал ее по крупу и ласково говорил: "Не подведи, милая!"

Городишко был маленький. Накануне я вместе со всеми отправился сразу в мэрию и после изрядной выпивки уснул, поэтому не успел его как следует разглядеть. По мере удаления от станции дома становились все меньше и неказистей. Навоз, валявшийся на дороге, никто не убрал. Он лежал на прежнем месте - только высох. От всего веяло запустением. Сидя на телеге, я пытался заглянуть внутрь жилищ: грязные окна, запущенные дворы. Дома, казалось, были погружены в сонную тишину. Иногда в окнах появлялись лица и тут же исчезали - словно щепки на волнах. Я поделился своими впечатлениями с Кумэдой, который ехал со мною на одной телеге.

- Пропал у людей интерес, к тому же всех здоровых, способных работать забрали в армию. Грустная картина, - ответил он.

Проехав дальше, мы заметили наполовину вросший в землю сарай. Здесь кончался город и начинались поля. Сарай покосился, выложенный из камня фундамент ушел в землю, соломенная крыша чуть не касалась травы, так что стен не было видно. Отсюда начиналась грунтовая дорога, по обе стороны которой простирались до самого горизонта поля. Мощные стебли пшеницы покачивались на ветру. При сильных порывах они склонялись в сторону, словно подрезанные ножом, подставляя солнцу свои поспевающие колосья. Я оглянулся: городок уже исчез вдали, и среди высоких колосьев виднелись лишь верхушки нескольких кирпичных труб.

- Какая здесь ширь, - восхищенно сказал я.

- Да уж! Говорят, деревня Бэккай, невдалеке от Нэмуро, занимает площадь побольше, чем Осака. А зимой кто заблудится - несдобровать, - ответил Кумэда.

- Снега много?

- Не то слово! Во время метели люди погибают рядом с собственным домом. Такие случаи бывали даже у нас в городе. Идешь словно среди молока - ничего не видно! Только присядешь - и сразу начинает клонить ко сну. Это первый признак, что человек замерзает.

- Вот как?

- Если провалишься в сугроб, барахтайся, как можешь: рой ход или утаптывай ступеньки из снега, чтобы выбраться наружу. Перестанешь двигаться - уснешь, а сон - это смерть! Говорят, если начнешь засыпать на морозе, вспомни лицо своей бабы и повторяй: "Чтоб ты сдохла!"

- И сразу проснешься?

- Не знаю, так говорят, - вполне серьезно ответил Кумэда.

Постепенно поля сменила болотистая, дикая равнина. Поблизости протекала река. Равнина была каменистая, заросшая травой и мелким кустарником. Трава и кустарник причудливо переплетались, их высохшие стебли угрожающе шелестели на ветру, корни, словно змеи, извивались по земле и уходили вглубь. Казалось, никакая сила не сможет с ними справиться.

Кончилась равнина, и вдали замаячили горы. Вначале они казались полоской туши, нанесенной на горизонт. Здесь три телеги отделились от нас и свернули в сторону. Горы подковой обступили впадину, образуя узкий проход, через который мы проехали дальше, в центр подковы. Здесь кончилась дорога, и мы двинулись прямо по целине. Из-под колес и копыт лошадей отскакивали острые камни и врезались в землю. Все выше становились заросли мелкого бамбука, и уже нельзя было различить среди них телегу, ехавшую впереди.

- Здесь? - инстинктивно спросил я.

- Да, ваш участок здесь,- ответил Кумэда и соскочил с телеги.- Стой, стой,- крикнул он вознице. Тот натянул поводья, останавливая лошадь.

Голос Кумэды разнесся по дикой равнине и, словно крик испуганной птицы, эхом отдался в горах и унесся в высокое небо. Я взглянул на часы. Стрелки показывали три часа дня, а выехали мы из города в семь утра.

Горы подступали со всех сторон. Вокруг, куда доставал глаз, виднелись лишь горные цепи и заросшая мелким бамбуком впадина между ними. Откуда-то доносилось журчание воды, но реки не было видно. Высохшие стебли бамбука стояли стеной в человеческий рост. Я раздвинул заросли, и в нос ударил острый запах прелых листьев и земли. Я сделал несколько шагов и остановился: заросли оказались настолько густые, что дальше пробраться было нельзя. Бесчисленные, причудливо переплетающиеся корни, скрытые под слоем прелых листьев, хватали за ноги, не давали прохода. Казалось, они уходили вглубь до самого центра земли. При каждом шаге снизу поднимались тучи слепней и других насекомых. Они ударялись о лицо, застревали в волосах. Один слепень упал мне на грудь, подрагивая будто сделанными из проволоки лапками, потом взмахнул крылышками и, словно огненная капелька, взлетел и упал на землю.

- Эй, - окликнула меня жена. Поверх зарослей, в которых, казалось, она вот-вот утонет, виднелась лишь одна голова. Я оглянулся. Губы ее задрожали, глаза потемнели. Жена с укором поглядела на меня, отвернулась и исчезла среди бамбука - наверно, присела.

Откуда-то из зарослей послышался голос Кумэды

- Схожу к реке.