3

В двадцатом веке Япония не раз привлекала к себе внимание Запада. Ее описывали крупные писатели - Бернард Шоу, Клодель, Дюамель, многие другие. Ее охотно посещали зажиточные туристы: кроме озер, водопадов, кроме ручных оленей в священном парке Нары и кукольного театра их ожидали услужливые проводники и комфортабельные гостиницы. Турист, естественно, замечает то, что ему непривычно, и, в зависимости от своего характера, либо беспредельно восхищается экзотикой новой для него страны, либо столь же страстно ею возмущается. Вспоминая все, что мне приводилось читать об Японии, я вижу, насколько многие описания этой страны были условными, а суждения о ней парадоксальными и вряд ли справедливыми. Японцам не повезло, как не повезло героям некоторых посредственных романов нашей литературы:их изображали только одной краской - или розовой, или черной.

37. Роспись в храме Хориудзн в Наре. VIII в. Фрагмент

Сакура, то есть вишня, которая украшает множество японских вееров, кимоно и фуросйки, цветет действительно розовыми цветами. Я не думаю, однако, чтобы розовой была жизнь Японии; не верю ни в умилительность персонажей романов Лоти, ни в страсти "Мадам Баттерфляй". Описывая японцев, некоторые западные авторы улыбались растроганно и снисходительно; примерно так держатся с детьми холостые мужчины, желая показать мамашам свою доброту.

В их рассказах имелось все - и рис, который едят палочками, и раздвижные домики, и сверхучтивость, и хорошенькие девушки в кимоно с широкими поясами "оби", неизменно щебечущие. Символом розовой Японии была куколка с черными гладкими волосами. Куклы, изготовляемые в Киото и Фукуоке, грузились на пароходы, заполняли подарочные магазины Лондона, Парижа, Нью-Йорка, а потом поселялись в будуарах содержанок, в столовых адвокатов и коммерсантов, в приемных дантистов. Для миллионов западных буржуа Япония была игрушечным миром с гейшами и с бумажными фонариками, с цаплями и драконами, с ирисами и с веерами, с хризантемами и с церемониями.

Конечно, были на Западе специалисты, хорошо знавшие искусство Японии, были художники, потрясенные старой японской живописью, но средний европеец, читатель "Мадам Хризантем", восхищался не японским гением, а "японщиной" - стилизацией, доходившей до безвкусицы. Ему нравилась "Страна восходящего солнца", осыпанная лепестками сакуры и окропленная слезами мадам Баттерфляй. Японцы про себя незаметно посмеивались, но не возражали, они изготовляли на экспорт стилизованные ширмы и абажуры, они даже установили, в каком именно домике Нагасаки проживала мадам Баттерфляй. Падкость западного буржуа на экзотику объяснялась скукой его жизни, бухгалтерией чувств, механикой развлечений. Он влюблялся в мнимую Индию йогов и баядерок, в вымышленный Китай премудрых мандаринов, в воображаемую Японию, улыбчивую и розовую.

38. Скульптура. VII в.

Англичанин Лафкадио Херн не был поверхностным туристом, он прожил в Японии большую часть своей жизни и написал об этой стране интересные книги; но и он не мог удержаться от стремления сделать японцев розовыми. Он жаждал идиллии: его пугало распространение в Японии образования, он считал, что наиболее глубоко японскую душу выражают крестьяне и дети. В книге "Улыбка японца" Херн говорит, что японцы улыбаются, скрывая свое горе, они воспитаны в духе строгой морали, и улыбка для них - акт благодеяния.

Бесспорно, японцам (как и китайцам) свойственны большая стыдливость, да и большая вежливость, нежели европейцам. Однако стоит привести слова японского философа и эссеиста Тэцудзо Таникава, который писал: "Со взглядом Херна на улыбку японцев, как на имеющую особый глубокий смысл, нельзя согласиться, даже если такой взгляд продиктован добрыми чувствами к японцам. Японцы, возвращаясь на родину после долгого отсутствия, часто говорят, что им бросаются в глаза неприветливые взгляды их соотечественников.

В такой внешней недоброжелательности, которая прямо противоположна улыбке, я вижу прямое наследие японского феодализма. "Если мужчина выйдет из дому, то обязательно встретит семь врагов", - говорили самураи. Жизненная необходимость быть всегда начеку выражалась в недоброжелательном остром взгляде". Таникава написал это почти двадцать лет назад, когда Япония, подчиняясь кучке милитаристов, вела войну и готовилась к войнам. Естественно, менее всего в те годы японцам было до приторных улыбок. Если я вспомнил об этом споре, то только для того, чтобы подчеркнуть, насколько многие западные авторы, описывая Японию, подчиняли реальность своим концепциям.

39. В храме Киото в жаркий день

Люди, читавшие о розовой стране, пропустили мимо ушей и рождение крупной промышленности, и рост образования, и социальные битвы, и приход к власти людей, мечтавших о захвате всей Азии. Они вдвойне растерялись, раскрыв в одно недоброе утро газету: откуда у кукольных мастеров мощные бомбардировщики и почему ближайшие родственники мадам Хризантем водяным лилиям предпочли подводные лодки.

Были и такие западные авторы, которых Япония возмущала. Они не раз писали, что японцы лишены какой-либо индивидуальности; мелькали стереотипные определения: "пруссаки Азии", "вечные имитаторы", "муравейник". В книгах этих авторов Япония была страной самураев, жаждущих рубить и крушить, страной харакири и пыток, коварства и жестокости, беспрекословного повиновения и дьявольской хитрости.

Конечно, в тридцатые годы нашего века японские генералы старались удесятерить штаты шпионов, а полиция не жалела средств на секретных осведомителей. Но ведь это относится к политической истории страны, а не к характеру народа. Между тем авторы, рисовавшие Японию черной, уверяли, будто каждый японец рождается шпионом, нет для него более возвышенного времяпрепровождения, нежели добровольный сыск. Достаточно вспомнить, как в добродушной Италии чернорубашечники убивали детей, как в городе четырех революций картезианцы маршировали под окрик фельдфебелей, как пылали книги в стране Гутенберга, - чтобы отвести всякие попытки сделать национальный характер ответственным за злодеяния того или иного режима.

Почему японцев называли "пруссаками"? Меньше всего в их природе слепое повиновение. Японской толпе несвойственна автоматическая дисциплина. Даже в самые темные периоды своей истории японцы не раз выказывали неповиновение, протестовали, высмеивали, бунтовали. Это люди живые, насмешливые, порой озорные, муштра им не к лицу.

Словами вроде "муравейник" кидаться не стоит. Я много раз читал и об японцах, и о китайцах, и об индийцах довольно однообразные суждения досужих мещан Запада: "У них нет индивидуальности, нет понятия личной судьбы, именно поэтому они не дорожат жизнью". Не знаю, чего больше в таких разговорах - недомыслия или лицемерия. Западного буржуа пугают цифры, он никак не может примириться с тем, что китайцев в четыре раза больше, чем американцев, или что индийцев в семь раз больше, чем англичан. Но если многозначное число превращает страну в муравейник, то житель Австралии вправе назвать муравейником Италию - ведь итальянцев в шесть раз больше, чем австралийцев. Разговоры о том, что японцы будто бы не дорожат своей жизнью, попросту неумны - рыбак Хоккайдо так же мало хочет умереть, как и парижский сноб, а духовный мир токийского студента, право, не проще и не беднее духовного мира студента Оксфорда. Разговоры о "муравейнике" помогли многим филистерам Запада оправдать перед своей совестью уничтожение Хиросимы и Нагасаки.

40. Жилища рыбаков в Токио

Правда ли, что японцы "вечные имитаторы", как то часто утверждают на Западе? Люди, отрицающие творческий дар японцев, начинают обычно с того, что культура пришла в Японию из Китая, что до сих пор японцы употребляют китайские иероглифы, что скульптура эпохи Нара похожа на скульптуру эпохи Лючао и Тан, что японская поэзия десятого века носит следы влияния больших поэтов Китая. Все это бесспорно, и к этому можно добавить, что фрески, сохранившиеся в храмах Нары, сродни индийской живописи пещерных храмов Аджанты, что я видел японскую живопись, которая бесспорно свидетельствует о далеких влияниях Ирана, что, глядя на скульптуру эпохи Асукай, кроме индийского Будды можно вспомнить и о древнегреческом Дионисе. В Наре, как в индийской Эллоре, как в Китае, видишь общность истоков мировой культуры.

Китай династии Тан был самым передовым государством того времени, он находился в полном расцвете творческих сил. Культура едва родившаяся или, напротив, одряхлевшая, окостеневшая боится влияний извне, стремится поплотнее закрыть все двери. Напротив, культура сильная, переживающая подъем, охотно вбирает в себя чужое мастерство, чужие достижения. Таким был Китай эпохи Тан, Древняя Греция, Индия Гуптов. Они оставили после себя изумительные произведения искусства, которые нас потрясают, на которых мы учимся.

Культура пришла в Японию из Китая, как она пришла к европейским народам из Греции, но японцам повезло - они не знали толкований Византии и ретуши Рима.

Японцы сумели придать китайским формам искусства свой национальный характер, и не их вина, если иностранные туристы больше всего восхищаются теми памятниками прошлого, которые менее всего показательны для японского гения. В десятках английских и французских книг пагода-мавзолей сёгунов Токугава в Никко описывается как шедевр японского зодчества. Этот храм, построенный в семнадцатом веке, громоздок, пестр, пожалуй, даже криклив. А сила японского искусства в его необычайной простоте, наготе, в пренебрежении ненужными подробностями, в понимании материала, который подается незамаскированным, скажу больше - в лирическом, взволнованном подходе к материалу. В Никко можно найти множество искусных деталей, но искусность еще не означает искусства: это, если угодно, японское барокко. Достаточно сравнить мавзолей в Никко с пагодой Хорюдзи в Наре, с более поздними дворцами Киото, чтобы понять, насколько украшательство, пышность, внешняя эффектность чужды японскому духу.

Архитектура с самых древних времен в Японии была связана с пониманием природы, зодчий являлся в известной мере садовником - деревья сажали, как возводят здание, а строили храмы, дворцы, дома, строго считаясь с пейзажем и включая деревянное строение в картину- горы, небо, вода, деревья. Архитекторы, как и садовники, быстро отказались от симметрии. Их постройки созданы не для патетических утверждений, не для того, чтобы удивлять, - они стояли и стоят, задумчивые, глубоко естественные в своем сложнейшем искусстве, предназначенные для созерцания, для размышлений.

Я упоминал о чайной церемонии. Может быть, теперь это только затверженный ритуал или протест против грубой механизации быта, но в течение веков и веков эта церемония предполагала возможность дружеской беседы, спокойных размышлений, внутренней сосредоточенности, и меня не удивляет, что беседки для чайной церемонии строились с таким же искусством и с таким же вниманием, как храмы.

Древние японские скульпторы очеловечили образ Будды. Это не идол, да и не бог, это задумавшийся человек. Работая над статуями Будды и всех его воплощений, скульпторы показывали знание природы и вместе с тем выражали свое понимание красоты - Будда не обожествлен, он только одухотворен. В музее Нары рядом с изумительной головой Бодисатвы стоят статуи его учеников; каждая статуя - это биография, раскрытие характера и судьбы. Я не знаю, существовало ли в седьмом веке слово "реализм", но реализм существовал, - достаточно посмотреть скульптуру Нары.

41. Тэцудзо Сато. Носильщик. 1929 г.

Вряд ли люди, обвиняющие японцев в подражательстве, способны к раздумьям. А может быть, они и не ходили по улицам Киото и Нары, может быть, их рассуждения вызваны той поразительной быстротой, с которой японцы переняли западную цивилизацию? Японцам, действительно, пришлось за короткий срок выполнить то, на что народы Западной Европы положили века. Во Франции первый университет, независимый от теологии, был основан в шестнадцатом веке, первая газета начала выходить в семнадцатом веке, а железные дороги французы стали строить в тридцатых годах прошлого столетия. В Японии в течение двух лет (1871-1872) открылась первая железная дорога, начали работать современные почта и телеграф, появилась первая ежедневная газета, было введено всеобщее начальное обучение и открыт первый университет.

Быстрота освоения техники говорит не об "имитаторском" характере японцев, а об их редкостном трудолюбии. Это трудолюбие, терпение, тщательность в работе проходят через всю их жизнь. Может быть, перенять современное машиностроение японцам было не труднее, чем создать ткацкое мастерство, где от каждого ремесленника требуются чувство цвета, вкус и руки феи? В Японии очень любят карликовые деревья. Крохотные сосны, криптомерии, клены, вишни в горшочках, которые не глубже чайного блюдечка, украшают японские дома. Ствол деревца свидетельствует об его почтенном возрасте. В любви японцев к этим зеленым карликам то же стремление привести природу к себе, хотя бы в миниатюрном виде, как и в планировке их крохотных садиков. Вряд ли, однако, чужестранец, с удивлением разглядывающий карликовое деревце, догадывается, сколько нужно труда и терпения, чтобы его вырастить, не дать ему ни подняться вверх, ни погибнуть. Японцы вывозят за границу культивируемый жемчуг. В раковину осторожно кладут крохотный шарик, сделанный из толченого перламутра. Раковину, которой "привили" этот шарик, опускают на морское дно. Время от времени ее осматривают, ограждают от паразитов; она превращается в домашнее животное, требующее ухода. Четыре года спустя ее окончательно вытаскивают из воды: жемчужина готова. Эта работа требует не меньшего внимания, чем изготовление мельчайших деталей механизма.

Карликовые деревья или культивируемый жемчуг - если угодно, мелкие курьезы, но такое же трудолюбие, такую же находчивость японцы проявляют во всей своей деятельности - в постройке гидростанций и в рыбном промысле, в издательском деле и в текстильной промышленности.

Тем литераторам Запада, которые утверждают, что японцы - "имитаторы", стоит призадуматься над историей культурных связей между Японией и Европой. Очень многому европейцы научились у японцев - и светлой, строгой архитектуре, и пониманию перспективы в живописи, и садоводству, и разнообразию фарфора. Не настало ли время отказаться от чересчур легких определений, которые только усиливают непонимание и порождают горечь разуверений? Японские куклы очень милы и никому не мешают, но кроме кукол в современной Японии есть выдающиеся ученые-физики, крупные медики, превосходные архитекторы, великолепные конструкторы, талантливые кинорежиссеры. Это страна и очень старая и очень молодая. Англичанин Дрэссер писал: "Можем ли мы показать в Англии здания, которые, просуществовав с восьмого века, стояли бы в том же виде, как их построили? А ведь наши постройки покоятся на прочных фундаментах и не на земле, подверженной постоянным сотрясениям...". Я дивился, глядя на постройки, о которых пишет Дрэссер, - дивился и гению и познаниям древних японских зодчих. Но едва ли не еще больше меня восхищали десятки тысяч студентов, их собрания, вопросы, которые они мне ставили, живость взгляда, пытливость, задор и легкая, почти неуловимая печаль. Беседуя с ними, я как будто заглядывал в завтрашний день Японии.