Формирование представлений о Японии в России и СССР (С. И. Вербицкий) [1991 -

Объективные представления народов друг о друге особенно важны в настоящее время, когда от них в немалой степени зависит развитие отношений между странами. В атмосфере недоверия и подозрительности любой инцидент на межгосударственном уровне может вызвать ожесточенные споры и конфликты.

Этнические представления о другом народе формируются в течение длительного периода под воздействием самых различных факторов, в том числе исторических связей, обмена культурными ценностями, непосредственных контактов. Ныне на этот процесс значительное влияние оказывает характер как межгосударственных отношений, так и источников информации: школьных учебников, переводной и художественной литературы, печати, радио, телевидения. Указанный процесс приводит к созданию определенных стереотипов, которые получают нередко широкое распространение среди населения, причем те или иные стереотипы о другом народе нередко поддерживаются и используются политическими лидерами.

Процесс становления и развития представлений о Японии в России, а затем в СССР можно разделить на шесть периодов. Первый из них охватывает XVII-XVIII вв. и берет свое начало от получения первых сведений о Японском архипелаге. Второй период, который можно назвать "открытием Японии", приходится на первую половину XIX в. Наиболее важной чертой третьего периода (вторая половина XIX в.) является установление межгосударственных отношений между Россией и Японией. Четвертый включает русско-японскую войну 1904-1905 гг., оказавшую значительное влияние на представления русского народа о Японии. С победой Октябрьской революции 1917 г. начинается пятый период, а со времени окончания второй мировой войны по настоящее время продолжается шестой. Предложенная периодизация носит условный характер и дает лишь возможность акцентировать внимание на важных этапах эволюции взглядов в России и СССР на Японию.

Наиболее характерными особенностями первого периода являлись чрезвычайная ограниченность информации о Японии и узкий круг лиц, которые могли с ней познакомиться. Сведения об этой стране получали от японцев, потерпевших кораблекрушение, и благодаря переводам работ о Японии иностранных авторов.

Следует отметить добросердечное отношение к попавшим в беду японцам: некоторые из них обрели в России вторую родину, другим была предоставлена возможность вернуться в Японию. Наиболее колоритными фигурами из оказавшихся в России японцев были приказчик Дэнбэй и купец Кодаю. Дэнбэй был доставлен в Москву в 1701 г. и после беседы с Петром I стал первым преподавателем японского языка в России. Кодаю первым из японцев посетил в 1791 г. Петербург и был принят Екатериной II. Полученные от него сведения о Японии, а также написанные им впоследствии воспоминания о России являются одной из самых интересных страниц в истории контактов между русским и японским народами^*.

Печатные сведения о Японии стали появляться в России с конца XVII в. Это были главным образом переводные работы западноевропейских авторов. В "Описании Японии" Ф. Карона и других работах иностранных авторов наряду с важными сведениями содержалось немало легенд, заблуждений, кроме того, основное внимание в них уделялось гонениям в Японии на христиан.

В первой книге, написанной о Японии русским автором, профессором Московского университета Иваном Рейхелем в 1773 г., имелись сведения по географии, истории, религии, обычаях, государственном устройстве. В ней был дан определенный критический анализ иностранных источников. Так, в предисловии автор указывал: "Японцы имели то со многими государствами общее нещастие, что чужестранцы о ее жителях, владетелях, нравах и обычаях много худаго (плохого), нежели хорошаго, писали"^*.

^* (Рейхель И. История о японском государстве, из достоверных известий собранная. М., 1773, с. 2.)

В конце XVIII в. сведения о Японии, хотя довольно краткие, уже были включены в учебники географии, которые издавались в 1771, 1789, 1793 и 1795 гг.

По-настоящему русские открыли Японию в первой половине XIX в., когда они получили возможность ознакомиться с непосредственными наблюдениями русских дипломатов, мореплавателей, писателей. Путешествия в Японию посольств и экспедиций А. Лаксмана, Н. П. Резанова, В. М. Головнина, Е. В. Путятина привлекли внимание русского общества того времени к Японии и ее народу. Дневники, описания путешествий получили широкое распространение в периодической печати. Первая журнальная статья о Японии - "Российское посольство в Японии" - об экспедиции поручика Адама Лаксмана была опубликована в "Вестнике Европы" в 1803 г. В четырех номерах "Отечественных записок" в течение 1822 г. печаталось "Первое путешествие россиян около света, описанное Н. Резановым, чрезвычайным посланником к японскому двору".

Особенно заметный след в русской истории оставило путешествие военного шлюпа "Диана" к берегам Японии и пленение части команды во главе с лейтенантом В. Головниным. Талантливые записки В. Головнина публиковались в журналах, выходили отдельными изданиями и не для одного поколения русских читателей стали основным источником сведений о различных сторонах устройства японского государства и жизни его народа. В. Головнина можно назвать первым русским японоведом.

Важную роль в повышении интереса к Японии сыграло посольство адмирала Е. В. Путятина, которое привело к установлению торговых и межгосударственных отношений между Россией и Японией. Широкую известность эта экспедиция получила благодаря участию в ней русского писателя И. А. Гончарова. В своих очерках "Русские в Японии" он дал талантливую характеристику страны и ее народа. Эти очерки затем вошли в его популярную и ныне книгу "Фрегат "Паллада"".

Какой же представлялась Япония русским читателям после знакомства с этими произведениями? Прежде всего необходимо отметить добро-желательный тон авторов по отношению к японскому народу. Они пытались объективно разобраться в увиденном, указывая в то же время на свои ограниченные возможности более глубоко ознакомиться с жизнью народа.

Показательно, что Головнин первым из иностранцев дал объективную оценку "очернению" японцев в связи с гонениями на христиан. "В свое оправдание и по ненависти к народу, не давшему себя обмануть, - писал Головнин, - миссионеры представили японцев в глазах европейцев народом хитрым, неблагодарным, вероломным... Мне судьба предназначила в течение 27-месячного заключения в плену у сего народа и удостовериться в противном"^*. Отмечая, что японцы "совсем не таковы, какими их представляют просвещенные жители Европы", Головнин обращает внимание на такие их качества, как ум, проницательность, честность, сострадательность к ближним, высокий уровень просвещения^**. А. Лаксман подчеркивал любознательность, прилежность и трудолюбие японцев^***.

^* (Головнин В. М. Записки капитана Головнина о приключениях его в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах. Хабаровск, 1972, с. 302.)

^*** (См.: Файнберг Э. Я. Русско-японские отношения в 1697-1875 гг. М., 1960, с. 56.)

В то же время русские путешественники называли и негативные стороны японской действительности. Н. Резанов писал, что "чернь ропщет и при первом случае готова свергнуть иго свое", что, несмотря на строгость законов, "одна только искра света" может привести к сильному брожению в Японии^*.

Гончаров обращал внимание на необходимость перемен в Японии, которых "одни ждут, другие им всячески сопротивляются". Вот любопытная характеристика одного из японских чиновников: "Видно, что у него что-то бродит в голове, сознание и потребность чего-то лучшего против окружающего его... И он не один такой. В этих людях будущность Японии и наш успех"^*. Основная мысль очерков Гончарова - неотвратимость перемен в Японии; если этого не сделают сами японцы, их принудят к этому западные державы.

^* (Гончаров И. А. Собрание сочинений. Т. 3. М., 1953, с. 29.)

Описания путешествий в первой половине XIX в. были важным источником представлений русских о Японии. Они неоднократно переиздавались и стали фабулой для художественных произведений, написанных уже в более поздние времена^*.

^* (Наиболее популярным из них явилась изданная в 1946 г. книга Р. И. Фраермана "Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца". В 60-70-х годах вышли романы Н. П. Задорнова "Цунами", "Симода", "Хэда".)

Таким образом, именно в первой половине XIX в. русская общественность получила первые достоверные сведения о Японии, ее народе, обладавшем своеобразной историей, специфическими обычаями. Однако это не породило чувства превосходства, а привело к повышению интереса к Японии и ее народу.

Следует отметить, что в середине XIX в. русская общественная мысль уделяла Востоку мало внимания, поскольку идеологическая борьба в России концентрировалась вокруг полемики между "славянофилами" и "западниками". Первые выступали с обоснованием самобытного исторического пути развития России, вторые связывали преобразования России с усвоением достижений Запада. Но обе концепции ("славянофилов" и "западников") исключали какое-либо влияние и взаимозависимость дальнейшего развития России и Азии.

Во второй половине XIX в. значительный интерес в русском обществе вызвали реформы периода Мэйдзи и начало японской экспансии на Азиатском материке. Благодаря установлению межгосударственных отношений расширилась непосредственная информация о событиях, происходивших в Японии. В этот период появился ряд исследований, посвященных истории, культуре, религии Японии, которые позволяют говорить о зарождении яноноведения в России. К ним относятся работы М. И. Венникова^*, В. Я. Костылева.

Большой вклад в улучшение взаимопонимания между нашими народами внесли русские, преподававшие в высших учебных заведениях Японии. Особенно заметный след оставили JI. И. Мечников, И. В. Касаткин (архиепископ Николай). Л. И. Мечников собрал богатый материал о природе, обычаях и культуре Японии, на основе которого была написана книга "Эра просвещения Японии (Мэйдзи)"^*. И. В. Касаткин, широко понимая возложенную на него миссию иеромонаха в составе русского консульства в Хакодатэ, содействовал изучению в Японии русского языка и переводам произведений русских писателей на японский язык. В то же время он присылал в Россию "Письма из Японии" и другую корреспонденцию, которая печаталась во многих периодических изданиях. Особенно значителен его вклад в исследование таких сложнейших проблем в истории Японии, как становление японского феодализма накануне буржуазной революции Мэйдзи (1867-1868)^**.

^* (Мечников Л. Эра просвещения Японии. - Дело. 1876, № 10, с. 135-170; 1877, № 2, с. 242-275.)

^** (Николай. Сёгуны и микадо. - Русский вестник. 1868, № 11, с. 207-221; № 12, с. 415-460.)

Журналы, отражавшие мнение демократических и либеральных кругов тогдашней России, несколько идеализировали реформы периода Мэйдзи. События в Японии использовались представителями русской прогрессивной интеллигенции для пропаганды необходимости буржуазно-демократических преобразований в России. Так, в статье, опубликованной в "Отечественных записках", проводилась параллель между длительным прогрессом в России и быстрыми преобразованиями, особенно в области образования и создания законодательных органов, в Японии. Причем в статье подчеркивалось, что последняя добьется успеха тогда, "когда исчезнут все старые учреждения, поддерживающие феодализм, когда народ поймет выгоды европейской цивилизации"^*.

^* (Япония и ее реформы. - Отечественные записки. 1873, № 1, с. 8.)

Во второй четверти XIX в. определенное влияние на русскую общественную мысль оказали философы религиозно-консервативного направления - Н. Я. Данилевский, К. Н. Леонтьев, В. С. Соловьев. В концепциях исторического развития Данилевского и Леонтьева уже уделялось значительное внимание взаимодействию различных культур Запада и Востока. Они пытались обосновать необходимость союза православной России и традиционными цивилизациями Востока в целях общего отпора "разрушительным либеральным идеям, идущим с Запада"^*.

^* (См.: Данилевский Н. Я. Россия и Европа. СПб., 1889; Леонтьев К. Восток, Россия и славянство. СПб., 1885.)

Как отмечал автор одной из книг, вышедшей уже в начале русско-японской войны, идеи Данилевского "были усвоены некоторыми публицистами и государственными людьми и не остались без внимания, они оказали влияние на формирование их взглядов в отношении России к Дальнему Востоку"^*.

^* (Головачев П. Россия на Дальнем Востоке. СПб., 1904, с. 8.)

Философ В. С. Соловьев первый употребил выражения "желтая опасность", "панмонголизм" как символы реальной угрозы России и всему христианскому миру. В своей "Краткой повести об антихристе" он предсказывал, что XX век будет эпохой последних великих войн, междоусобиц и переворотов. Япония, взяв на вооружение идеи "панмонголизма" с целью решительной борьбы против европейцев, завоюет Корею и Китай. Затем, посадив на китайский престол своего ставленника, с помощью многомиллионной китайской армии захватит Европу, и в течение полувека будет продолжаться новое монгольское иго^*.

^* (Соловьев В. С. Три разговора. СПб., 1900, с. 153. Соловьев проявлял большой интерес к истории Японии. Его взгляды на этот процесс изложены в статье "Япония (историческая характеристика)". - Собрание сочинений. Т. 6. СПб., 1886-1896.)

Интерес к Японии в России возрос в конце XIX в. в связи с японо-китайской войной 1894-1895 гг. В информации об этих событиях в прессе, и прежде всего в официальных изданиях, Япония уже рассматривалась как основной конкурент России на Дальнем Востоке.

В книге "Япония и ее обитатели", которая вышла перед русско-японской войной, указывалось, что опасность, которую предвидел Соловьев, "становится все более близкой" и "Япония решительно берет на себя миссию возрождения и объединения народов Азии". Как подчеркивалось в книге, "желтая опасность заключается не в том, что Япония может наводнить мировой рынок дешевыми товарами, а в том, что она считает себя призванной внести свет культуры в Китай... прежде всего блеском орудий и штыков"^*.

В то же время в книге критикуются попытки приписывать всему народу те или иные качества, свойственные отдельным японцам. Например, коммерсанты, имевшие дело с японцами, считают их хитрыми, скрытными, неспособными к упорному труду, склонными к внешней переимчивости. Туристы и путешественники, наоборот, идеализируют японцев, восхваляют их ум, вежливость, честность. В этой работе отмечается, что у японцев сознание своей индивидуальности отсутствует и носит собирательный характер, "каковой является нация". Именно эта специфическая особенность японской нации привела к тому, что "после революции Мэйдзи Япония стала мечтать об исключительном призвании своего народа в истории человечества. Народился своего рода "мессионизм""^*.

Во второй половине XIX в. определенное влияние на представления русской общественности о Японии оказали переводы зарубежной литературы, и прежде всего произведения Л. Хёрна и П. Лоти. В журналах для "семейного чтения" публиковалось много материалов о различных сторонах быта, обычаях японцев. Именно в этот период зародился в России образ экзотической Японии - страны гейш, харакири и множества религиозных праздников.

Все же следует признать, что к началу русско-японской войны знания о Японии и японцах в России были довольно ограниченны. За исключением относительно узкого слоя интеллигенции, эти знания даже у грамотного населения сводились к сведениям из учебников географии и некоторым смутным стереотипам. Фактически не знала своего противника и русская армия. Как писал офицер, участник войны, знания в армии о Японии ограничивались тем, что это "маленькая страна, история которой не представляет интереса. Это был враг, о котором Россия не слыхала раньше, его не приходилось ни презирать, ни страшиться, с ним нужно было прежде всего познакомиться"^*.

^* (Сипигус. Беседа о поражении после поражения. Варшава, 1909, с. 33.)

Власти пытались "исправить" положение. В начале войны появилась "лубочная" литература, где превозносилась храбрость русских чудо-богатырей, которым ничего не стоит сокрушить маленьких, слабосильных, но хитрых и коварных японцев. Но если в начале войны официальной пропаганде удалось поднять патриотические настроения среди определенной части населения, то по мере военных поражений она теряла свою эффективность. Сотни тысяч солдат и матросов, вчерашних крестьян, "познакомились" с японцами на полях сражений у Порт-Артура и о-ва Цусима.

Во время войны 1904-1905 гг. появился новый фактор формирования взглядов в России на Японию. Определенное влияние на этот процесс стали оказывать социал-демократические издания, разоблачавшие несправедливый, захватнический с обеих сторон характер войны.

Генеральный совет профсоюзов Японии выступает за предоставление людям, ушедшим на пенсию, возможности последующего трудоустройства. На снимке: этим престарелым японкам удалось устроиться на работу

Если попытаться сформулировать влияние русско-японской войны на эволюцию взглядов в России на Японию и японцев, то можно сказать следующее. Внезапное, без объявления войны, нападение на Порт-Артур, фанатизм японских солдат и офицеров привели к возникновению таких стереотипов в отношении черт японского характера, как коварство, жестокость. С этого времени Япония и японцы стали у простого народа ассоциироваться со словами "самурай", "банзай". Вместе с тем среди интеллигенции усилился интерес к национальному характеру японцев, феномену "загадочной азиатской души".

Наиболее полно восприятие в различных общественных прослойках русского общества японского характера, "может быть, никогда не постижимого для европейцев", описано в известном рассказе русского писателя А. И. Куприна "Штабс-капитан Рыбников". Следует напомнить, что и в настоящее время А. И. Куприн является одним из наиболее читаемых писателей и его талантливый рассказ продолжает оставаться важным источником представлений о японском национальном характере.

В то же время в России в отличие от Японии война не привела к значительному подъему шовинизма и национализма. В этом отношении представляют интерес воспоминания основателя советской школы японоведения Н. И. Конрада. Он писал, что даже во время войны "никакой неприязни к Японии - стране, с которой мы воевали, не чувствовалось. Официальная пропаганда, пытавшаяся разжечь вражду, действовала на немногих, да и велась она не столь уж убедительно. Революция 1905 г., слившаяся в нашем сознании с войной, усилила симпатии к Японии, несмотря на очень ощущаемую горечь военных поражений и скорбь по массе убитых и искалеченных на войне, самоотверженно сражавшихся за свое отечество, подвергшееся - и это было ясно для всех - нападению"^*.

В дальнейшем события русско-японской войны послужили фабулой ряда литературных произведений, авторами которых были известные русские и советские писатели - Вересаев, Новиков-Прибой, Степанов^*. В них рассказывалось о героизме русских солдат, разложении верхов, о том, что война принесла неисчислимые бедствия как русскому, так и японскому народу.

^* (Вересаев В. Избранные сочинения. Т. 1. М., 1957; Новиков-Прибой А. С. Собрание сочинений. Т. 3. М., 1963; Степанов А. Н. Порт-Артур. М., 1978.)

После русской-японской войны началось более углубленное изучение Японии, причем не только в Петербургском университете и Лазаревском институте в Москве, но и в Восточном институте в Хабаровске. В этот период появилась плеяда талантливых японоведов-лингвистов и историков, таких, как В. М. Мендерин, Д. М. Позднеев, О. В. Плетнер, Е. Г. Спальвин, К. А. Харнский. Большое внимание проблемам сравнительного анализа японской культуры, национального характера японцев уделялось в периодическом издании "Китай и Япония", выходившем в Хабаровске с конца XIX в.

Перед первой мировой войной и во время войны печать, выражавшая официальную точку зрения, взяла благожелательный тон в отношении Японии. Это было связано с тем, что правящие круги обеих стран пришли к выводу о необходимости координации действий на Дальнем Востоке в обстановке давления более сильных западных конкурентов. Перед войной появилось большое количество статей о возможности заключения русско-японского союза.

Значительная эволюция во взглядах на Японию произошла после победы Октябрьской революции. Она была обусловлена прежде всего политикой Токио, который рассматривал Советскую Россию как своего врага.

Наиболее сильное влияние на формирование представлений в СССР о Японии и японцах оказала интервенция японских войск в Сибири и на Дальнем Востоке в 1918-1922 гг. Как известно, японские средства массовой информации представляли действия японской оккупационной армии как "защиту" чехословаков и японских резидентов в России от различных "банд". Однако для населения Сибири и Дальнего Востока это была жестокая, кровопролитная и длительная война.

Неудивительно поэтому, что японская интервенция, ставшая трагедией для миллионов людей, нашла отражение в советской литературе. Первые рассказы и очерки появились сразу же после окончания интервенции в сибирских журналах. Их авторами чаще всего были сами участники недавних боев. Широкая партизанская война против японской оккупации затрагивалась в романах, повестях и рассказах известных советских писателей А. Фадеева, Вс. Иванова^*. События, связанные с японской интервенцией, явились фабулой ряда спектаклей и кинофильмов. Разгром японских оккупантов стал темой популярных патриотических песен советского народа.

^* (Фадеев А. Разгром. М., 1952; Иванов Вс. Бронепоезд 14-69. М., 1936.)

Основное внимание в художественных произведениях уделялось описанию героизма партизан, бедствий крестьян, столкнувшихся с непонятной для них "разрушительной силой". Вот как описывается в одном из рассказов первая встреча жителей сибирской деревни с японскими оккупантами: "Японцам эти русские казались волосатыми и неуклюжими великанами с непробиваемыми шеями и тяжелыми ногами. Кукушкинцы воспринимали японцев как юрких и напористых недомерков, маленьких и плечистых, вдруг повылезших отовсюду и действовавших загадочно и молниеносно... Японцы были восприняты как чужая враждебная сила, от которой ничего хорошего ждать не приходилось"^*.

^* (Шипов С. Японцы в тайге. - Самураи просчитались. М., 1939, с. 121.)

Японские офицеры представлялись жестокими, коварными людьми, способными в любой момент нанести удар в спину. Японские солдаты обычно изображались как послушная, вымуштрованная масса, слепо выполняющая приказы своих начальников. В некоторых произведениях уже находила отражение тема революционизации японских солдат, осознании ими несправедливого характера интервенции.

Во второй половине 20-х и в начале 30-х годов основной темой произведений советских писателей о Японии являлась милитаризация страны, подготовка войны с СССР. Так, в повести Б. Лапина "Подвиг" показано, как милитаристская пропаганда в Японии создавала национальных героев для взвинчивания шовинистических настроений в стране^*. В популярном в 30-е годы романе В. Павленко "На Востоке" описывалась будущая война, развязанная против СССР японскими милитаристами^**.

Новую волну антияпонских настроений в СССР вызвали агрессия Японии в Китае, провокации в отношении советских служащих на КВЖД и особенно вооруженные нападения в районе озера Хасан и реки Халхин-Гол. В периодической печати появилось большое количество материалов о героизме советских воинов и вероломстве японских милитаристов. Эти события создали у советского народа представление о Японии как о наиболее вероятном военном противнике.

Значительным явлением в советской литературе стали произведения Бориса Пильняка. В конце 20-х годов была опубликована его книга "Корни японского солнца". В ней Б. Пильняк продолжал и развивал то направление в изучении Японии, которому в первой половине XIX в. уделяли большое внимание русские путешественники, а в начале XX в. - русские японоведы, т. е. исследованию японской культуры и национального характера японцев с благожелательных, объективных позиций. Книга вызвала резкую критику официальной прессы, и автор был вынужден признать, что он не понял Японии. В 1932 г. появилась новая работа Б. Пильняка - "Камни и корни", в которой он подвергал критике свою повесть "Корни японского солнца", сохранив, однако, многие прежние объективные оценки. Уловка не удалась, официозная критика не поверила в "раскаяние" Б. Пильняка. Последовала резкая критика как первой, так и второй повести о Японии этого талантливого писателя со стороны Вс. Вишневского. "Книги Пильняка, - писал он, - ищущему читателю откроют слишком мало о Японии, суть, которую необходимо нам познать для изучения вероятного противника, как-то ускользает от Пильняка"^*. Именно в этих словах обнаруживается новый подход советской пропаганды к формированию взглядов на другие народы, в котором прежде всего учитывались классовые и идеологические приоритеты советского государства.

Однако выводы Б. Пильняка не потеряли своей актуальности и поныне. "Япония, - писал он, - великая держава. Япония не имеет ни железа, ни сырья. И, я вижу, то место, которое в Англии занимает кардифский уголь, в Японии заменяется нервами, волей, организованностью. Нервы и воля японского народа и его нищенство есть та необыкновеннейшая рента, организованностью своей создающая национальное богатство (и национальную мощь..."^*. И далее: "Я смотрю быт и обычаи японского народа, его этику и эстетику. Быт, и обычаи, и сознание, перешедшее уже в бытие. И то, что в Японии все грамотны. И то, как организована японская воля. И этот тысячелетний быт, создавший свою особливую мораль, не оказался препятствием для западноевропейской конституции, заводов, машин, пушек..."^**.

Официальная критика очерков о Японии Б. Пильняка фактически на долгие годы поставила преграду на пути реального исследования японской культуры, национального характера японцев, что, в свою очередь, способствовало формированию искаженных представлений о Японии, созданию стереотипов о японцах лишь как о потенциальных врагах Советского Союза.

После Октябрьской революции в СССР началось активное становление советского японоведения. Помимо ученых, сложившихся в дооктябрьское время, появилась новая плеяда японоведов во главе с Н. И. Конрадом. Благодаря их переводам советская общественность смогла познакомиться с замечательными образцами классической японской литературы.

Однако японоведческие работы оставались достоянием узкого круга интеллигенции и не оказывали значительного воздействия на формирование представлений широких слоев советской общественности о Японии. При этом необходимо отметить, что репрессии сталинского периода нанесли значительный ущерб и японоведению^*. В течение длительного времени новое поколение японоведов в основном выступало в качестве пропагандистов внешнеполитических и идеологических приоритетов советского руководства.

Перед второй мировой войной Япония и японцы ассоциировались в глазах советских людей с такими словами, как "самурай", "милитарист", "шпион". Вторая мировая война, необходимость в самый трудный для СССР период держать на границе с Японией вооруженные силы, провокации против советских кораблей, постоянное ожидание вторжения Японии на территорию советского Дальнего Востока не могли не привести к дальнейшему обострению антияпонских настроений среди советского народа.

В послевоенный период особенно значительное воздействие на формирование взглядов советских людей на Японию оказывало состояние советско-японских отношений, в свою очередь обусловленных противостоянием между Востоком и Западом, особенно между СССР и США. Япония рассматривалась прежде всего как союзник Соединенных Штатов, что не могло не способствовать созданию стереотипа в Советском Союзе об этой стране как о потенциальном противнике.

В формировании представлений в СССР о других народах, в том числе и японском, преобладающую роль стал играть идеологический фактор. Что касается Японии, то основное внимание уделялось освещению демократического движения, социальных конфликтов и критике "реакционной политики правящих кругов и монополистического капитала".

На окраине Токио, на берегу р. Эдогава, состоялся красочный фестиваль воздушных змеев, в котором приняли участие не только японцы, но и представители Китая, США, ФРГ и Южной Кореи

Вместе с тем после восстановления советско-японских дипломатических отношений в 1956 г. существенно расширились источники информации о Японии, которые позволили советским людям получить более объективные сведения о ней и ее народе. Помимо газет и журналов все большую роль стало играть телевидение. Даже когда текст, читаемый диктором или журналистом, был критическим, телерепортаж давал возможность зрителям оценить те изменения, которые происходили в Японии^*.

^* (Значительный вклад в повышение уровня информированности советских людей о техническом прогрессе Японии внесли в первой половине 80-х годов репортажи корреспондента радио и телевидения СССР Владимира Цветова.)

Газеты в своих публикациях придерживались прежде всего официальной точки зрения на Японию. В то же время в некоторых журнальных очерках их авторы освещали различные аспекты жизни японского народа, пытались передать свои непосредственные наблюдения, свое восприятие происходившего в Японии синтеза традиционной японской и западной культур.

В 60-70-е годы советская общественность фактически открывала для себя японскую культуру. В этом отношении значительную роль сыграли японские художественные выставки, выступления театральных коллективов, демонстрации японских кинофильмов и особенно переводная литература, широко представленная различными направлениями классической и современной японской прозы и поэзии. Наиболее часто публиковались в журналах, а затем выходили отдельными изданиями произведения таких писателей, как Хироси Нома, Ёсио Хотта, Ёко Отта, Томики Хара, Такэси Кайко, Сюсаку Эндо, Ясунари Кавабата, Кобо Абэ, Кэндзабуро Оэ. Несомненно, что знакомство с этой литературой позволило советским читателям лучше понять японскую действительность, сложные социальные, моральные и этические проблемы японского общества.

Что касается советского японоведения, то на нем в немалой степени сказались общие деформации общественных наук так называемого застойного периода. В частности, ему были присущи идеологизированный подход к изучению внутриполитической жизни Японии, пропаганда деятельности советской дипломатии. Вместе с тем в послевоенный период было издано немало культурологических и экономических работ, в которых давался объективный анализ специфической культуры Японии, мотивации поведения японцев на производстве и в общественной жизни, рассматривались причины динамизма японской экономики. К сожалению, эти исследования выходили небольшими тиражами, наиболее интересные из них публиковались в закрытых изданиях для "служебного пользования" и были недоступны широкому читателю.

В послевоенный период появился еще один источник информации о Японии - непосредственные контакты между представителями советского и японского народов. Однако языковой барьер, заорганизованность и краткий срок пребывания советских официальных и туристических делегаций в Японии не дают им возможности разобраться в сложных коллизиях жизни японского общества, и поэтому основные впечатления они получают от посещения достопримечательных мест и насыщенных потребительскими товарами японских магазинов.

Что касается японских делегаций, приезжающих в СССР, то их роль как "источников информации" незначительна из-за незнания языка, их малочисленности, а также специфического поведения японцев за рубежом, которые трудно вступают в контакты с местным населением. Следует также отметить и существовавшие в течение длительного времени различные ограничения для советских людей, препятствовавшие их общению с иностранцами.

Важным источником информации являются японские потребительские товары, прежде всего электроника, которые позволяют составить определенное представление об уровне технического прогресса в Японии.

В мае 1988 г. Институтом социальных исследований и газетой "Иомиури" был проведен опрос общественного мнения в СССР и Японии. Для подавляющего числа опрошенных в Советском Союзе основным источником информации оказались телевидение (93%), газеты (79%), радиопередачи (47%) и журналы (29%), и только 16% респондентов почерпнули знания о Японии из книг, а 17% - из кинофильмов^*. Приведенные данные говорят о все более увеличивающейся роли средств массовой информации, прежде всего телевидения, в формировании представлений о Японии в СССР.

^* (Иомиури симбун. 15.05.1988; Советская Россия. 25.05.1988.)

Вместе с тем 62% советских участников опроса, проведенного в марте того же года ТАСС и Киодо Цусин, полагали, что не получают достаточно сведений о Японии из газет, радио и телевидения, а также книг и кинофильмов^*, другими словами, средства массовой информации не удовлетворяют интерес к Японии в СССР.

Аналогичный майский опрос показал, что повышенный интерес в Советском Союзе вызывают японская культура, искусство, история (44%), наука и техника (43%), политика и дипломатия (34%), природа и состояние окружающей среды (17%)^*.

Поскольку основные сведения о Японии поступают через средства массовой информации, то определенные штампы, присущие официальным публикациям, формировали и представления о различных аспектах внутренней и внешней политики этой страны, ее политической структуре и т. д. Эти представления с течением времени становились устойчивыми и принимали стереотипный характер.

Начиная с 60-х годов Япония ассоциировалась с государством, "идущим по пути милитаризации". В многочисленных статьях и сообщениях в газетах, радио- и телевизионных комментариях говорилось о создании мощной армии вопреки мирным статьям конституции Японии, о наращивании военного потенциала страны. Публиковались также перепечатки из прессы зарубежных стран, особенно азиатских, в которых подвергался резкой критике милитаристский курс японских правящих кругов. Процессу милитаризации Японии был посвящен целый ряд монографических работ и большое число журнальных статей.

Информация об укреплении военного потенциала Японии, увеличении ее военных расходов, расширении японо-американского военного сотрудничества отражала реальные процессы. Однако она носила односторонний характер. За исключением специалистов, мало кто в СССР знал о том, что японская армия не увеличилась за последние четверть века и насчитывает около 250 тыс. человек, что расходы на оборону в Японий практически не превышали 1% ВНП (этот уровень ниже, чем в других странах) и что она почти не экспортирует оружия в другие страны. Относительно низкие затраты на военные цели позволили Японии сконцентрировать материальные, моральные и интеллектуальные силы нации на развитии мирных конкурентоспособных отраслей промышленности, и это явилось одним из важнейших факторов успехов в экономической и социальной областях.

Советским людям Япония подавалась как страна, угрожающая СССР. Естественно поэтому, что во время обследования общественного мнения, проведенного в марте 1988 г. в СССР, 36% опрошенных не назвали Японию миролюбивой страной^*.

Однако наряду с представлениями о "японском милитаризме" в сознании советских людей утверждался образ "миролюбивого японского народа". Резко критикуя политику правящих кругов, советские средства массовой информации в то же время широко освещали антивоенное и антиядерное движение японской общественности. Трагедия Хиросимы и Нагасаки породила среди советских людей чувство сострадания к японцам как первым жертвам атомного оружия и ожидания, что именно Япония будет идти в авангарде международного движения против ядерной войны. Неудивительно, что спад антиядерного движения, ослабление борьбы против захода американских кораблей с ядерным оружием в японские порты и, наконец, присоединение Японии к СОИ, о чем подробно писала советская печать, привели к определенному шоку среди советской общественности. Таким образом, отсутствие объективной информации способствовало неоправданно преувеличенным представлениям о военной угрозе со стороны Японии и одновременно вело к переоценке антивоенного и антиядерного движения в этой стране.

Подобные же перекосы наблюдались и в формировании у советских людей взглядов на политическую систему Японии. Обычно правящая Либерально-демократическая партия рассматривалась как реакционная, а ее законотворческая деятельность - как антинародная. Особенно подробно рассказывалось о фактах коррупции среди политиков, чиновников, деловых кругов. Длительное пребывание ЛДП у власти обычно объяснялось финансовой поддержкой монополий.

В то же время действия демократических сил, прежде всего КПЯ и СПЯ, освещались с позитивной точки зрения, как отвечающие интересам народа. Большое внимание в советской прессе и на телевидении уделялось так называемым весенним наступлениям японских трудящихся, создавая впечатление, что в Японии обостряются неразрешимые социальные противоречия.

Советская общественность была мало информирована о функционировании японской парламентской системы, независимости суда, который может привлечь к ответственности самых высокопоставленных лиц, в том числе премьер-министра, преступивших закон. Средства массовой информации не анализировали причины фактического прекращения забастовочного движения в Японии. Они значительное место отводили критике националистического движения в Японии, особенно деятельности ультраправых групп, провозглашающих антикоммунистические и антисоветские лозунги. Однако при этом, как правило, не указывалось, что упомянутые группы не пользуются влиянием в Японии, а определенный всплеск национализма в стране обусловлен прежде всего экономическими успехами и в той или иной степени присущ всем социальным слоям японского населения.

Такой подход к освещению внутриполитической жизни негативно сказался на восприятии Японии советскими людьми. Во время опроса, проведенного в мае 1988 г., 35% респондентов ответили, что не считают Японию демократической страной, и почти 40% не имели определенного мнения^*.

С начала 70-х годов большой интерес советской общественности вызвали успехи экономического развития Японии. Недоверие к "японскому чуду" объяснялось существованием в течение длительного исторического периода как среди русской, так и среди советской интеллигенции западноцентристских настроений, когда Европа, а в дальнейшем и США рассматривались как единственные источники культурного и особенно технического прогресса. Само понятие "азиатский" обычно ассоциировалось с отсталостью или регрессом. Многим промышленный рост Японии представлялся временным явлением, вызванным некоторыми благоприятными для японских монополий факторами, в том числе квалифицированной и дешевой рабочей силой, использованием передовой американской технологии, низкими ценами на сырье, и прежде всего нефть. Именно в 70-е годы в Советском Союзе сформировался стереотип "трудолюбивых японцев", умело применяющих и усовершенствующих чужую технологию.

Неудивительно поэтому, что советские люди связывают наиболее характерные черты японцев с отношением последних к труду. Так, в ходе упомянутого выше опроса общественного мнения, проведенного в мае 1988 г., на вопрос, какие черты больше всего присущи японскому народу, на первом месте оказались трудолюбие, деловитость, серьезное отношение к работе (41%), на втором месте - аккуратность, дисциплинированность, изобретательность, техническая грамотность (10%). Затем следовали такие качества, как культурность, эстетизм (8%), настойчивость, упорство, целеустремленность (4%), т. е. опять же те качества, которые, с точки зрения советского человека, должны способствовать эффективности производства^*.

С 70-х годов расширяется поток сведений о японской технике и технологии. В СССР появились специализированные информационные журналы; различные министерства и ведомства начали переводить специальную японскую литературу. Значительным источником информации, особенно для технической интеллигенции, стали японские промышленные выставки, проводившиеся в Москве и других крупных городах СССР. Технические достижения Японии ассоциировались у советских людей с японскими потребительскими товарами, и прежде всего с электронной бытовой аппаратурой, обладание которой в 80-е годы стало элементом престижности среди определенных слоев населения Советского Союза.

В 70-е годы в СССР наблюдался своеобразный "бум Японии" в области культуры. В ряде городов появились кружки икебаны и бонсай. Большую популярность среди молодежи приобрели традиционные японские виды спорта, особенно каратэ, дзюдо, а также игры го и рёдзи. Некоторые студенты стали увлекаться дзэн-буддизмом, а молодые поэты - использовать классические приемы японского стихосложения (танка и хайку).

Далеко не просто объяснить, почему те или иные культурные ценности одного народа становятся популярными у другого. Оказались ли они чем-то близким его национальному духу или, наоборот, привлекла их экзотичность? По всей видимости, следует говорить о сложном процессе взаимовлияния культур. В то же время нельзя не отметить, что при восприятии японских культурных ценностей в СССР нередко уделяется внимание их утилитарным аспектам, а не философскому и эстетическому началам, которым в Японии придается первостепенное значение.

Японцы по-прежнему верны традициям. В каждой префектуре существуют свои обычаи. На снимке запечатлена церемония 'хонзярадо' в преф. Ниигата. Наиболее уважаемые мужчины деревни толкут специальными деревянными молотками рис в большой глиняной ступе. Из полученной таким образом рисовой муки делаются лепешки, которые раздаются всем желающим и, по преданию, приносят каждому отведавшему их счастье в новом году

Интерес к японским традиционным ценностям модифицировал старые стереотипы об "экзотической Японии" в более определенные представления о ней как стране, в которой происходит синтез западной цивилизации и восточной оригинальной культуры.

Новый этап в повышении интереса к Японии связан с процессом перестройки в СССР и поисками модели экономического и социального развития. Причем необходимо подчеркнуть, что именно Япония наиболее часто упоминается в статьях советских публицистов и в выступлениях депутатов Верховного Совета СССР. В них поднимаются вопросы, как использовать японские системы менеджмента, маркетинга, управления производством, качеством. Большой интерес стал проявляться к возможности создания совместных советско-японских предприятий и экономических зон на Дальнем Востоке.

Нет ничего удивительного в том, что во время опроса общественного мнения в мае 1988 г. 98% респондентов ответили, что считают Японию экономически развитой страной. И почти столько же высказались за необходимость расширения торгово-экономических отношений, включая создание совместных предприятий^*.

Представления советской общественности о внешней политике Японии в основном формировались под воздействием средств массовой информации, официальных публикаций, выступлений советских руководителей. Наиболее распространенными штампами были: "Япония следует в фарватере американской дипломатии"; "пассивная внешняя политика Японии"; "экономическая дипломатия"; "японский неоколониализм". Частое повторение подобных штампов не способствовало адекватному пониманию советскими людьми послевоенной японской дипломатии, степени и ее эффективности.

Резкая критика внешней политики Японии как со стороны развитых, так и особенно развивающихся стран, которые обвиняли ее в "экономическом эгоизме", росте националистических тенденций, несомненно, имела под собой немалые основания. Однако нельзя не отметить, что "пассивная" послевоенная внешняя политика явилась важным фактором создания благоприятного климата для быстрого и эффективного экономического и социального развития Японии, в немалой степени содействовала ее превращению к концу XX в. в один из главных экономических центров современного мира. Возросла и политическая роль Японии, о чем свидетельствуют ее участие в совещаниях "большой семерки", серьезное влияние в международных организациях.

По-видимому, можно, используя современную терминологию, назвать послевоенную внешнюю политику Японии "малозатратной", так как она не разбазаривала государственные средства на амбициозные цели, а добивалась реализации прежде всего насущных задач, стоящих перед страной.

Представления о том, что Япония превращается в крупную мировую державу, постепенно утверждаются в сознании советских людей. Чем это объясняется? Вероятно, тем, что понятие "великая держава" у нас ассоциировалось обычно с государством, обладающим крупной территорией, значительным населением, а главное - военной мощью. Отсюда - недооценка роли экономического и особенно технологического потенциала как важного в наше время фактора "силы" и "авторитета" государства. Определенные изменения в сознании советских людей относительно места Японии в мире произошли в результате формирования нового политического мышления, которое придает приоритет экономическому и социальному развитию перед всеми другими долгосрочными целями и задачами государства. Выступление М. С. Горбачева во Владивостоке в 1986 г., в котором Япония была названа "державой первостепенного значения", сыграло важную роль в изменении представлений советской общественности о роли Японии в современном мире.

Одним из наиболее интересных феноменов является значительный разрыв в оценках советских людей и японцев характера взаимоотношений между двумя странами. Так, во время опроса общественного мнения в 1988 г., в период определенного потепления двусторонних отношений, лишь 4% опрошенных в СССР признали эти отношения плохими, а более 80 % - хорошими или удовлетворительными, в то время как свыше 40% японцев считают их "плохими" или "очень плохими"^*. Нельзя объяснить однозначно этот разрыв. В значительной степени он связан с недостаточной информацией советских людей о реальной ситуации в советско-японских отношениях и тех факторах, которые воздействуют на этот процесс.

Основным источником сведений о характере взаимоотношений с Японией для советской общественности были официальные публикации, партийные документы и выступления советских руководителей. Что касается научных исследований, то в этой области их роль сводилась к поддержке и пропаганде внешнеполитического курса в отношении Японии.

В официальных публикациях и японоведческих работах главной причиной, препятствующей укреплению добрососедского сотрудничества между СССР и Японией, обычно считалось следование японских правящих кругов за антисоветским внешнеполитическим курсом США. Особенно широко освещались в советской печати антисоветские кампании, связанные с требованиями возвращения "северных территорий" и заявлениями о существовании "советской военной угрозы" для Японии. Таким образом создавалось представление, будто антисоветские настроения поддерживаются и направляются исключительно "правящими кругами" и "реакционными силами", а "демократические", "прогрессивные" силы Японии выступают за укрепление сотрудничества с СССР. Действительно, среди представителей демократических партий немало друзей советского народа, входящих в различные общества дружбы с СССР. Есть они, впрочем, и среди представителей других партий. Вместе с тем руководство некоторых оппозиционных, в том числе демократических, партий выступало в отношении территориальной проблемы, чехословацких, польских и афганских событий, закрытого характера советского общества и неэффективности советской экономики с такой же резкой критикой, как и японское правительство. Можно сказать, что в данном аспекте между всеми политическими партиями Японии существует определенный консенсус, который, несомненно, облегчает проведение японскому правительству жесткой политики в отношении нашей страны.

Этот консенсус, безусловно, способствовал созданию антисоветского политического климата в стране. На протяжении многих лет во время периодически проводимых опросов общественного мнения на традиционный вопрос, к какой стране вы относитесь с наименьшей симпатией, на первом месте всегда был Советский Союз. Так, в 1986 г. всего 7% опрошенных заявили, что чувствуют дружеское расположение к СССР^*. В качестве причин отсутствия дружественных отношений между двумя странами большинство респондентов назвали территориальную проблему (58%), осуществление СССР внешней политики с позиции силы (27%), что СССР - коммунистическое государство (35%)^**.

В ходе опроса, проведенного в Японии в марте 1988 г., выявилось, что лишь 17% респондентов относились с симпатией к советскому народу^*. Таким образом, хотя в Японии и меняется политический климат в отношении СССР в связи с революционными преобразованиями в нашей стране, этот процесс происходит медленно, поскольку антисоветские стереотипы и предубеждения глубоко укоренились среди всех слоев японского общества.

Однако советская общественность практически не была знакома с реальной позицией японских политических партий по отношению к Советскому Союзу, а также с итогами опросов общественного мнения и поэтому придерживалась в основном упрощенного и далекого от действительности представления о процессе формирования внешней политики Японии как о конфронтации "реакционных и прогрессивных сил".

Отсутствие объективной информации не давало возможности советским людям получить реальное представление о состоянии японо-советских торгово-экономических связей. В 60-70-х годах официальные публикации акцентировали внимание на развитии "добрососедского сотрудничества", обусловленного "взаимодополняемостью экономических структур". Под этими словами скрывался неэквивалентный обмен дешевого советского сырья на дорогие японские промышленные товары. В указанный период всячески рекламировались долгосрочные совместные проекты, причем главное внимание обращалось на их масштабы, а не на реальную эффективность.

С конца 70-х годов началась стагнация советско-японских торгово-экономических связей. Официально вина за такое положение возлагалась на японское правительство, которое поддерживало политику санкций против СССР, проводившуюся администрацией США. Действительно, в первой половине 80-х годов происходила определенная политизация экономических отношений Японии с социалистическими странами. В Советском Союзе были распространены представления, что если Япония откажется от санкций, то это будет способствовать укреплению двустороннего экономического сотрудничества в интересах обоих партнеров. Однако причина замедления темпов развития отношений заключалась не только в этом. После "нефтяного шока" 1973-1974 гг. произошла структурная перестройка японской экономики, японские компании стали переходить на наукоемкие, энергосберегающие производства, что значительно снизило их заинтересованность в советском сырье.

За годы перестройки и гласности начали расширяться и углубляться источники информации о внешнем мире, в том числе и о Японии. Стали проводиться совместные японо-советские исследования общественного мнения, телемосты между Москвой и Токио; более открытыми и дискуссионными стали симпозиумы и конференции между учеными двух стран. В советской прессе появились статьи японских авторов консервативного направления, в которых освещалась позиция Японии в отношении внешней политики СССР. Большой интерес вызвало интервью японского премьер-министра Т. Кайфу газете "Известия", в котором он разъяснил основные направления внешней политики Японии на международной арене и позицию японского правительства в отношении СССР.

Таким образом, советская общественность получила возможность для формирования более полных представлений о Японии использовать не только официальную советскую информацию, но и точку зрения японской стороны.

Созданию более объективных предпосылок для понимания современной Японии будут, по всей видимости, способствовать позитивные перемены, которые происходят в советском японоведении. Начался процесс пересмотра господствовавших долгое время некоторых догматических концепций и стереотипов. Уделяется больше внимания исследованиям политической культуры, национального характера японцев^*; происходят определенные изменения в отношении к политической системе Японии, освещению политических партий, рабочего движения. В ряде статей, опубликованных в периодической печати, наблюдается новый подход к проблемам милитаризации Японии и создания там военно-промышленного комплекса. Более полно стали освещаться проблемы советско-японских отношений. Так, авторы статьи, опубликованной в журнале "Мировая экономика и международные отношения", отмечают, что советские политологи, как и все обществоведы, много потеряли от того, что в течение долгих лет занимались в основном "интерпретацией наших официальных заявлений и позиций. В результате наше общественное мнение, да, пожалуй, и специалисты испытывают явный дефицит представлений об истинной, а не упрощенной позиции Японии"^**.

^* (См.: Человек и мир в японской культуре. М., 1985; Япония: культура и общество. М., 1985.)

^** (Мировая экономика и международные отношения. 1989, № 5, с. 9.)

Несомненно, что возможность получения более объективной информации, отказ от идеологизированного подхода к внешнему миру, расширение непосредственных контактов между людьми будут способствовать созданию в СССР более реальных представлений о Японии, содействовать укреплению советско-японских отношений.