4. "Почему" - это не по-японски

Воскресенье, 7 апреля, 8 часов

В моем распоряжении утро для приведения в порядок записей (если я правильно понял, мадам Мото оставляет мне воскресенье свободным).

Я продолжал прогулки по Сибуе - "токийской плас Пигаль" (так утверждает карманный путеводитель), вокруг "Елисейских полей", ночного кафе, где я провел первый вечер в Японии, спокойно прохаживался в окрестностях моей гостиницы. В конечном счете в этом городе безразлично, куда пойти: всюду те же широкие, как бы пригородные магистрали, те же ряды стоянок автомашин, складов, строек, гаражей, лавчонок и ремесленных мастерских; на перекрестках улиц ребятишки играют в бейсбол; за изгородью или на шоссе копошатся строители, дорожные рабочие в желтых козырьках, как правило одетые в штаны для гольфа и носки - туфли, где большой палец отделен (наверное, в них удобно взбираться на леса...).

В Токио я не похудею: чуть ли не на каждом шагу натыкаешься на пивные бары, где за умеренную плату можно вкусить немецкой и английской еды - сосиски, бекон, кислая капуста, омлет. Я стал завсегдатаем "Нью-Токио" - большого бара близ железнодорожного моста в Гиндзе. Вечером тут играет женский оркестр с солисткой-аккордеонисткой. Я видел за столиком в первом ряду старика японца, который, прикрыв глаза, со страдальческим лицом якобы дирижировал оркестром, широко разводя руки в ритме "Голубого Дуная". Любопытно, я видел уже такое тягостное зрелище в нескольких странах, как будто существует международный союз слабоумных и пьяниц-меломанов. Клиентура "Нью-Токио" молодая, скорее бедная, чем состоятельная (я хожу сюда тайком от мадам Мото, проявляющей такую заботу о моей репутации). В этой огромной баварской пивной, где пиво подают в литровых кружках, трудно найти свободный столик.

Человеку, находящемуся в чужой стране, часто кажется, что ее жителей связывает нечто общее. На самом деле это не совсем так: что роднит меня с другими пассажирами автобуса или поезда во Франции? Подчас они мне более чужие, нежели турист-англичанин, которого я тотчас же засекаю в давке и легко представляю себе его особенности...

Я получил пригласительные билеты на просмотр фильмов Недели французского кино. Билеты на два лица. Я воспользовался ими как предлогом попросить во франко-японском институте, чтобы меня сопровождал студент. Мне позвонила студентка.

Мадемуазель Норико Миура двадцать лет. Она совсем маленькая, совсем никакая, хрупкая, робкая, с гладким лицом нефритовых фигурок. Безвкусно одетая в бедное красное пальто, в шерстяные гетры и шнурованные ботинки, с косами, вылезающими из-под крестьянской косынки, она кажется такой нескладной, что я усомнился было в ее французском. Но тут она объявила, что танцует в лучшем кордебалете Токио. Каждое утро она репетирует спектакль, премьера которого состоится в сентябре. Она живет в часе езды на метро от центра города. Ее отец - журналист. Она рассказала мне по-французски о своем дружке. Меня мучила совесть, почему я не дал возможность воспользоваться этими билетами Рощице, ведь она так для меня старается, но, право, я не представлял себе, как бы мы стали общаться в темном кинозале с помощью двух словарей...

Я назначил Норико по телефону свидание перед "Нью-Токио". В ожидании начала сеанса мы погуляли по императорскому парку: гравий, луна, лужайки... Мы дошли до двойного моста Нидзюбаси. Дальше проход был закрыт, но мадемуазель Миура объявила, что я смогу пересечь мост 29 апреля, в день рождения императора, когда публике позволят пройти чуть дальше и увидеть дворец в европейском стиле, строительство которого заканчивается. Она указала на каналы с водой, желая, чтобы я разделил ее беспокойство: сырость очень вредна для императора, императрицы и их небольшого семейства...

Печать бьет тревогу по поводу того, что императору грозит ревматизм, и неистово требует, пока не поздно, переселить правящее семейство на более сухой участок.

Похоже, что эту кампанию в прессе финансируют фирмы такси. Они много выиграют, если можно будет пересекать напрямик парк, который сейчас приходится объезжать.

Мадемуазель Миура показала мне фонтан, воздвигнутый в память брака принцессы. Он не работал - из соображений экономии, а не санитарии, он функционирует только по праздничным дням. На скамьях, расположенных вокруг фонтана, влюбленные ведут себя так корректно, будто обижены друг на друга.

- До войны за девушками и женщинами строго следили, - сказала мадемуазель Миура, - теперь они живут несколько свободнее...

Она ходит переваливаясь уточкой. Молодые люди, которых мы встречаем, смотрят на меня вызывающе, наверное потому, что я иду с молодой японкой. Какое впечатление производит на них хрупкая балерина? Может быть, она страдает, если задумывается над этим...

Мы с трудом ведем беседу о Бодлере и Рэмбо. Для нее, как и для меня, это дань уважения. Она даже не слышала про Верлена, но обожает "Отверженных"...

Мы пришли до начала сеанса. Позади нас уселась группа токийских французов, вероятно работающих на одном предприятии. Они высокомерно судачили о манерах японского простолюдья, которое размещалось в партере, а когда мест больше не осталось, толпилось в проходах. Выражались они с желчным снисхождением высшего меньшинства, даже когда обменивались адресами лучших ресторанов - китайского, греческого...

- Нашли, где еще можно вкусно поесть? - спрашивали вновь пришедшие.

Им не нравились места, на которых они сидели: "Посольство все забрало себе..."

"Вздыхатель", комедия Пьера Этекса, заставила меня забыть, что я не во Франции. Приступы смеха возвращали меня в Токио: мадемуазель Миура давилась от хохота, крепко прижимая ручонки ко рту, и так сгибалась, желая спрятаться за спинку кресла, что пропускала один комический эпизод из двух.

Темпи - француз итальянского происхождения, занимавшийся журналистикой, импортом, рекламой. Сейчас ударился в электронику... Более десяти лет он плавал "в округе", то есть между Китаем, Курилами и Филиппинами.

- Я как раз хотел купить японский транзистор...

- Купишь в Гонконге на обратном пути, может, будет не такое барахло. Для заграницы они все же стараются... Здесь продаются только объедки от экспорта.

Темпи - красивый парень. Женился "в округе".

- На японке?

- Ты рехнулся? На кореянке.

Даже в изысканности его костюма есть что-то трогательное. Его зеленовато-карие глаза всегда немного печальны. Мы сразу подружились, без дальних расспросов. Чего только с ним "в округе" не бывало! Не раз ему приходилось участвовать в потасовках. Его брак - одно из редких счастливых последствий войны в Корее...

- Редких! Сразу видно, что ты не японец! Год корейского бума! Да они все потом по нему вздыхали. Хорошее было время! Они называют его Дзимму кэйки, т. е. лучший год со времен императора Дзимму (шестьсот лет до рождества Христова!). Япония была перевалочным пунктом американских войск, направлявшихся в Корею, а они, я бы сказал, посыпали сахаром свой путь, они не скупились... За несколько месяцев разоренная Япония, опустошенная войной, потерявшая свои колонии, Китай и Маньчжурию, за несколько месяцев нокаутированная Япония стала сильной, как никогда, и вступила в свой золотой век!

- Ты еще недоволен! А ведь с твоей электроникой ты ешь хлеб с толстым слоем масла. Все, что ты мне рассказываешь, Темпи, не имеет ничего общего с представлением, которое увозят из Японии иностранцы...

- Иностранец никогда - понимаешь, никогда! - не увидит Японию такой, как она есть. В поезде, в метро, стоит иностранцу войти в купе, поведение пассажиров совершенно меняется. "Все для иностранца" - вот чему учат ребенка. Только кореец или китаец смог бы понять японцев, если он похож на них и свободно говорит по-японски.

- Ты завелся! Все это пустые слова...

- Ничуть! Я могу хоть сейчас привести тебе доказательства. Вот журнал, издаваемый в Токио на японском и английском языках - для таких типов, как ты. Полистай оба варианта - одни и те же фотографии, одни и те же статьи. Но я хочу показать тебе разницу между переводом, сделанным для иностранцев, и оригинальным текстом, предназначенным для внутреннего потребления. Возьмем, если хочешь, эту, казалось бы, безобидную экономико-политическую статью. Ты знаешь английский, читай сначала вариант для туристов.

Затем Темпи перевел мне оригинальную статью, и я обнаружил отклонения такого рода: там, где по-английски стояло: "Наши американские союзники, которым мы стольким обязаны..." - по-японски было написано: "Жалкие американцы, воображающие, что мы им чем-то обязаны..."

- Я знаю харчевню, где сносно кормят. Ее посещают сливки современной интеллигенции. Ты соберешь там отличный материал!

Мы бежали под моросящим дождиком по разбитым тротуарам Гиндзы.

- Посмотри на этих двух девушек, они тебе никого не напоминают? Ну как же, как же! Мари Лафоре, приехавшая по случаю Недели французского кино... Это что! После гастролей Жюльетт Греко японские девушки решили стилизоваться под Греко, а после турне Монтана все молодые японцы стали маленькими монтанами, хотя это непросто, не знаю, как они пришли к этой мысли, это какая-то мимикрия...

Пока мы брали приступом одно кушанье за другим, Темпи говорил о Японии:

- Ты слыхал о поездке Круппа? Нет? Говоря кратко: два великих побежденных, злодеи из злодеев, странным образом здорово нажившиеся на войне и в настоящее время являющиеся наиболее процветающими государствами, а именно Западная Германия и Япония потихоньку готовятся провернуть дельце, чтобы завладеть мировым рынком. Их план основывается на типично японском тонком расчете: "Немцы станут продавать свои третьесортные товары в странах, где мы оставили плохие воспоминания (Малайзия, Филиппины и т. д.), а мы начнем торговать со странами, которые они разорили, - с Францией, Италией, Голландией и т. д. ..." Подумать только! Итак, делегация немецких промышленников, возглавляемая не кем иным, как самим Круппом, - каково! - летит в Токио. Все идет как по маслу, пока папаша Крупп не пожелал осмотреть научно-исследовательские лаборатории, конструкторские бюро и опытное оборудование. Ради бога, к вашим услугам, милостивый государь, приходите, пожалуйста... и почтенного Круппа, к его великому удивлению, ведут в бюро переводов, выпускающее словари, где в качестве сырья используются проспекты, записи бесед, рецепты употребления... По слухам, Herr Groβ Krupp¹ обладает выдержкой, тем не менее он ретировался так поспешно, что даже не сказал: "До свидания".

¹ (Господин Великий Крупп (нем.))

Почти за всеми столиками сидели молодые пары. Вкусная еда толкала Темпи на зубоскальство:

- После капитуляции Япония объявила миру мир. В своей политике она руководствуется четким и ясным принципом, понятным всем и каждому, - о нем громко трубят военные преступники, сменяющие один другого у кормила власти. Вот он во всей его наготе: "У Японии нет ни друзей, ни врагов, у Японии есть только интересы".

- У нее по крайней мере нет армии и воинской повинности.

- Что да, то да - армии нет! У Японии была только резервная полиция, преобразованная в Силы национальной безопасности (получившие по этому случаю танки, официально именуемые специальным транспортом), которые в свою очередь преобразованы в Силы обороны (с флотом и авиаэскадрильями для обороны)... Перемены просто волшебные, недаром голубь, который был эмблемой полиции, превратился на ее знаменах в орла... Так, шаг за шагом, сегодняшняя Япония, не имеющая армии и солдат, миролюбивая и трогательная, заимела огневую мощь, в четыре раза превосходящую мощь армий Тодзио в лучшие периоды последней из войн!

- Ладно... Но народ больше не пойдет воевать! Он должен был понять: разгром, безоговорочная капитуляция, Хиросима, Нагасаки...

Темпи рассмеялся. Я думал, что он никогда не остановится. У пар, сидящих вокруг, стыла еда. Мало-помалу они тоже начали смеяться, за компанию с нами, уткнувшись носами в тарелки.

- Народ покорен, - горестно продолжал Темни, - Командует меньшинство, всегда одно и то же, - военные преступники, из которых несколько главных (попросту говоря, чудом избежавших виселицы) все еще составляют большинство во всех японских правительствах с 1952 года, года независимости. Та же неистребимая горсточка упорствующих вояк будет командовать, а масса - подчиняться!

- Но почему, Темпи?

- Почему! Сразу видно, что ты европеец! Японец никогда не спрашивает почему.

Я не мог больше выносить эти насмешки. Я умолк и даже перестал на него смотреть. Продолжавшееся вокруг негромкое, почти неслышное кудахтанье тоже стало мне невыносимо.

Так мы и замкнулись в долгом молчании. Потом он снова заговорил, но уже совсем другим голосом - низким, полным нежности.

- Теперь ты вообразишь, что я их не люблю!

Я посмотрел на него - одних его глаз было достаточно, чтобы устыдиться такой мысли.

- Десять лет я здесь, и десять лет меня зовут обратно во Францию, десять лет я никак не могу оторваться от Японии, десять лет я составляю ее частицу... Знаешь, в этом-то, наверное, и заключается прелесть, очарование Японии, о котором тебе говорили восхищенные туристы... Угощайся, пользуйся случаем, ты не найдешь ресторана, где подают такой сыр. Ты ешь его с салатом? Я тоже попробую это сочетание.

По моему примеру он разрезал свой сыр на квадратики, положил их себе в салат и задумчиво перемешал.

- Ты знаешь Шарло? - вдруг спросил он.

- Что? Какого Шарло?

- Шарло, Шарло Чарли Чаплина. Ты его любишь, правда?

- Еще бы!

- Ты не любишь его меньше оттого, что он бросается головой вперед под удары, которые на него сыплются. Ты не любишь его меньше оттого, что на него все шишки валятся. Скажи пожалуйста, оказывается, сыр с салатом - неплохое сочетание. Век живи, век учись!

Все японцы, которых я встречал, - от мадам Мото до главного редактора, от мадемуазель Ринго до ее "близкого друга", от Короля Покрышек до посыльного в европейском отеле - проходили в моей голове чередой в толпе других, промелькнувших в Асакусе, в Гиндзе...

- Шарло в масштабе целого народа? - вздохнув, спросил я.

Тем же медлительным, благодушным голосом Темни продолжал:

- До дня поражения японский народ всегда слышал только о победах своей армии, авиации, флота... В тот день было объявлено, что император выступит по радио. Можешь не сомневаться - вся Япония приготовилась слушать его. А земной бог разглагольствовал на своего рода официальном языке, который абсолютно непонятен простым смертным. Тем не менее, когда божественный глас умолк, слушатели не сомневались. Коль скоро император не счел за труд обратиться к народу, значит, не иначе как он хочет объявить о конечной победе. Последовал взрыв радости. Стихийное народное ликование... Оно длилось недолго.

Темпи попросил счет. Когда мы проходили через зал к выходу, он остановил меня посередине и шепнул на ухо:

- Взгляни на них... Нет, ты только посмотри!

Пары, сидевшие за столиками вокруг нас, разрезали сыр на кусочки и клали в салат - не все, но многие.

- Вот черти, - нежно пробормотал Темпи.

16 часов

В то же воскресенье. Моросит дождь, дует шквальный ветер...

Я мог бы держать пари на свою сшитую на заказ рубашку, что не найти второго простофилю, который попал бы в Токио при более дурацких обстоятельствах, чем я. Тем не менее такой простофиля нашелся. Это славный Ян Маклеод, заместитель редактора лондонской газеты "Дейли скетч", не больше не меньше! У нас были все основания подружиться после трех глотков шотландского виски. История этого английского гражданина, разносторонне образованного и достойного во всех отношениях, еще нелепее моей, и у него еще не было времени найти ей правдоподобное объяснение.

- Я пока ничего не понимаю, - признался он. - Три дня назад мне и в голову не приходило, что я окажусь в Японии. У меня есть добрый приятель, заведующий лондонским отделением "Трансворлд Эйрлайнс". Он сказал: "Садись-ка в самолет, он летит в Токио, ты немного развеешься..." Понимаете, я думал, он шутит...

Мой друг Маклеод завтра утренним самолетом возвращается в Лондон, а пока он не желает выходить из гостиницы. В трудную минуту жизни я, насколько это в моих силах, поддержал старого товарища. Мы достигли высоты суждений, которая возвращает земному шару его подлинные масштабы.

- Скажите-ка, старина, ваш приятель из "Трансворлд Эйрлайнс" тоже любит шотландское виски?

- Его отец - шотландец...

И лишь довольно много времени спустя мистер Маклеод скептически добавил:

- Разумеется... Так или иначе... В конце концов всему можно найти объяснение.

17 часов

Там же

Мадам Мото все нет и нет. Она просила ждать ее в гостинице. Она зайдет за мной после обеда, так как у нас свидание с журналистом, "очень - очень важным", из "центрального органа" Японии, выходящего тиражом миллион триста тысяч. Желая меня заинтересовать, она описала эту газету как настоящий трест, имеющий также свои радио- и телепрограммы... Итак, я должен был прочувствовать всю важность свидания и отреагировать на такую удачу, возможно топая ногами от радости.

Что касается периодической печати, я вспомнил одну подробность: ежедневная бейсбольная газета поместила фото Его шинного превосходительства, ведущего со мной беседу. Мы отправились в редакцию вышеупомянутого органа. Мадемуазель Ринго вызвала репортеришку и стала вместе со мной ждать его у входа. Вскоре он подлетел и вручил Подлеску два экземпляра газеты, воспроизведшей историческое фото. Проверив его наличие, довольная Ринго сунула несколько бумажек по тысяче иен резвому репортеру, и он тотчас же скрылся в своем билдинге. Все прошло так гладко! Я решил, что эти двое молодых людей давно уже поддерживают деловые контакты...

Сейчас я боюсь думать, почему нет мадам Мото.

Иногда я спрашиваю себя, а не раскроют ли мне, когда я ожидаю этого меньше всего, истинную причину моего пребывания в Японии. Это будет ужасно, а главное - слишком поздно...

17 часов 30 минут

Idem; Ibidem1

¹ (Он же; там же (лат.))

Мадам Мото все еще нет! В конце концов я прекрасно мог бы распорядиться своим воскресеньем! Взять и уйти - она позвонит, а меня нет на месте!

(Холл гостиницы, хмурые семьи американцев, выталкивающих вперед напичканную витаминами дылду-девицу... Молодые англичане в коротких пиджаках с гербами на нагрудном кармане... Роскошные гостиницы, туристы с сыновьями и так далее и тому подобное - я сыт по горло! Я веду эти заметки как попало, словно мстя кому-то...)

...Мадам Мото все нет и нет... Сегодня я так и не выходил из гостиницы. Да и куда пойдешь? Болтаться в толпе Гиндзы или Асакусы под моросящим дождиком, одному, без собеседника...

"Стоящих собеседников", как говорится, я встретил вчера вечером при выходе из кино после просмотра фильма "Бессмертная", но они быстро разбежались - так быстро, что я не успел опомниться.

Это были профессора - четыре японца и один француз, на попечение которых меня любезно отдал директор института. Японцы так хорошо говорили по-французски, а француз - по-японски, что я подумал было - свершилось, наконец-то у меня (и больше, чем надо) "ключи к Японии"! Мы пошли выпить по стаканчику. Я до того старался предстать в лучшем свете, что сам первый смутился. Старался я тем больше, что разговор никак не клеился. Клод Руссо, молодой француз, жал на педаль как мог, но разговор по-прежнему еле двигался с места, поскольку остальные лишь время от времени задавали мне каверзные вопросы, словно желая удостовериться, что я действительно окончил школу первой ступени.

Нам вдвоем не без труда удалось выложить данные для сравнительного анализа, который явно интересовал всех и даже подогрел мотор. Они касались перехода от одной эры к другой, судорожного прыжка человечества из жизни, которую оно вело во тьме веков, к современному существованию, о котором мы еще знаем так мало. В Японии этот переход должен быть еще знаменательнее, чем во Франции, - от меча самурая до карманного магнитофона.

Фраза, дающая богатый материал для размышлений, осталась неоконченной, корявой, навсегда повисла в воздухе - бистро закрывалось. Мы вышли на улицу. Четверо японцев устремились в разные стороны к своим станциям метро, бросая через плечо что-то вроде "до свидания"!. Не иначе как они скатывались до уровня французской сердечности! Только Клод Руссо проявил сожаление, смущение, но и у него, бедняги, тоже была своя станция метро. Я остался один в незнакомом квартале. Пошел дождь. Стоило мне поднять палец, как шоферы такси давили на газ. Я потряс бородой - не столько, чтобы стряхнуть с нее капли, сколько для того, чтобы избавиться от поспешных впечатлений: японцы могут что угодно бросить в самый неподходящий момент...

- Хотите девочку, сэр?

Это был сводник, но первоклассный. Его костюм так на нем сидел, будто они вместе выросли. Мы разговорились. Моя ли вина в том, что для поддержания беседы я не находил никого, кроме подонков! Не говоря уже о том, что я получал от них информацию, которую убегающие интеллектуалы не позаботились мне дать.

- Если вам требуется такси, - просветил меня сводник, - вы поднимите не один палец, а три, давая понять, что предлагаете уплатить в три раза больше, чем по счетчику.

Я немедленно последовал совету. Чудеса... Два такси, выскочившие из темных переулков, бросились ко мне, оспаривая "честь" перевезти меня.

18 часов 20 минут

Мадам Мото по-прежнему нет, но теперь мне на это ровным счетом наплевать. Кажется, в Японии неизменно приходишь к этой мысли. Возможно, это и есть их знаменитое "блаженное состояние", кимоти¹, которым они так гордятся, их ответ на все, отзвук их самого милого афоризма: "Подлинный смысл начинается тогда, когда уму уже нечего постигать".

¹ (Настроение (яп.))

Я даже хочу, чтобы она больше вообще не приходила, эта мадам Мото. Вот мосье Чанга мне хотелось бы увидеть опять...

Она пришла.