Японцы слушают

К. Разговор лучше всего выходил при таком начале: - Я врач. Лечу нервных больных. У меня двое детей...

М. Однажды я избрал этот путь в очень важную и трудную минуту. В Токио меня позвали на Русское отделение вечернего Института Трудящихся. Там учатся после работы, но за плату, конечно. В перерыве между лекциями ввели в зал, где собралось человек триста студентов. Сидят и жадно ждут, что скажет им человек, родному языку которого посвятили себя. Для многих, наверно, - первый советский человек, который им встретился. Взошел я на кафедру и под лучами их глаз понял всю глубину своей ответственности.

- Расскажите о Советском Союзе!

Как отобрать и выразить главное, какими словами за десять минут передать этим молодым японцам новый взгляд на мир, суть всех перемен, смысл новой эпохи? Подумав, я стал рассказывать самое простое о своей семье. Как живем ты, я, дети, как поступила в вуз дочь, что нам дала страна, что мы в жизни делаем и чего хотим...

Отклик, который пронесся по залу, показал мне, что я не ошибся.

Но однажды... Это было мое первое выступление в Японии. В Токио нас, советских литераторов, пригласили на вечер прогрессивного журнала "Молодежь". Встреча устраивалась по случаю возвращения из поездки в Китай редактора Хироси Нуяма, поэта и революционера.

В большом зале - очевидно, нанятом для этого торжества - звучала музыка и парами танцевали юноши и девушки. Нас встретил Нуяма в красной клетчатой рубашке - он мне тоже показался молодым, несмотря на то что тринадцать лет просидел в императорской тюрьме.

Танцы сменились веселыми играми, затем песнями. Потом Нуяма повел нас на сцену, и мы там, как говорится, заняли стол президиума. Но стола, как обычно на японских собраниях, никакого не было - получив по букету цветов, сели полукругом на невысокие стулья с далеко откинутыми спинками. Люди в зале уселись прямо на пол - и замерли.

Слово к читателям журнала "Молодежь" от лица писателей, только вчера прилетевших из Москвы, пришлось произносить мне. Я не без трепета встал, попросил Ирину Львовну помочь мне переводом, и мы подошли к микрофону. Трибуна, которая всегда усиливает торжественность и натянутость, слава богу, отсутствовала.

Сначала мне надо было кратко представить своих товарищей. А так как на меня смотрели сотни глаз, живых, веселых, ждущих, то я взялся представлять каждого по возможности шутливо - понял, что сухие слова могли разочаровать и обидеть. А это нелегкая задача для экспромта. И тем более нелегкая, что шутка всякий раз отзывалась долгой, убийственной для оратора тишиной: вспышка смеха возникала только после перевода.

Я так старался, что обо всем забыл. И когда, покончив с представлениями, добрался до сути - заметил, что друзья делают мне знаки. Оказывается, я уже истратил не только свое время, но и время всех других ораторов.

К. Отчетливо вижу всю картину...

М. Кажется, мне простили. Японцы и виду не показали, что я сломал им график.

На прощанье мы расписались тушью на куске розовой ткани. Когда уходили, люди выстроились узким коридором. Каждый жал руки.

К. Я чувствую, тебе все-таки приятно вспомнить эту встречу.

М. Еще бы! Как и все другие.

Однажды в Токио за мной заехал аспирант Сотокити Кусака, специалист по Пушкину. Тот самый Кусака в очках, черные волосы бобриком, который после был у нас в Москве и прислал письмо: "Теперь я работаю над диссертацией и часто вспоминаю свою поездку по Вашей стране. Самое глубокое впечатление на меня произвели здоровые, трудолюбивые, симпатичные советские люди, особенно женщины, везде работающие весело, активно, самостоятельно..." Сотокити Кусака заехал за мной и повез в университет Васэда.