Тени старины и современность

Продолжая дружескую трапезу из свежих, живых даров щедрого моря, наш хозяин, известный художник-каллиграф Аракава сэнсэй, начинает интересующий нас рассказ об образности иероглифики и каллиграфическом искусстве. Сухопарый, невысокий, как большинство японцев, аскетического сложения, с продолговатым лицом и контрастными, заостренными чертами. О таких людях японцы говорят: "Худой, как скелет комара". Аракава сэнсэй работает у себя в студии, расположенной на втором этаже старояпонского деревянного дома. Здесь, в Камакуре, прошло детство, и после окончания университета Киото он вернулся под кровлю своих родителей, чтобы всецело посвятить себя любимому занятию. Он вышел из крестьянских глубин, крепко помнит старые приметы, поговорки и дедовские пословицы. И часто в разговоре ученого трудно отличить его собственные выражения от народных поговорок. Афористичность языка Аракава сэнсэй объясняется, видимо, и его профессией. Каллиграфическая живопись в значительной мере связана с философскими и поэтическими изречениями, крылатыми словами, пословицами. Теперь он глава семьи и дома, работает один, не считая сына, Киносита сан, который помогает отцу и готовится наследовать его искусство каллиграфической живописи. Когда художник разрешил сыну подписывать свои каллиграфические работы, появилось новое имя - псевдоним Киносита. Аракава сэнсэй предстоит многое еще сделать. Но нет больше нужных сил. Их становится все меньше. В этих словах проявляется требовательность, суровая взыскательность художника к себе, к своему труду, к высокому искусству каллиграфа и ученого.

У токонома, домашнего алькова, висит удлиненной формы иероглифический свиток. На шелковистом нейтрального цвета фоне уверенной рукой мастера изображены шесть знаков, выполненных в полускорописной манере под "травянистый стиль", с небольшими графическими сокращениями. Смысл написанного предельно ясен: "День без труда - день без еды".

Обращаясь к литературно-историческому памятнику китайской философской мысли "Даодэ-цзин" - "Канону о пути и добродетели", который традицией связывается с именем легендарного мудреца древности Лао-цзы (приблизительно VI в. до н. э.), я спрашиваю Аракава сэнсэй, не является ли иероглифическая шестерка на висящем свитке философской антитезой "Даодэ-цзину". По своему мировоззрению Лао-цзы принадлежит к числу древнейших наивных диалектиков с заметными элементами метафизики. Весьма существенной стороной философии Лао-цзы, даосизма, является проповедуемый им принцип пассивности. "Тот, кто не борется, - говорится о мудром человеке в "Каноне о пути и добродетели", - непобедим в Поднебесной"^*.

^* (Лао-цзы. Даодэ-цзин, гл. 22.)

Из прочитанного мне было известно, что, согласно учению Лао-цзы, подлинный покой воцаряется с прекращением борьбы и установлением жизни в соответствии с субстанцией мира "дао". Утверждаемый даосизмом принцип "у вэй", то есть "недеяние", принцип бездеятельного отношения человека к окружающему миру, невмешательство людей в существующую реальность - одно из основных канонических положений даосизма: "Предпочитать недеяние и осуществлять учение безмолвно" - таков тезис Лао-цзы. В "Каноне о пути и добродетели" содержится следующее разъяснение по этому поводу: "Быстрый ветер не продолжается все утро, сильный дождь не продолжается весь день. Кто делает все это? Небо и земля. Даже небо и земля не могут сделать что-либо долговечным, а человек тем более^*.

^* (Там же, гл. 23.)

Таким образом, утверждается идея непостоянства в природе и бессилие человека перед ее явлениями, идея того, что все в мире образуется само собою, стихийно и вмешательство человека, его деятельность излишни. В соответствии с этими взглядами на явления окружающей природы даосизм утверждает, что "высшая гуманность осуществляется через недеяние"^*.

^* (Там же, гл. 38.)

Внимание читателя следует обратить также на то, что источник и причина беспорядка в Поднебесной заключается, согласно Лао-цзы, в отходе от мира природы, от естественного пути, то есть в том, что создается искусственный, чуждый природе образ жизни людей. И учение Лао-цзы как бы. указывает средство против порождения подобных явлений: оно призывает к возвращению на путь "дао", который якобы помогает одновременно и человеку и обществу.

- Со дэс нэ, - произносит Аракава сэнсэй традиционное "видите ли", - поднятый вами вопрос затрагивает извечную для японцев проблему. Вот уже на протяжении ряда столетий от японцев добиваются ответа, верны ли мы философии древних мудрецов, пришедших в далекую старину на японские острова вместе с литературой, созданной ими на китайской иероглифике? Заимствовали ли мы мировоззрение даосизма и конфуцианства, их морально-этические каноны? Либо же нами избраны иные пути, которым мы следуем в соответствии со своими собственными национальными традициями? Или, наконец, японцы, помимо их способностей заимствовать и подражать, обладают какой-то самобытностью и способны на самостоятельность, оригинальное творчество?

Не спеша, даже с явной медлительностью закончив свое изложение, Аракава сэнсэй берет стоящую перед ним пиалу из серой пористой керамики и, подержав ее немного в руке, отпивает несколько небольших глотков запаренного в ней зеленого чая.

- Сперва, пожалуй, следует сказать несколько слов относительно висящего здесь иероглифического свитка. Видите ли, ни содержание, ни исполнение не принадлежат мне. Это - философия и каллиграфический почерк моего сына. У него свои взгляды, свое мироощущение и свои эстетические вкусы, которые формировались в годы его университетского обучения, в другое время и в иной обстановке, чем это было в мои годы. Однако мы с ним в равной мере штудировали китайских классиков и, мне думается, в одинаковой степени владеем текстом древних канонических книг. И хотя мы отнюдь не во всем с ним согласны, нередко расходимся в самой интерпретации определенных философских и эстетических положений, не могу утаить, однако, что внутренне все чаще мне приходится разделять его порой очень радикальные суждения, анализ и оценки.

Извинившись ("Сицурэй симасита"), художник выходит в соседнюю комнату и вскоре возвращается с томиком "Дао-дэ-цзина" на древнекитайском языке и с приложением параллельного японского перевода.

- Теперь позвольте, - продолжает Аракава сэнсэй, - обратиться к тексту "Канона о пути и добродетели". Японцы, разрешите заметить, не без интереса относятся к философским воззрениям Лао-цзы, хотя, разумеется, это еще вовсе не может означать их полного согласия с ними. Нам, безусловно, импонирует тезис "Даодэ-цзина" о взаимосвязи человека с окружающей природой. Известно, что в характере японцев, быть может как ни у какого другого народа, таится глубокое чувство привязанности к живой природе, проникновенное отношение к родной земле, какое-то обожание своих островов ... И вот в философии даосизма мы обнаруживаем не простое понятие о триаде (земля, человек, небо), как это характерно для конфуцианской доктрины, а формулу - земля, человек, небо, дао - путь, естественность. В "Каноне о пути и добродетели" мы находим следующее определение порядка соотношения этих сил: "Человек следует земле. Земля следует небу. Небо следует дао, а дао следует естественности"^*. Это помогает понять, что даосизм предписывает познание "дао" как первопричины видимого мира посредством проникновения в сущность вещей и явлений, путем слияния с окружающей человека природой. Именно в этом мы видим определенную взаимосвязь философских идей даосизма с художественным литературным творчеством, что нас также весьма интересует. Таким образом, основой и первостихией всего мироздания Поднебесной (тянься) является у Лао-цзы не величественное вышнее небо^**, а открываемое им свое, оригинальное понятие некоей абстракции "дао". Это значит, что вместо представления о небе как высшем духе, божестве в образе человека Лао-цзы утвердил понятие "дао", которое уже воспринимается отнюдь не как антропоморфизм. В этой связи с точки зрения моих профессиональных интересов крайне важно обратиться к этимологическому анализу понятия "дао" в его историческом аспекте.

^* (Лао-цзы. Даодэ-цзин, гл. 25.)

^** (В "Книге истории" в этой связи говорится, например: "Величественное небо учит.своему закону и распространяет его на четыре страны света" ("Шаншу", гл. "Канванчжигао").)

Аракава сэнсэй вновь покидает нас с тем же тактом и тотчас возвращается с другой книгой в руках. Аракава сэнсэй около семидесяти пяти лет, но держится он бодро, весь

день подвижен, и ходит он как-то быстро, полубегом. Время успело его сгорбить, несколько согнуть. Но он удивительно легко садится прямо на пол, может сидеть на циновке с подогнутыми ногами целые часы, а затем так же легко, будто и не подгибал ног, встает и продолжает свой стремительный бег.

- Со дэс нэ ... - продолжает он, - отношение японцев к "Даодэ-цзину" как к литературному памятнику весьма метко охарактеризовано профессором Эйити Кймура: "Канон о пути и добродетели" представляет собой не только философский трактат, но редкое по своим достоинствам произведение художественного творчества"^*.

^* (Эйити Кимура. Новое исследование Лао-цзы (Роси-но синкэнкю). Токио, изд. "Собунся", 1959 (на японском языке).)

Отложив процитированный труд, Аракава сэнсэй неторопливо берет книгу Лао-цзы и продолжает спокойное и уверенное изложение своего взгляда:

- Так вот, понятия современного иероглифического знака "дао" словно образуют несколько семантических рядов. В первом из них стоит обычное и наиболее распространенное значение "дао" - путь, дорога, орбита и т. п. Второй включает такие смысловые понятия "дао", как метод, средство, принцип, а также мораль, этика, справедливость. В третьем стоят значения: доктрина, учение, истина. Наконец, в даоском учении "дао" есть высший, абсолютный закон, всеобъемлющая субстанция, сущность, не имеющая внешней причины и порождающая все явления из самой себя.

Аракава сэнсэй встает со своего места на плоской подушке с изображением летящего дракона, лежащей на циновке, берет лист бумаги и кисть с тушницей, возвращается и начинает изображать на бумаге объясняемые иероглифы.

Я смотрю на руки каллиграфа, удивительно тонкие, с удлиненными, будто вытянутыми пальцами, в мелких трещинках, заполненных, как лакуны, черной тушью. И мне почему-то вспомнились строки Исикава Такубоку, лаконичные и емкие:

Вот - и работали,
Работали, а жизнь не стала легче.
И глаз не отвожу от рук своих.

- Интерес для нас представляет иероглифическое изображение знака "дао" в его становлении и развитии. Идеографическая структура "дао" состоит из двух основных пиктограмм: символа движения человеческой ноги, передаваемого китайским словом "го" (движение), и изображения головы, передаваемого словом "тоу" (голова). При этом обе пиктограммы - "го" и "тоу" - в общем сохранили древние формы иероглифической графики. Это помогает обнаружить не только простейшее выражение понятия "дорога", связанного с компонентом "го" (движение). Здесь также ясно обозначена пиктограмма "тоу", указывающая на голову человека во взаимосвязи с движением "го". Отсюда возникает понятие не простого пути или направления движения. В самой композиции пиктограмм "движения" и "головы" нельзя не усматривать некий единый комплекс, единую идею - "движение головы", то есть "движение мысли", "мышление". Такое понимание вытекает из природы символического изображения головы "тоу" как начала интеллектуального. Мы усматриваем в этом, таким образом, что здесь заложена идея духовного характера, идея внутреннего мира человека. Отсюда в идеографическом изображении "дао" обнаруживается идея пути выражения интеллектуального мироощущения человека.

Слушая Аракава сэнсэй, я смотрю на целые громады книг, плотно, словно добротная кладка кирпичной стены, лежащих на деревянных стеллажах. Длинные доски хорошо обструганы, чисты, без какого-либо покрытия или краски, чтобы не скрывалась их природа, натуральная окраска и рисунок.

Среди множества книг встречаю знакомые мне труды: "История Японии" Киёси Иноуэ, "Социальная история Японии" Китидзи Накамура, "Структура феодального общества в новое время" Такуя Хаттори и Горо Фудзита, "Феодальные города Японии" Такэси Тоёда, "География и древняя культура Японии" Кэйдзиро Фудзиока, "Книга перемен" (новая интерпретация) Вакиэн Минагава.

Даосизм занимает целый стеллаж. Здесь собраны наиболее известные исследования ученых, занимающихся изучением "Канона о пути и добродетели". Выделяется огромный фолиант в сером переплете из грубой мешковины: "Новое исследование Лао-цзы" Кимура. А рядом возвышаются тома в суперобложке из глянцевого наката - "Очерки иероглифической письменности" Акиясу и двухтомное издание "Дао (путь) изображения" (исследование ритуальной диспозиции китайского изобразительного искусства) Май-май Цзы, в горчичной обложке с иероглифическим тиснением и великолепными иллюстрациями.

В философском аспекте идеограмма "дао", поясняет Ара2кава сэнсэй далее, содержит два диаметрально противоположных начала. Во-первых, пиктограмма компонента "тоу" ("головы") соотносится с понятием "тянь" - "неба", "небесного начала", символизирующего в традиционном мировоззрении всеобщую гармонию. Голова подобна небу, которое, согласно натурфилософским представлениям, имеет круглую форму, в отличие от земли, якобы представляющей собой квадрат. В знаменитом словаре XVIII века "Тушу цзи-чэн", являющемся наиболее полной энциклопедией китайской культуры, говорится, в частности: "Голова человека соответствует небу, являясь круглой, подобно небу, и, наоборот, ноги соответствуют земле, являясь квадратными, подобно земле, и находясь внизу".

Из этого вытекает важное следствие: согласно понятиям древних натурфилософов ("иньянцзя"), основывающих свое учение на взаимодействии космических сил света и тьмы (Ян-Инь), "тоу" ("голова") относится к положительному, мужскому, солнечному началу "Ян", в отличие от своей противоположности - "Инь" - темному, женскому, отрицательному началу. Во-вторых, пиктограмма "го" ("движение") распадается на две составные части, особенно ясно выраженные в древнем начертании. Это - графический элемент, передающий слово "чи" и обозначающий движение левой ноги человека, и элемент, соответствующий слову "чжи" и символизирующий остановку, прекращение движения. И здесь, в свою очередь, обнаруживается мотивировка внутренней обусловленности действия, так как движение левой ноги, согласно той же натурфилософии, соотносится с действием негативной силы "Инь", в отличие от правой стороны, соответствующей позитивному началу "Ян".

- Изложенное, - добавляет собеседник, - приводит к заключению о том, что гносеологически в идеограмме иероглифа "дао" заложены понятия о противоборствующих силах "Инь" и "Ян", являющихся источником разных, диаметрально противоположных начал, порождающих столкновения и противоречия. Это, собственно, и определяет противоречивую природу доктрины "дао" с его, как это звучит на языке материалистов, единством и борьбою противоположностей. Именно об этом находим прямое указание у Лао-цзы, утверждающего, что "все вещи носят в себе Инь и Ян", представляющие собой два противоположных друг другу и взаимно обусловленных природных начала. Известно, что иероглифический знак "дао" существовал задолго до создания Лао-цзы философской системы даосизма. Встречался он ранее и в различных семантических сочетаниях, в частности в сочетании с тем же знаком "тянь" ("небо"), образуя "тянь-дао", то есть "путь неба", "закон неба", и т. д. Интересны в этой связи следующие положения, содержащиеся в "Каноне о пути и добродетели":

"Когда небо творит зло, кто знает причину этого?"^*

^* (Лао-цзы. Даодэ-цзин, гл. 73.)

"Небо его спасает, человеколюбие его охраняет"^*.

^* (Там же, гл. 67.)

"Закон неба (тяньдао) не имеет родственников, он всегда на стороне добрых"^*.

^* (Там же, гл. 79)

Закрыв фолиант Лао-цзы и положив его рядом с собой на циновку, Аракава сэнсэй двумя руками берет массивные очки в дымчатой оправе, которые он надевает при чтении текста, и, аккуратно поместив их в бархатный футляр, продолжает медленно отпивать чай из керамической чашки.

- А теперь, - говорит он, не выпуская пиалу из руки, - разрешите вернуться к началу нашего разговора. Как вы, вероятно, заметили, японцы с усердием штудируют в университетах древнекитайские сочинения, стремятся понять мировоззрение мудрецов далекой старины. И можно без преувеличения сказать, что именно в Японии доскональнее, чем где-либо в другой стране, изучили классическое наследство Китая, чему, конечно, в немалой степени способствовало знание иероглифики. Более того, по всей вероятности, в Японии лучше, чем в любой другой стране, способны оценить философские и литературные памятники китайской древности. И все же это не может и не должно являться иллюзией, будто японцы не только изучали, но и заимствовали всю эту китайскую мудрость и лишь тем поддерживают свое духовное существование. Увы, такого рода впечатление, если оно продолжает иметь место, лишено основания и проистекает из заблуждения тех, кто склонен к сенсационным открытиям и экзотике. И висящий здесь каллиграфический свиток, выражающий совершенно определенные философские и эстетические взгляды автора, а вернее сказать, авторов - сына и отца, - может служить доказательством тому, что с Лао-цзы мы движемся в диаметрально противоположном направлении...

В ярком разливе весеннего солнца панорама камакурского побережья, которая простирается за огромным стеклом нашей веранды, приобрела какую-то прозрачную, эфирную позолоту, которая покрывает и зеркальную морскую гладь, и скалистый берег с опрокинутыми рыбацкими лодками, и серые глыбы камней. Сказочная роскошь грозных феодалов погребена под этими плитами, и вместе с ними похоронена устрашающая слава жадных до власти и богатства сёгунов и даймё. И вместо средневековых самурайских дружин здесь носится теперь лишь яростный ветер, рождаемый дыханием океанского гиганта.

- Со дэс нэ... - заговорил вновь Аракава сэнсэй, - китайский даосизм, и, конечно, не только эта философия древнекитайских мудрецов, привлек пристальное внимание в Японии, но отнюдь не был нами воспринят, не стал мировоззрением японцев. Философия Лао-цзы и Чжуан-цзы, пожалуй, менее всего повлияла на философскую мысль Японии. Для нас это скорее увлекательная древность, которой мы любуемся и восхищаемся, но никогда не забываем, что это лишь тени старины. И кажется, это к счастью самой Японии, которая благодаря своему динамизму и творческой активности, а не даоскому недеянию и пассивности смогла двигаться столь стремительно и оказаться в ряду наиболее развитых стран. Если бы даосизм или конфуцианство действительно были заимствованы японцами, сделались их философией и руководством к действию, то едва ли Японии удалось добиться признаваемого всеми индустриального и научно-технического прогресса. И если эти системы древних мыслителей являются таким бесценным благом и чудодейственной панацеей, то почему же сами обладатели этого наследства в Китае, владеющие к тому же неисчерпаемыми людскими ресурсами, до сих пор не способны выбраться из технической и агрикультурной отсталости?! Неверен взгляд, будто вся философская мысль в старой Японии всецело вдохновлялась идеями китайской философии. Известно, что многое в ней идет от буддийской философии. Есть и некоторые течения философской мысли, которые развивались по оригинальной линии. В равной мере нельзя утверждать и противоположное: будто философская мысль в старой Японии развивалась совершенно независимо от китайской. Известно, что особенно сильно было влияние древних мыслителей, философии сунской школы и школы Ван Ян-мина. В отношении же современных японцев справедливо сказать, что они безусловно отдают предпочтение мировоззрению динамичному, движению активному, стремительному, порой агрессивному. И в житейской интерпретации об этом говорит также иероглифический свиток, висящий в парадной нише: "День без труда - день без еды".