Сколько ликов у Японии

Приятно бывает в задушевной беседе с человеком одних с вами вкусов беспечно поболтать о чем-нибудь интересном и о разном вздоре. Когда же нет такого человека, а собеседник обеспокоен лишь тем, чтобы не перечить вам в какой-нибудь мелочи, появляется чувство одиночества.

Кэнко-хоси. Цурэдзурэгуса (Записки от скуки)

Февраль 1972 года. Высоко над траверсами конькобежного стадиона в Макономае в огромной асимметричной впадине впервые в Восточной Азии полыхает огонь XI зимних Олимпийских игр. Перерыв между соревнованиями каждый гость с удовольствием использует для прогулки по олимпийскому городу Саппоро, и не в последнюю очередь чтобы приобрести какой-нибудь подарок для своих домашних. Многих тянет, как и год назад, когда они были приглашены в Саппоро на генеральную репетицию зимних игр, на Тануки-кодзи (Пассаж барсука) - торговую улицу недалеко от центра.

За тот год произошло много изменений. В том числе был закончен первый отрезок будущей линии метро для нового миллионного города. Одновременно с этим отрезком, соединившим Олимпийскую деревню с центром города, появилась подземная торговая улица. Таких улиц в японских крупных городах за последние десятилетия становится все больше. Здесь можно не только все приобрести - от цветного телевизора до золотых рыбок, от войлочных домашних туфель до кимоно, от губной помады до украшений из жемчуга, - но и уютно посидеть под тихое журчание искусственного водопада за чашкой крепкого кофе или полакомиться национальными блюдами японской кухни, например ломтиками сырой рыбы, сырым мясом моллюсков, различными видами морских трав, и запить все это глотком сакэ - японской рисовой водки, или "Саппоро-биру" ("пивом Саппоро"), которому многие отдавали предпочтение перед другими сортами японского пива, так как оно якобы в течение многих десятилетий варится по баварским рецептам.

Несмотря на то что в городе была новая, с иголочки, сверкающая чистотой утепленная крытая торговая улица, называемая "депато", или "департмент стор", откуда к тому же можно было, не замочив ноги, попасть в два крупнейших универмага Саппоро, Пассаж барсука со своими многочисленными маленькими магазинчиками оставался для приезжего главной тритягательной силой, хотя сквозь покрытие, натянутое над торговыми рядами, то и дело за воротник посетителя падали холодные капли растаявшего снега, и он не был уверен, что не переплатил за покупку несколько йен. В Пассаже барсука гостя охватывало чувство человеческой близости в отличие от слишком стерильной, безликой атмосферы интернациональных универмагов подземной торговой улицы.

Посетители видели то закутанную с головой старушку, сидящую на корточках перед половинкой бидона, в которой тлели древесные угольки и жарились кукурузные початки, то не привыкших к чужеземным лицам детей, бросавших на них недоверчивые, но чаще робкие взгляды. Один из них набрался храбрости и обратился ко мне со словом "sign" - "автограф" (это английское слово, очевидно, все знают), протянув на некотором расстоянии тетрадь и карандаш, чтобы затем с благодарной и счастливой улыбкой сразу исчезнуть. Посетители слышали хотя и дружелюбные, но вместе с тем несколько ироничные реплики продавцов, которые думали, что иностранец их не понимает. Создавалось впечатление, что эти реплики отпускались с целью произвести впечатление на окружающих. На "депато" подобное немыслимо. Там с клиентом обращаются очень учтиво и предупредительно, даже, может быть, слишком предупредительно, но довольно холодно. Возле эскалатора стоит девушка в белых перчатках, в нарядном голубом костюме, с лицом, похожим на маску от наложенной косметики, и с неизменной рекламной улыбкой. Согласно сообщению одной японской газеты, девушка кланяется 2560 раз в день, произнося звонким голосом: "Ирассяймасэ!" ("Добро пожаловать!"). Или, пригласив подойти поближе, скороговоркой перечисляет все, что можно купить этажом выше. Если и обращаешь внимание на эту девушку, то только потому, что при первом взгляде на нее задаешься вопросом, а не стоит ли у эскалатора искусно сконструированная механическая кукла - настолько отлажены движения и интонация девушки. Такой сервис, правда, не во всех универмагах Японии.

После открытия в 1904 году первого универсального магазина в Токио их число, по данным 1977 года, достигло почти 240. Хотя в общем объеме торговли страны эта цифра составляла лишь 0,02 процента, в розничном товарообороте их доля занимала целых 10 процентов.

Два раза в году - в июле и в декабре (по десятым числам) - для универсальных магазинов настают торжественные дни. В эти дни рабочим и служащим выплачивается знаменитое "бонасу" (бонус - единовременное денежное вознаграждение, которое ничего общего не имеет с премией и которое в зависимости от прибыли предприятия на данный период иногда достигает суммы заработной платы за несколько месяцев). Согласно традиции, в середине и в начале года японцы делают друг другу подарки и дарят, как правило, не такие, как в наших широтах, вещи, вызывающие у того, кому они предназначены, подчас недоумение, поскольку он не знает, что с ними делать. Японцы более практичны и преподносят друг другу что-либо съедобное или какой-нибудь напиток, необязательно слишком дорогой, или вещь, тоже не очень дорогую. Но что бы это ни было, оно всегда весьма искусно упаковано. Последний "лоск" наводится на упакованный во множество коробок и завернутый в красивую бумагу подарок с помощью "мидзухики" - маленькой связки тонких бумажных лент - с одной стороны белого, с другой - красного цвета; подарок перевязывается таким образом, чтобы красный цвет был снаружи, а белый внутри. В особо торжественных случаях "мидзухики" бывают золотого или серебряного цвета. Подарки же по случаю траурных событий перевязываются черно-белыми или бело-серебристыми лентами.

Если подарок предназначен не соседу, которого и без того одаривают чаще других, ибо, как гласит японская пословица, "хороший сосед ценнее далекого брата", то дарящий не приносит подарок в дом, а идет в самый лучший универмаг, выбирает вещь, оплачивает ее, указывает адрес, остальное (доставку и вручение подарка) берет на себя универмаг; он же может послать подарок за границу.

Наступает первая неделя декабря. В торговых центрах из громкоговорителей беспрерывно, до пресыщения, раздаются рождественские песни самого разного происхождения. Само собой разумеется, повсюду - снаружи и внутри универсальных магазинов - стоят рождественские елки, естественно, пластмассовые. Однако, за исключением весьма немногочисленных верующих христиан, ни один человек в Японии не испытывает эмоциональной привязанности к Рождеству. Невозможно избавиться от впечатления, что оно существует здесь единственно для оживления торговли. Чтобы еще больше повысить заинтересованность в покупке, по воскресеньям устраивают не только "sale" - распродажу по сниженным ценам, но и "big sale" - "большую распродажу". (Социологи пришли к выводу, что английские или вообще иностранные слова усиливают воздействие рекламы на человека.) Распродажа имеет место не только в предрождественский период, но и в течение всего года, особенно по воскресным дням, которые в крупных городах являются днями семейных покупок. Хорошо информированные лица уверяют, что часть товаров производится исключительно для распродажи. Эти товары, особенно выпускаемые текстильной промышленностью, более низкого качества, но покупатель не может сразу этого определить.

В то время как в предрождественские недели на верхних этажах универсальных магазинов вокруг стендов с тканями толпятся женщины, на первом и втором подземных этажах, где торгуют продовольственными товарами, публика не столько покупает, сколько пишет. Повсюду выставлены красочные образцы упаковок, разложены бланки, которые следуют заполнить. Хлопоты клиента сводятся лишь к тому, чтобы сделать выбор из множества упаковок. Система эта работает безукоризненно, как и многое другое в Японии, она доведена до совершенства. Чужестранец недоумевает, ему хочется задать вопрос, почему японцы отказывают себе в радости, которую обычно испытываешь от вручения подарка собственноручно? Но разве имеет право чужестранец на подобные вопросы? Не пытается ли он свои представления о духовных ценностях переносить на жизнь другого народа?

Подарки в Японии делают по любому поводу, но иногда это обязывает получателя ко многому, и дарящий даже не считает нужным скрывать, что рассчитывает на особые услуги. Здесь, конечно, не всегда применимо слово "подкуп", и получивший подарок, как правило, делает встречный подарок, стоимость которого должна быть ниже стоимости полученного. Разница компенсируется благодеянием, которое зависит от статуса того, кто преподносит подарок, и того, кто его получает. Дарят все и всем, и все остаются в конце концов довольны, так как никто не дарит ненужные вещи. И все же в Японии бытует выражение: нет ничего дороже, чем то, что получаешь бесплатно.

Если кто-нибудь на несколько дней уезжает из Токио в другой район страны, то оттуда обязательно привозит своим близким подарки, чаще всего какое-нибудь изысканное кулинарное изделие местного производства.

Если же не удалось купить его там, не беда: под Центральным вокзалом в Токио, где целый километр занимает лабиринт торговых рядов, можно приобрести, разумеется в фирменной упаковке, любое кулинарное изделие, которыми славятся отдельные префектуры Японии.

Рис. 5. Озеро Хаконе у подножия Фудзиямы

Тот, кому посчастливилось остановиться в одной гостинице со школьниками старших классов или понаблюдать за ними во время загородной экскурсии, станет свидетелем, как девушки, весело болтая и хихикая, обсуждают купленные ими традиционные подарки. За границей японские туристы веселой толпой отправляются в магазины за подарками. Ничто так сильно не разочаровывает их, как неудача в подобном деле. Если японец не может найти для подарка ничего подходящего, он чувствует себя "сабиси" - слово, обозначающее такое множество эмоций, что с трудом поддается переводу. Основной смысл: "одинокий", "покинутый", "печальный" и все, вместе взятое. Подарок - это "удостоверение", что ты посетил ту или иную страну, но, главное, вещественное доказательство того, что и на чужбине ты не забывал о своих близких и друзьях. Черта сама по себе не такая уж необычная и вовсе не сугубо японская; для японцев лишь свойственно проявление настойчивости и целеустремленности, с которой осуществляются покупка и оформление подарка.

Вручение подарка сопровождается словами, что он не имеет никакой ценности. Точно так же как японская хозяйка приглашает гостя к столу, говоря: "Извините, что так скромно, но...". На самом же деле и подарок имеет цену, и стол отнюдь не скромен, а, напротив, весьма обилен. И то, и другое - лишь форма извинения и означает, что ты очень старался, но не знаешь, доставит ли твой подарок (или угощение) радость и удовольствие.

Однако со временем в подобных обычаях стало кое-что меняться. Так, в Токио, наименее консервативном городе страны, над человеком порой потешаются, если он при вручении подарка обращается с заранее заготовленной фразой. Токийцы вообще по своему образу мысли несколько отличаются от остального населения страны: они более находчивы и независимы, непосредственны в общении, менее сложны и официальны.

Если тебя пригласили в японский дом на обед, что для иностранца большая честь, бери с собой подарок. От принятых у нас цветов можно (но не нужно) отказаться, лучше взять что-нибудь из еды или напитков, как принято в Японии. В ответ хозяйка завернет вам кое-что из оставшегося угощения. Это немало вас удивит, но отказываться не следует. После больших торжеств, например свадьбы, в Японии никто не возвращается домой с пустыми руками. Как упаковка, так и вручение подарка требуют настоящего искусства. Иностранцу трудно во всем разобраться, но пусть это его не беспокоит, - японцы и не ждут, чтобы он неукоснительно следовал японским традициям (здесь проявляют большую терпимость, чем в других странах). Если бы он даже попытался следовать всем нюансам в японских церемониях, то все равно потерпел бы неудачу. Начинаются они, как правило, с поклонов при встрече, затем - сидением на полу с поджатыми или скрещенными ногами (мужчины обязаны соблюдать эту позу только в особо торжественных случаях, женщины же - всегда), прощание также сопровождается поклонами.

О сидении, которое теперь в ресторанах японского стиля и в квартирах облегчается опорой, подставляемой под спину сидящего, у меня остались не самые приятные воспоминания.

Однажды верховный священнослужитель согласился принять меня для беседы в одном буддийском монастыре. Сидеть, естественно, пришлось на плоской подушке в традиционной позе с подогнутыми ногами. Через полчаса начавшиеся было мучительные боли в ногах исчезли, но я перестал их чувствовать: ноги будто омертвели. Когда собеседник, говоривший со мной больше о мирских делах, чем о боге, и обнаруживший прекрасную осведомленность по очень многим житейским вопросам, предложил мне наконец устроиться поудобнее, то есть скрестить ноги, я решил воспользоваться советом, но тщетно. Еще через полчаса беседа была окончена и я почувствовал себя счастливым лишь оттого, что не нужно было вставать на ноги, ибо покидать помещение следовало ползком на коленях. Дверь отсутствовала, имелся только лаз, через который, распрямившись во весь рост, пройти невозможно. Когда я наконец очутился на свободе, то долго не мог встать на ноги.

С 1953 года у мелкого торговца "за углом", а также у японского "депато" появился мощный конкурент в лице "супа" - супермаркета, который особенно удобен для тех, кто не владеет японским языком, ибо, по официальному определению министерства торговли и промышленности, "является учреждением самообслуживания, где покупатель сам выбирает товар, кладет в корзину и при выходе оплачивает". В середине семидесятых годов в Японии имелось 66 торговых рядов, включающих 2100 супермаркетов. Их доля в обороте розничной торговли почти достигла доли "депато", однако на них приходилось лишь около одной пятой всего оборота розничной торговли. Остальное распределено по многочисленным магазинчикам, определяющим как прежде, так и теперь внешний облик многих районов не только Токио, но и других городов, особенно вблизи вокзалов, наземных железнодорожных станций и метро. Своим многообразием и пестротой они производят неотразимое впечатление на иностранца. Это магнетическое воздействие исходит не в последнюю очередь от иероглифов, обыденный смысл которых иностранцу недоступен.

Пестрым и разнообразным был и Пассаж барсука в Саппоро, который, однако, привлекал нас как раз своей заурядностью, повседневностью. Мы бесцельно бродили между его торговыми рядами, когда кому-то из нас внезапно пришло в голову поискать грампластинку с записью одного из вариантов южноамериканской песни йод названием "El condor passa" ("Орел пролетел"). Нам сразу же удалось отыскать ряды грампластинок, и я попытался объяснить продавщице, что нам нужно. Однако я не знал, под каким названием эта песня известна в Японии и как перевести на японский язык слово "condor". Вдобавок ко всему наши вокальные способности отнюдь не позволяли нам спеть эту песню. Продавщица, улыбаясь в типично японской манере, склонила голову набок, что должно было означать растерянность, но тут же на ее лице появилась другая, спасительная улыбка. Бесконечно извиняясь, она достала со стеллажа пластинку. Песня была найдена, я же на всю жизнь запомнил, как по-японски будет "condor" - всего-навсего "кондору". Но почему продавщица извинялась перед нами? Не потому ли, что покупатель считается "королем"? "Окякусама ва камисама дэс" ("Покупатель - божество"), - говорят в Японии. Правда, это выражение появилось впервые лишь в конце 1972 года. Продавщица просила прощения за то, что плохо помнила название всех пластинок! Для меня этот случай послужил поводом лишний раз поразмыслить над японской улыбкой, которая подчас характеризовалась как "зловещая", а также над японской учтивостью, о которой многие говорили, что она лишь внешнее проявление вежливости и даже пережиток феодальных отношений.

В начале зимних Олимпийских игр я ехал в метро, напротив меня сидел маленький, лет пяти-шести, мальчик со своей мамой и украдкой меня разглядывал. Неожиданно он выпалил: "Мама, сорэ ва гайдзин да!" ("Мама, иностранец!"). "Дзин" означает "личность, человек", "гай" - "извне". "Гайдзин" в сегодняшнем разговорном языке употребляется для обозначения любого иностранца и не содержит ничего враждебного или унизительного, но все-таки в нем есть какая-то доля неприятия. В литературных произведениях XIII - XIV веков это слово толковалось иногда как "враг", "противник", который необязательно должен был прийти извне, и под ним подразумевался кто-то, кто находится снаружи, "ёсомоно" - чужой, не принадлежащий к собственной "группе", то есть не являющийся ни "накама", ни "ути-но моно", к которым относится любой член семьи или человек из домашнего окружения, школы, предприятия, то есть своей группы. Что касается "гайдзин", то его могут принимать и обращаться с ним весьма вежливо и даже сердечно, но "накама" он не станет. Разумеется, и в этом правиле есть свои исключения: привязанность японца к "гайдзин" может быть так же глубока, как к "накама", ибо при всем кажущемся единообразии по внешности и в манерах поведения не все японцы одинаковы, как неодинаковы все "гайдзин".

Когда малыш произнес это слово в метро, меня оно нисколько не озадачило. Помнится, события развивались дальше так. Не успел малыш закончить фразу, как мать тихо, но весьма решительно одернула сына, сказав: "Гайкоку-но о кякусама на но ё!" ("Это гость из-за границы!"). Притом слово "о кякусама" ("гость") было произнесено столь учтиво, что не поддается переводу. Передать его как "почтенный гость" было бы неточно, ибо прозвучало бы несколько иронично. Я поневоле улыбнулся, мать в ответ также улыбнулась (хотя было ясно, что она испугалась) и стала что-то шепотом объяснять малышу. Затем она замолчала, а потом все время упорно отводила глаза в сторону, а ребенок стал разглядывать меня с еще большим любопытством. Вероятно, он никак не мог понять, что "гайдзин" - "человек извне", который внешне не похож на японца, необязательно должен быть "посторонним".

Это произошло в феврале в 30 километрах от Саппоро, в Дзодзанкэе, небольшом местечке, славящемся своими горячими минеральными источниками. Во время Олимпийских игр они пользовались большой популярностью, так как можно было купаться в бассейнах с водой разной температуры (и едва теплой, теплой и, в нашем понимании, очень горячей). Японцы даже для повседневного купания предпочитают воду, кажущуюся нам невыносимо горячей. Приняв такую ванну, можно было расслабиться, любуясь через большие окна покрытыми снегом горными склонами.

Однажды после переговоров с администрацией отеля по поводу вечернего купания и последующего ужина для большой группы туристов у меня оказалось несколько свободных часов, и я отправился побродить по снегу, пока не набрел на маленький храм, вплотную примыкавший к крутой горе. К стене была прикреплена плита, повествующая об истории основания деревни.

В 1874 году, сказано там, японцам, появившимся в этой суровой местности (освоение Хоккайдо - второго по величине из четырех главных японских островов с площадью 79 тысяч квадратных километров - началось лишь в прошлом веке, но особенно интенсивно оно осуществляется в наше время), коренные жители, айны, поведали о чудодейственных источниках, целебные свойства которых они проверили на оленях, наблюдая, как быстро заживали в воде их раны.

Во время прогулки я встретил троих мальчиков, на пару лет постарше, чем мой недавний знакомый в метро. Несколько удивленно оглядев меня, они принялись непринужденно болтать между собой. Я попытался вмешаться в их разговор.

- Гм, похоже, он нас понимает, - заметил один из мальчиков.

Мы немного побеседовали. Я отвечал на их вопросы, но больше расспрашивал сам и вскоре знал о них почти все. Одному из них вопрос о "гайдзине", как мне показалось, был не совсем ясен. Возможно, он впервые в жизни встретился с "человеком извне". Вдруг мальчик спросил:

- Ты понимаешь по-японски?

И это после того, как мы более получаса говорили

на этом языке. Я вновь тогда вспомнил мальчика в метро и его мать. Почему она тогда одернула сына? Не потому ли, что в те дни все жители Саппоро чувствовали себя гостеприимными хозяевами?

Здесь же, в Саппоро, со мной произошел еще один случай. После театрального представления в заново отстроенном городском павильоне я стоял в фойе среди друзей из Токио - театральных деятелей. Мы обсуждали, как лучше провести вечер. Ко мне подошла девушка лет шестнадцати-семнадцати, - возможно, ученица старших классов средней школы. Она беспрерывно кланялась и говорила тихо, нерешительно. Вначале я никак не мог понять, что ей нужно и потому стал оглядываться, ища помощи. Постепенно до меня дошел смысл ее слов: она просила прощения. Но за что, ради всего святого?! Оказывается за то, что уважаемые гости из дальних стран должны были претерпевать столько неудобств, ибо не все получилось так хорошо, как того хотели жители Саппоро, пригласившие гостей. И она протянула мне красочный плакат-рекламу о выставке резьбы по дереву, которую я уже несколько дней назад посетил, получив истинное удовольствие, и прежде чем я успел поблагодарить девушку и заверить ее, что о неудобствах не могло и не может быть и речи, что, напротив, мы глубоко тронуты оказанным нам гостеприимством, она исчезла.

Что было в душе у девушки, не знаю. При всей спонтанности ее поведения оно тем не менее было тщательно продумано. Я был поражен и даже тронут, а мои японские друзья, которые присутствовали при этом разговоре, делали вид, что это так и должно быть.

В августе 1958 года, во время моего первого краткого пребывания в Японии, мне хотелось проверить на деле все, о чем я узнал и прочитал о ней, о чем мне рассказал учитель. И все равно меня подстерегали неожиданности. Вот одна из них, возможно не столь существенная, но достаточно типичная для Японии. Мне говорили, что сакэ пьют теплым из маленьких фарфоровых чашечек. Первое в своей жизни сакэ я заказал в небольшом баре на знаменитой Гиндзе (это не улица, как я думал, а целый квартал), и мне вскоре подали наполненный почти до краев стакан величиной с кружку для полоскания зубов. Откуда мне было знать, что его содержимое было сакэ! Вспомнив выдержку из опубликованной в 1912 году книги Бернхарда Келлермана "Прогулка по Японии" (к большому сожалению, сегодня полностью забытую), что вкус сакэ напоминает смесь шампанского с хлороформом, я подумал, это мне из любезности подали стакан воды, чтобы я мог запить сакэ водой и как можно скорее избавиться от вкуса хлороформа. Поэтому я терпеливо продолжал ждать свое сакэ, пока ко мне не подошла "хостесса", точнее, "хосу-тэсу" - так называются официантки в японских барах, которые присаживаются к каждому посетителю, ибо японец идет в бар один, без женщины, - и спросила, не хочу ли я осушить свой стакан сакэ, что я и сделал, не почувствовав вкуса ни хлороформа, ни шампанского, после чего пулей выбежал из бара.

Позднее, намного позднее, я пил слегка подогретый сакэ из крошечных, величиной с наперсток, чашечек. Лишь тогда я понял, сколько допустил оплошностей при первом моем знакомстве с сакэ. Самая грубая из них состояла в том, что я заказал его именно в баре, а там обычно пьют виски. Сакэ же пьют во время еды, но, чтобы отведать блюда японской кухни, идут отнюдь не в бар, оборудованный по западному образцу. Однако служащие бара были достаточно деликатны, чтобы не говорить чужестранцу: "Сакэ у нас нет!" Вместо этого кто-то из них принес, видимо, из соседнего бара бутылку сакэ и налил в стакан, предназначенный для виски, так как чашечки для сакэ не значились в инвентарном списке этого бара.

В те же августовские дни моего первого пребывания в Японии мне посчастливилось посетить в Киото одно из самых замечательных произведений классической японской архитектуры и садового искусства, Кацура-рикю, - бывший летний дворец императора. И по сей день он находится в личной собственности императорского дома, поэтому осмотр его дозволен лишь с особого разрешения. Только я принялся фотографировать несколько особо изящных деталей главного здания, как гид нашей экскурсионной группы разразился безудержной бранью. Смутившись, я стал наблюдать за красным, как рак, разъяренным гидом, выкрикивавшим ругательства. То, что брань была адресована именно мне, до меня дошло не сразу. Лишь позднее какая-то добрая душа объяснила мне содержание тирад, изобилующих выражениями, с которыми в процессе обучения в вузе не сочли нужным познакомить даже студентов, изучавших японский язык. Я не запомнил ни одного из этих слов. Но дело было не только в бранных выражениях, которых в японском языке насчитывается не слишком много, а в том факте, что на тебя грубо накричали. Потом я убедился, что даже японцам не чужды сильные эмоции (особенно во время политических дебатов). С тех пор больше на меня никто не кричал. А тогда произошло вот что. Фотографируя в саду, я нечаянно сошел с дорожки и ступил на газон. Этого было достаточно, чтобы на меня полился поток оскорблений. Выходит, столь высоко превозносимая японская вежливость все же имеет границы? И, очевидно, при определенных обстоятельствах эти границы резко суживаются?

Мне никогда не приходилось слышать, чтобы в общественном транспорте, даже если он набит настолько, что невозможно стоять на двух ногах, люди оскорбляли друг друга. Конечно, иногда у кого-нибудь вырвется "бакаяро!" ("дурак"), но не больше. Однако именно в общественном транспорте сталкиваешься с японцами (в основном мужчинами 20 - 45 лет), которые ведут себя с чрезмерной заносчивостью и бесцеремонностью, шокирующими окружающих. Они могут принадлежать к любой социальной группе и иметь различное образование, но это прежде всего лица, которые сами себя охарактеризовали бы как "сарари мэн". Слова эти английского происхождения, только в английском языке нет выражения salary man. Оно, вероятно, образовано в самой Японии, как и многие другие понятия, которые, как полагают, английского или американского происхождения, а на самом деле - "джэплиш" ("японский английский"). Но подробнее об этом несколько позже. Под "сарари мэн" подразумевают человека, живущего на жалованье конторского служащего. Кое-кто из них находился, и даже довольно длительное время, за границей, и большинство имеют высшее образование, закончили колледж или даже университет. Насколько приветливо и подобострастно они порой относятся к "белому" иностранцу, настолько же заносчиво или с полным безразличием - к своим соотечественникам.

Их поведение шокирует еще и потому, что оно резко контрастирует с распространенной в Японии сдержанностью, скромностью, любезностью, чрезмерной застенчивостью и робостью. Если изучать психологию японцев, то можно прийти к выводу, что подобное ухарское поведение порождено не столько излишней самоуверенностью, сколько чувствами прямо противоположными - неуверенностью, а порой и отчаянием. Или это реакция на постоянные раздражители - нервное перенапряжение, сверхстрессы. Любопытно было бы понаблюдать за теми же мужчинами, когда они в своих конторах разговаривают с шефами!

Нельзя не заметить, что сдержанность и толерантность, которые в Японии выражены сильнее, чем где бы то ни было, при определенных обстоятельствах оборачиваются безразличием к ближнему. Обязанностей по отношению к чужим людям вообще не существует. Поведение отдельного человека ориентировано на группу. В группе он чувствует себя защищенным, вне группы - беззащитным и одиноким. Лицевая сторона и изнанка здесь значительно разнятся. Но разве только здесь, где, скажите, этого нет? В Японии "изнанка" остается скрытой от глаз большинства иностранцев: либо они не владеют языком, либо их внимание с самого начала приковано только к "лицевой стороне".

Никто из тех, кто хотя бы проездом бывал в Японии, не станет отрицать, что учтивость, изысканность манер, чувство собственного достоинства и хороший вкус встречались ему на каждом шагу. А мне кажется, это для любого народа не должно быть позором, если наблюдатель увидит не только его светлые стороны, но и такие явления, как пошлость, цинизм, бесцеремонность, с которыми иностранцу приходится сталкиваться нечасто.

То, что случилось со мной однажды в ночном клубе Тоба, маленького, но знаменитого города (прославившегося тем, что именно здесь "королю жемчуга" Микимото в 1893 году впервые удалось вырастить жемчуг), по своей непристойности и пошлости не поддается описанию. Не надо было быть ханжой, неисправимым пуританином или врагом эротики, чтобы с облегчением вздохнуть, выйдя из этого заведения и закрыв за собой дверь. Однако, еще раз повторяю, где в мире такого вообще нет? И когда иной становится на позицию морального рутинерства, не скрывается ли за этим немного лицемерия?

Рис. 6. Ферма по выращиванию жемчуга

Итак, почему, собственно, следует отрицать, что в Японии есть лики, отнюдь не пронизанные благородством, совершенно обыкновенные, но притом необязательно отталкивающие, как упомянутый выше ночной клуб в городе Тоба, что не такое уж редкое исключение.

Остановлюсь еще на одном лике. Говорят, в Японии не принято давать водителям такси "типпу" ("чаевые"). Днем, правда, внешне все кажется весьма пристойным. Пассажир оплачивает лишь сумму, которая значится на счетчике, таксист возвращает сдачу до последней иены. Но в полночь, когда на Гиндзе в Токио закрываются бесчисленные бары и рестораны и на стоянках выстраиваются длинные очереди, свободные такси проезжают мимо, заворачивая на соседнюю улицу. Кто-то голосует. Водитель останавливается, клиент называет адрес, в ответ таксист отрицательно качает головой - и был таков. Тогда клиент вновь голосует и на сей раз называет сумму, которую он готов заплатить сверх показания счетчика, после чего вновь называет адрес, и тогда дверца автоматически открывается. Бывает, приходится платить вдвое, а то и втрое больше положенного. И никого это не волнует, никто не возмущается по этому поводу. "Сикатаганай" - "ничего не поделаешь".

Как говорил поэт?

Все японцы поют шлягеры. 
Все почтительно кланяются. 
Все тихи и скромны. 
Да, это так.

А может быть, все же не все?