Место Басё в литературе

Басё по праву может занять место в любом исследовании, посвященном этому периоду, не потому, что он был мятежником или радикальным реформатором, а потому, что он в некотором смысле сосредоточил в себе все то, что было сделано до него в жанре хайкай. Благодаря своей поэтической гениальности он упростил танка и превратил их в более короткие, чеканные миниатюры хайкай. Но в том и заключалась сила его таланта, что в результате такого упрощения эти стихотворения, в сущности, ничего не потеряли. Он очистил традиционный жанр танка и писавшиеся вдвоем рэнга, убрал словесную игру, дешевый юмор и вульгаризмы. Он придал им чувство спокойствия и привнес Природу в поэзию, подобно тому как это сделал Вордсворт с раннеромантической поэзией, пришедшей на смену классической. Под рукой Басё стихотворная форма стала утонченнее и по языку, и по содержанию и тем самым поднялась на более высокий уровень чистой литературы. Таким образом, он был представителем лучшей японской классической традиции^*.

^* (Пьер Мари Огюст Филэ замечает о своем современнике Расине: "В его произведениях нашел отражение строгий и регламентированный формализм эпохи, когда солнце монархии светило столь ярко, что казалось, никакие тучи не смогут его затмить, и когда жизнь всей страны казалась ограниченной придворным окружением. Настрой поэтической литературы такой эпохи не обязательно бывает нереальным, ибо круг идей ограничен, а формы определены непреложным авторитетом. То постоянное место, которое Расин занимает во французской драматургии, обусловлено тем, что ему было суждено довести эти формы - формы, одобряемые его современниками, - до уровня, который можно с полным правом назвать совершенством. Содержание же его пьес - вопрос совершенно иного порядка" [23].)

Басё оставался значительно большим традиционалистом, чем Сайкаку, Тикамацу и другие авторы. Он действительно не был ни бунтовщиком, ни новатором. Он продолжал работать с материалом классического формализованного жанра хайкай. В этом он сохранял приверженность унаследованным им традициям и во многих отношениях довел традиционную форму 17-сложных трехстиший до полного совершенства. Тем не менее следует отметить, что произведенные им усовершенствования, получившие название стиля Басё, в своей ограниченной сфере оказались чрезвычайно значительными. В этом смысле он тоже принадлежит эпохе приспособлений и перемен, что является центральной темой нашего исследования о семнадцатом веке. Одной из характерных особенностей Басё было неприятие любой фальши и банальности. Он не мог, да и не пытался, освободиться от литературных условностей своего времени и своей культуры, но он вдохнул в них новую жизнь, придал им свежесть и гибкость. "На так называемые законы стихосложения, - пишет один ученый, - он обращал мало внимания, в сущности, настолько мало, что его последователи, которые ревностно стремились руководствоваться в своем творчестве этими законами, были вынуждены позволить своему учителю находиться вне рамок этих правил. По-видимому, он инстинктивно ощущал бессмысленность всех тех строгих ограничений, которые требовались для столь крошечных стихотворных скорлупок, но подлинный бунт был так же чужд духу дзэн в художественной сфере, как в социальной и политической. Теория и практика Басё заключались в четырех слогах: фуэки рюко, которые можно вольно перевести как "неменяющаяся истина в изменяющейся форме", то есть, что поднимаемые проблемы должны представлять постоянный интерес, а форма их выражения должна соответствовать духу эпохи. Считается, он говорил, что основу стиля составляет правдивость, и называл правдивым стиль, обладающий гармонией и простотой. "Когда сочиняешь, - говорил он, - не сочиняй слишком много: иначе утратишь непосредственность. Пусть твои хайкай рождаются из сердца, а не от мастерства". В письме одному из друзей он пишет: "Мне приятно, что ты столь увлечен сочинением хайкай, но стихотворение, рождающееся в сердце, важнее, чем плод твоей эрудиции. Многие могут сочинить хайкай, мало кто следует велению сердца". Или, например, такие его высказывания: "Стиль должен быть естественным, с изящным поворотом темы. Оригинальность, погоня за необычным нежелательны... Будь естественным и постоянно обращайся к природе... Пусть твои хайкай будут похожи на ветвь ивы с каплями дождя на ней, иногда колышущуюся под порывами ветра"" [17, с. 113]. Отчетливо видно, насколько отошел Басё от застывшего формализма традиционных форм, со всеми их неизменными правилами и условностями. В этом смысле он был в авангарде экспериментаторов, новаторов и сторонников натурализма.

При его жизни стремление к чистоте, получившее название "стиль Басё", широко распространилось во всех литературных кругах Японии, несмотря на разницу в личных и моральных качествах его учеников. После же его смерти, когда исчезло его сильное влияние как человека и как поэта, образовалась пустота, которую не замедлил заполнить более примитивный и грубый стиль. Хотя в стихотворениях все еще продолжала ощущаться манера Басё, а его имя и произведения пользовались уважением (что сохраняется и по сей день), его ученики и последователи вскоре избрали другие направления, с течением же времени этот разрыв усилился. Появилась новая тенденция - стремление к вульгаризации, свойственное и другим простонародным видам искусства нового направления. Последующие полвека были периодом упадка и застоя, не ознаменовавшимся почти никакими достижениями. Только в начале XVIII в. следующему великому поэту, Танигути (или Еса) Бусону (1715-1783), который способствовал "возрождению периода Тэммэй" и попытался восстановить манеру Басё, совместив ее с некоторыми собственными нововведениями, удалось временно приостановить этот упадок. Бусон, который также был выдающимся художником, находился под влиянием своего времени и окружения. Хотя он родился вблизи Осака, но вскоре поселился в Эдо, возможно, поэтому в его поэзии больше человеческих проблем, одноминутных зарисовок и бытовых тем, чем у Басё с его чистой эстетикой преклонения перед природой. При всей ограниченности средств выражения в творчестве Бусона нашли отражение романтические сюжеты, иногда почерпнутые из японских и китайских классических книг, интересные исторические события и местные происшествия. Такое расширение тематики привело также и Сайкаку в новые области, где он окончательно порвал с хайкай и положил начало популярному прозаическому жанру.

Хотя считается, что условная поэзия танка и хайкай является продуктом классической и в некоторой степени излишне утонченной и формалистической эпохи, а форма ее подвергается такой же критике, как итальянский сонет, французские виланелла, триоле, рондель и другие ограниченные поэтические жанры, в ней можно обнаружить дисциплинирующую ценность. Помимо формы главной особенностью метода Басё была его искренность личностного погружения в природу, что, как мы показали, исконно присуще японцам, хотя вопреки распространенному мнению характерно не только для японцев. Восемнадцатый век в Шотландии, а сразу вслед за тем и в Англии, ознаменовался "открытием" природы как объекта, а некоторыми наиболее чувствительными поэтами, особенно Вордсвортом, и как субъекта. Ногути Ёнэ справедливо отмечает: "Мне вдвойне приятно обнаруживать в английской поэзии такое же, хотя и не столь частое, преклонение перед природой, почтительное и благоговейное, как у Вордсворта, который с замиранием сердца взирал на радугу, или в последних сонетах Джона Китса, где он говорит о любовании луной" [58].

Но сколь бы искусственной ни была условность формы стихотворений Басё и сколь бы странной ни казалась его настойчивая подчиненность природе, когда он превращался в полной мере в звучащую, но несовершенную арфу, на которой играли небесные струи, возможно, наибольшее впечатление производит его личность с присущими ей молитвенным смирением и искренностью.

У изучающего жизнь Басё в памяти остается образ мудреца - поклонника великой тайны природы, частью которой он сам являлся; созерцателя, к которому приложимы слова У. Г. Дэвиса:

 "Чего стоит суетный жизненный круг,
 Если времени нет осмотреться вокруг?",

преданного и верного друга, вдохновителя своих учеников и последователей; человека простого и бедного, не обладающего ни здоровьем, ни состоянием, который при всем этом спокойно относился к жизни; философа, не отрешившегося от мира, а остающегося его частицей. За художником всегда стоит человек, и в "изменяющемся мире", в быстро вращающемся и калейдоскопическом окружении Басё-человек стоял, овеваемый всеми ветрами, подобно искривленной старой сосне, и позволял всем временам года, всем порывам ;ветра пронизывать свою душу, и она откликалась на них.