Басё - философ

В 1672 г. сёгун вызвал Кигина в Эдо; сопровождал его молодой ученик Тосэй. Чтобы как-то помочь ему свести концы с концами, его назначили ответственным за строительство сооружений по водоснабжению в Сэкигути, находящемся в округе Коисикава в Эдо, но, даже занимаясь этой официальной и практической деятельностью, несомненно, несовместимой с его темпераментом, Тосэй продолжал изучать классиков и слагать стихи. Вскоре он отказался от должности и взял на себя невыгодную и не приносящую доходов роль учителя хайкай. Число его учеников, многие из которых позднее прославились, постоянно росло. С каждой публикацией год от года росла и его слава. Один из его друзей и учеников, Сугияма Сампу, богатый поставщик рыбы для ставки сёгуна, предоставил в распоряжение Тосэя свою хижину, расположенную на левом берегу реки Сумида в Роккэмбори, в округе Фукагава. Здесь, в саду, Тосэй посадил банановое дерево (басё) и ученики стали называть его жилище "Басё-ан" ("Обитель банановых листьев"). После этого поэт принял имя Басё, под которым он более всего и известен.

Мы не будем подробно рассказывать о его уединенной жизни в этом простом рыбацком жилище, состоявшем всего из одной крошечной комнаты, где он занимался сочинением стихов и изучал основы дзэн-буддизма. Это было, как можно предполагать, то самое идеальное убежище, в каком нуждаются поэты и философы всех времен и народов: Овидий, Гораций и Цинцинат на своих сельских фермах; Ницше и Гёте в своих обителях; Эмерсон и Торо в своих хижинах "Конкорд" и "Уолден", английские "озерные поэты" на берегах Грасмера и даже граф Грей в своем сельском уединении в Фаллодене, на берегу реки. Возможно, он вспоминал слова древнего китайского художника Какки^*: "В чем причина такой любви достойных людей к пейзажам сансуй (шаньшуй)? Пейзаж - это когда долины и пригорки покрыты растительностью; когда ручьи среди скал резвятся как дети; это место, которое любят посещать дровосеки и мудрые отшельники; место, где птицы громко выражают свою радость". Здесь Басё мог наслаждаться пейзажем - сансуй, черпать в нем душевное спокойствие, радость, вдохновение, общаться с природой и ощущать свое единство с ней. Здесь он мог, совершенствуясь в созерцательном искусстве дзэн, подобно Эмерсону, "впасть в знакомый йогам и суфиям транс, достичь мистического состояния самадхи, когда избавившийся от всех желаний разум, бесцельный и бестелесный, пребывает за пределами сознания и когда ощущаешь себя свободным, всемогущим и бессмертным".

^* (Го Си (яп. Какки) - крупнейший китайский художник-пейзажист XI в. Ученик Ли Чэна. Его трактат "О высокой сути лесов и потоков" ("Линь-цюань няньчжи") оказал большое влияние на последующее развитие монохромной живописи (примеч. пер.).)

"Существует множество противоречивых и одинаково правомочных версий, - писал о Басё Чемберлен, - объясняющих причину его отшельничества. Одна, которая ничем не подтверждается, но которая легла в основу популярной драмы, указывает на причины морального порядка, намекая на какую-то интрижку с женой сюзерена. Но самое простое объяснение следует искать в том пессимистическом и аскетическом настроении, которое - хотя оно и не знакомо Японии XX в. - оказывало влияние на национальное сознание в средневековую эпоху гражданских войн и нищеты и которое задолго до Басё заставляло воинов и аристократов отказываться от светских титулов. После окончательного умиротворения страны около 1600 г., в правление сёгунов Токугава, эта причина исчезла. Но в то же время жизнь всех членов самурайского сословия, или военной аристократии, превратилась в унылую, повседневную рутину, в бесконечную череду церемониальных ритуалов, что тяготило всех, за исключением самых прозаических умов. Ничего удивительного, что главы семей как можно раньше совершали инкё, т. е. уходили от активной жизни, видя в этом единственное спасение от официальной тирании, единственную возможность жить, как хочется. Другие же, более нетерпеливые, сворачивали со стези еще раньше, в юности, скрываясь в тени буддизма, чья власть над страной все еще была сильна. Многие становились буддийскими монахами только формально, отказывались от наследственных имен и титулов, брили голову и надевали монашеские одежды, но посвящали свою жизнь не религии, а наслаждениям. Такими были эстеты, которые, являясь друзьями детства сёгунов и других высокопоставленных персон, разработали чайные церемонии, спланировали самые прекрасные сады в Киото и способствовали развитию изящных искусств. Другие же были истинными подвижниками; вероятно, многие остановились на полпути между мистической страстью и искусством или литературой. Положение Басё было особым. Истинно верующий, до мозга костей последователь мистицизма школы дзэн, он все же преследовал чисто практическую цель: он желал сделать жизнь и мысли людей лучше и возвышеннее и для этого выбрал в качестве инструмента этического воздействия одну область искусства - поэзию, которой он и посвятил всю свою жизнь. Само слово "поэзия" (...) было для него идентично морали. Если бы кто-то из его последователей нарушил кодекс нищеты, простоты, смирения, длительного страдания, он бы попрекнул нарушителя словами "Это - не поэзия", что означало бы: "Это - не верно"^*. Но еще чаще он наставлял своим собственным примером" [17, с. 110].

^* (Подобное отношение встречается у одного из итальянских поэтов эпохи Ренессанса, Кьябрера, нашедшего высший этический идеал в эллинской культуре и искавшего вдохновения не у Петрарки, а у значительно более раннего поэта - Пиндара. "Когда я вижу что-то воистину прекрасное или слышу и ощущаю что-то действительно великолепное, я говорю: "Это греческая поэзия"". Высшей похвалой итальянским образцам в его устах было назвать их греческой поэзией [75, т. 2, с. 362].)

Так как погруженность Басё в дзэнскую философию является ключом к его жизни и литературной деятельности, мы вправе задать вопрос: что же она собой представляла? В Японии дзэн появился не ранее 1200 г. и достиг расцвета в эпоху Камакура. Его притягательность заключалась в отсутствии канонов. "Дзэн, - как указывает Джордж Сэнсом, - не основывается на письменных источниках, не имеет разработанной философии. В сущности, он почти антифилософичен, ибо делает упор на значении постижения истины, которая возникает как видение в результате самосозерцания, а не вследствие изучения сочинений других людей. Наставник дзэн не читает сутр, не соблюдает никаких ритуалов, не поклоняется изображениям и наставляет своего ученика не при помощи долгих проповедей, а намеками и недоговоренностями. Ученик должен сам постичь себя, совершенствовать себя самостоятельно и отыскать свое место в духовном мире. Наставники учили obscurum per obscurius^*, прибегая к парадоксальным притчам" [66, с. 330]. В этом описании содержится ключ к сокровенной сути хайкай, с ее эстетическим восприятием природы, ее настроений и погружением человека в мир, выражаемый скорее при помощи "намеков и недоговорок", чем открытым текстом. В другом месте Сэнсом говорит о японцах: "Они верили, что вся природа пронизана единым духом. В этом, в частности, и заключалась цель занятий дзэн - очистить свой разум от эгоистических устремлений и достичь спокойного, интуитивного понимания своего единства с миром... Конечно, такое чувство приобщенности к природе нашло отражение и в западной литературе: однако там оно всегда несет на себе отпечаток антропоцентризма. Мистическая любовь к природе появляется в японской поэзии задолго до того, как мы можем (за редкими исключениями) обнаружить ее в Европе. Когда Блейк увидел "в одной песчинке вечность и небо в чашечке цветка", он чувствовал то, что китайские и японские поэты выразили задолго до него и что было почти банальностью для дзэнского мировосприятия" [66, 385]. Когда Стопфорд Брук писал то же самое о Вордсворте, он сам не подозревал, что выражает дзэнскую точку зрения в словах: "Человек, который находит в Природе только отражение своих страстей и мыслей, может обнаружить Бога только через Его отношение к нему или его близким. Он видит в Боге только человеческое и тем самым игнорирует всю абсолютную сторону Божественного. Его идея Бога очень несовершенна. Тот же, кто через страстную любовь к Природе отстранится от самого себя, заглянет в душу Природы и увидит ее такой, как она есть, узрит Бога не только как личное, но и как безличное, не только как очеловеченного Бога, но и как выходящего далеко за пределы человеческого; и он поймет, что существует бесконечная величественность, вечное спокойствие, великолепие порядка, красоты и разнообразия, чему он не осмелится дать имени или наделить человеческими качествами, но он воистину поймет, что это - действующая и любящая, мудрая и невыносимая сила. Наша современная теология остро нуждается в такой теории. Она бы смогла отказаться от бесконечного и болезненного акцентирования только на человеческом и позволила бы нам немного освободиться от самих себя" [8, с. 97]. Именно это освобождение от самого себя, это увлеченное созерцание Природы и Мира при помощи дзэн обусловило значимость Басё как человека и как поэта.

^* (Объяснять неясное еще более неясным (лат.).)