Сто миллионов самоубийц

(Takeshi Kaiko. Tokyo. 1977.)

Перевод Б. Раскина

Тот, кто смотрел кинофильм Чаплина "Новые времена", вряд ли сможет забыть кадры, которыми он начинается: стадо овец, налезая друг на друга, мчится к скотобойне; одновременно толпа рабочих ранним утром поспешно спускается по ступеням станционной лестницы.

Однажды ко мне обратились с просьбой написать очерк на тему: "Как ощущают на себе японцы индустриализацию Японии?" Не представляя, с какой стороны подступиться к этой теме, я уныло брел по улице, словно страдая от зубной боли, и, чтобы переключить свои мысли на что-нибудь иное, зашел в кинотеатр, где как раз демонстрировался этот фильм Чаплина. Маленький джентльмен в котелке и больших стоптанных ботинках был как всегда свеж и оригинален. Незаметным движением плеч и рук он удивительно живо и точно передавал всю гамму переживаемых им чувств. Я покидал кинотеатр, очарованный "Новыми временами". Зубная боль прошла без следа. Все уже сказано, подумал я, и своей писаниной я ничего не добавлю. Оставалось поднять руки и признаться в своем полном поражении, но это нисколько меня не опечалило.

Тот откровенный намек, который сделан гениальным Чаплином в начальных кадрах, с некоторыми поправками можно отнести и на счет нашей повседневной жизни - достаточно постоять и понаблюдать на платформе одной из крупных токийских конечных станции в утренние часы "пик". От этих станций веером расходятся пригородные линии, которыми ежедневно пользуется бесчисленное множество служащих. Когда, скрежеща старыми железными коробками вагонов, очередной поезд прибывает на станцию, люди, спокойно стоявшие в очереди на посадку, опережая друг друга, бегут к вагонным дверям. Они ждут послушно, как овцы, но кидаются к вагонам со скоростью волка, преследующего добычу. Если, на счастье, им удается занять свободное место, они снова превращаются в овечек и либо задремывают, либо разворачивают газеты и раскрывают книги. "Некоторые дополнения" к кадрам из "Новых времен" можно наблюдать у вагонных дверей. Электричка должна отправляться, но двери невозможно закрыть из-за торчащих в них пассажиров. Тогда подскакивают станционные служащие, впихивают внутрь вагона тех, кого можно еще впихнуть, и оттаскивают тех, кого протолкнуть в вагон невозможно. Мы называем этих служащих "толкачами" и "таскачами", не вкладывая в эти слова уважительного, но и презрительного смысла тоже. Эти люди каждое утро проявляют удивительное умение, выработанное тренировками и опытом. В безупречном - в смысле полного отображения действительности - фильме "Новые времена" на экране появляются люди самых разнообразных специальностей, но "толкачей" и "таскачей" там нет, и это вселяет в меня некоторое чувство гордости.

А мы вот уже много лет пользуемся их услугами. Они выполняли свои функции еще в ту пору, когда Токио из-за воздушных налетов лежал в руинах, и после поражения в войне, когда валовой национальный продукт Японии практически равнялся нулю. Но и теперь, спустя тридцать с лишним лет, когда в Токио появились небоскребы и скоростные автомагистрали и объем валового национального продукта стал одним из самых крупных среди развитых стран мира, работы у "толкачей" и "таскачей" не убавилось, а стало значительно больше. Это странное и печальное явление, свидетелями которого мы становимся каждое утро, зримо раскрывает перед нами некоторые капканы, которые до костей вгрызаются своими зубьями в наши ноги, когда мы в них попадаем. Это перенаселенность, нехватка жилищ и земли, жестокая борьба за существование. Многим требуется от часа до двух, чтобы добраться от своего дома до места службы. Ежедневно они вынуждены тратить на дорогу три-четыре часа самого продуктивного времени. В Токио высокие цены на товары, сильно загрязненный воздух, невероятно высокая квартирная плата: дешевую квартиру найти чрезвычайно сложно. При крупных землетрясениях и пожарах здесь некуда бежать, поэтому многие предпочитают селиться далеко за городом. Электрички всегда переполнены, и нередко можно увидеть вагоны с выдавленными стеклами: в дождливые дни пассажиры буквально задыхаются. Думаю, вы Догадываетесь, сколь неудобно бывает пассажирам, вынужденным не шевелясь ехать в вагонах в течение полутора-двух часов, когда соседи дышат тебе прямо в рот, либо ты вынужден всю дорогу созерцать торчащее перед самым носом чужое ухо. Когда пассажир выходит на своей станции, он уже утомлен до изнеможения. Добравшись к месту своей службы, такой человек падает на стул и, тяжело дыша, некоторое время бессмысленно глядит перед собой, не будучи в силах приступить к работе. Он лишь судорожно дышит, чтобы освободить легкие от сероводорода, которого наглотался в этих "движущихся лагерях принудительного труда"

Многие американцы утверждают, что Нью-Йорк - это еще не Америка. Есть и вьетнамцы, которые говорят, что Сайгон - это еще не Вьетнам. Однако мало найдется японцев, которые с уверенностью могли бы настаивать, будто Токио - это еще не Япония. Правда, до недавнего времени мы тоже так говорили, указывая на ряд различий между провинциальными городами и Токио. Да и у самих провинциальных городов было немало специфических особенностей, отличающих их друг от друга. Но с некоторых пор индивидуальные черты и обычаи провинциальных городов начинают исчезать, их внешний облик унифицируется, образ жизни, характер мышления и восприятия местных жителей становятся идентичными и мало чем отличаются от столичных. Вся Япония с каждым годом, с каждым месяцем все более начинает напоминать Токио, который, вне всякого сомнения, уже олицетворяет страну в целом. Теперь без особого преувеличения можно утверждать: достаточно понять Токио, чтобы узнать Японию. Телефоны, газеты, радио, скоростные автомагистрали, сверхскоростные экспрессы, автомашины, реактивные пассажирские лайнеры, телевизоры, заводы, новые жилые районы, супермаркеты, компьютеры, электронная техника, система продажи в кредит, нефтеперегонные комбинаты, ядохимикаты, плотины, замороженные продукты питания... Массовое нашествие этих новшеств все более унифицирует, "токиоизирует" всю Японию. Во многих сферах начинают стираться различительные границы, с каждым годом исчезает специфическое, индивидуальное, уникальное. В последние годы все чаще заговаривают о "родной деревне", о "тяге к природе", о "традициях", а молодежь даже стала уезжать из Токио в провинцию. И все же, несмотря на это, мы по-прежнему многое теряем в специфике, в индивидуальных чертах. Причем потери происходят чрезвычайно чувствительные. В доказательство приведу результаты исследований, проделанных одним ученым. По полученным им данным, лет восемь назад в волосах жителей Токио содержалось 4,39 ррт (Единица измерения процентного содержания вредных для организма и среды веществ. 1 ррт - одна десятитысячная процента.) ртути, а у деревенских жителей - 8,93. В то время на полях в неограниченных количествах применяли ядохимикат, названный впоследствии "весной молчания",- белый порошок, уничтожающий на полях все живое. Поэтому крестьяне впитывали в себя больше ядовитых веществ, чем городские жители. Спустя несколько лет применение в сельском хозяйстве некоторых ядохимикатов, в том числе ДДТ, было запрещено, но семь тысяч тонн этих веществ, внесенных на поля Японии в предшествующие годы, постепенно проникали в рис, овощи, фрукты, молоко, воду, и в результате недавних анализов содержание ртути в волосах жителей города и деревни практически сравнялось и составляет 6,5 ррт. Это в четыре раза больше, чем в наиболее загрязненных странах Европы и Америки, и в шестьдесят пять раз больше, чем в наименее загрязненных. Загрязнению одинаково подвергаются как жители Токио, так и сельское население. Профессор Гэлбрейт в одном из своих эссе с иронией писал: "Японцы во всем стремятся быть первыми". Теперь мы держим первенство среди самых "грязных" людей мира.

Человек не способен относиться разумнее к сегодняшнему дню, чем к прошлому. Нетрудно сетовать и поносить прошлое, заявляя, что следовало бы поступить так, а не иначе, что, если бы поступили так, было бы все по-иному. История не приемлет союза "if"(Если (англ.).). В конечном счете мы пришли к тому, к чему пришли,- должно быть, иного пути у нас не было.

Последние сто лет японцы трудились. Трудились изо всех сил. Трудолюбие всегда воспринималось нами как высшая добродетель. Нередко из-за чрезмерного усердия мы начинали трудиться ради того, чтобы трудиться. Мы, по-видимому, и теперь так поступаем. Если работать, можно кое-что получить. Это верно. Но с некоторых пор мы стали забывать железное правило: чтобы что-то обрести, приходится что-то терять. А все наши мысли направлены на приобретение, и мы забываем о сопутствующих ему потерях. Среди японцев есть люди, верующие в Христа, есть люди, исповедующие буддизм, есть, наконец, люди - и их, по-видимому, большинство,- которые ни во что не веруют. Но есть бог, который верховенствует над всеми остальными богами. Об этом боге вы не узнаете ни из Апокалипсиса, ни из буддийских книг о круговороте человеческого существования. О нем не упоминают ни "Сборники изречений", ни разнообразные трактаты. Этот бог призывает лишь к одному: работайте! И все японцы, независимо от вероисповедания, поклоняются этому богу. Когда звучит его голос, загрязняются моря, искривляются рыбьи хребты, реки превращаются в сточные канавы, лысеют горы, исчезают леса, погибают насекомые, падают на землю бездыханные птицы, мечутся по платформам потные "толкачи" и "таскачи", собираются в бюро находок на токийском вокзале горы утерянного - от младенцев до вставных челюстей,- за которыми никто не приходит, и "весна хранит молчание".

Есть известная поговорка: "Если хочешь узнать о войне, спроси у пехотинца". В любую эпоху, в любой стране армия представляет собой общество в миниатюре. Образ жизни общества, характер восприятия им действительности нередко с особой силой проявляются в армии. А раз это так, то, видимо, через армию можно узнать и о многом, непосредственно с войной не связанном. В прошлом японские солдаты придумали немало изречений, крылатых и поучительных фраз и выражений. Но самое краткое и выразительное из них звучит: "Быстро ешь и быстро справляй нужду".

Думается, это изречение вполне применимо и для сегодняшнего дня. Если нашу каждодневную суетливую жизнь как следует выпарить, на дне сосуда останется именно суть приведенного выше изречения. И если бы эти два действия официально включали в Олимпийские игры, то все медали достались бы японцам.

Мы трудились во время войны, когда были лишены прелестей свободы, мы трудились и в послевоенный период, когда они у нас появились. И во время войны, когда высшими добродетелями считались труд и воздержание, и после войны, когда все запреты были сняты, наше отношение к работе оставалось неизменным. В последнее время раздаются критические голоса, что, мол, японцы слишком много работают. Газеты, еженедельные журналы, телевидение все больше уделяют внимания тому, что по-английски называется "leisure"(Досуг (англ.).), а по-французски "vacance"(Каникулы (франц.).). Эссеисты с восхищением стали писать о homo ludens(Человек развлекающийся (лат.).) известного голландского философа Хойзингера, проповедующего, что человек по своей сути рожден для развлечений, и пропагандирующего философию развлечений. Но, не имея достаточного опыта и не проведя широких предварительных исследований, эти люди второпях начали подражать Петронию, толком не разбираясь в содержании предмета. Их эссе отличались скудостью и были начисто лишены убедительности. Тем временем проблема промышленного загрязнения приобрела особую остроту, и наряду с движением протеста возникли пессимистические настроения, в печати запестрели многочисленные слова, отображающие в различных формах конец чего-то: "гибель", "катастрофа", "конец жизни", "крушение"... Наверное, и это увлечение кончится через несколько месяцев. Японцы проявляют неистощимую энергию, пожалуй, даже алчность, если речь идет о науке или, например, о неизведанной пище. Но при легко увлекающемся характере они столь же легко теряют ко всему интерес. Поэтому ажиотаж по поводу любого нового явления больше трех месяцев в Японии не длится.

Мы говорили выше об "отдыхе", о "каникулах", но каковы они в применении к Японии? Горы и морское побережье переполнены людьми. Чтобы туда добраться, нужно ехать по дорогам, до отказа забитым автомашинами. В результате поездка на отдых мало чем отличается от ежедневной езды на службу в переполненных электричках. В таких условиях единственная радость для вернувшихся с работы, уставших до изнеможения мужчин - развалиться перед телевизором и в полудреме пялить глаза на голубой экран. А тут по разным причинам испытывающая неудовлетворенность жена начинает зудеть над ухом, вспоминая, как приятно было во время помолвки и свадебного путешествия, и с завистью и укором говорит, что соседи отправились путешествовать за границу. Главе семейства становится невмоготу, и он готов бежать куда угодно - хоть в горы, где он мог бы, подобно Рип ван Винклю, вместе с гномами искать руду. Но в Японии горы давно разработаны, леса сведены, и на их месте построены многоквартирные дома, где на каждом балконе сушатся пеленки. Девать себя буквально некуда, и тогда, отработав с трудом завоеванную пятидневную рабочую неделю, хозяин дома чуть позже, чем обычно, садится в электричку и едет на службу. В безлюдном в субботний день офисе у него нет никакой срочной работы, поэтому он садится за стол, не спеша просматривает бумаги, некоторые из них визирует, потом вместе с такими же неприкаянными сослуживцами, которые не знают, куда себя девать в субботу, играет в маджонг, а вечером, гулко простучав каблуками по пустым коридорам огромного здания из бетона, стали и стекла, возвращается домой, волоча за собой свою длинную тень. Короче говоря, офис заменяет ему и клуб, и ресторан, и кафе. Японский Рип ван Винкль убегает не в горы, а в свой офис. Никому не понять уныние и тоску, какие он испытывает.

Если вам надоело наблюдать за работой "толкачей" и "таскачей", поднимитесь на надземную станционную платформу. Оттуда вы сможете обозреть Токио как бы с высоты птичьего полета. Вы увидите, конечно, и огромные небоскребы из стекла и бетона, построенные в разнообразном стиле, и скоростные магистрали, пересекающие друг друга на разных уровнях. Но вы убедитесь, что все же основу токийского пейзажа составляют бесчисленные крыши небольших домиков, похожих на спичечные коробки. Куда ни глянь, на север, на юг, на восток, на запад простирается безбрежное море крыш. Однажды французский философ и поэт Поль Валери назвал неевропейское общество "замшелой Азией". Когда глядишь с высоты на Токио, создается впечатление, будто город состоит из множества стареньких крыш, за которыми трудно даже различить разделяющие их улицы. Кажется, будто под тобой не город, а беспорядочные колонии островерхих раковин фудзицубо или устриц, прилепившихся к замшелой скале, и конца им не видно. В Париже и Франкфурте, в Сайгоне и Бангкоке, когда направляешься из центра к окраинам или, наоборот, возвращаешься со стороны окраин к центру, пейзаж заметно меняется. В Токио такого ощущения не возникает. Либо надо уж очень далеко отъехать, чтобы почувствовать, что ты пересек какую-то границу и вступил в иной мир с иным пейзажем. Токио напоминает огромную амебу. В отличие от европейских и американских крупных городов, которые, строя высотные здания, тянутся вверх, Токио раздается вширь, как бы стелется по земле, и люди в этом городе селятся не ближе к небу, а параллельно земле - главным образом в двухэтажных домах. Между Токио и соседними крупными городами нет ощутимых границ, все те же спичечные коробки - дома и предприятия. Соседний город сливается со следующим, превращая всю Японию в один огромный полис. И это, само собой, способствует "токиоизации" Японии. Быть может, этот процесс по западноевропейским меркам нельзя назвать "урбанизацией" Японии, но на самом деле происходит подлинная урбанизация всей страны с учетом, конечно, национального своеобразия. И хотя урбанизация по-западноевропейски может значительно отличаться от урбанизации по-японски, процесс урбанизации, как таковой, одинаково воздействует на дух и психику населения. Аналогична и обостренность и деформация реакций, возникающих под широкой дланью урбанизации, несмотря на влияние различных традиций, обычаев и нравов. Везде одно и то же: преступность, чувство отчуждения, безразличие, хиппи...

Иностранцы, которые по газетным статьям знают, что Япония занимает одно из первых мест в мире по валовому национальному продукту, которые видят созданные в Японии супертанкеры, компьютеры, фотоаппараты и тому подобное, даже не могут, по-видимому, себе представить, что около шестидесяти процентов населения Токио ютится в домишках, похожих на клетки для птиц. Из каждых десяти токийцев четверо живут в собственных домах, насчитывающих по четыре и более комнат, остальные шестеро снимают, как правило, одно- или двухкомнатные квартиры. И сравнение с клетками для птиц не является преувеличением. Эти малюсенькие клетки до отказа заполнены холодильниками, стиральными машинами, пылесосами, кондиционерами и прочей домашней техникой, и человек может в них жить лишь скрючившись, как креветка.

Стены в таких домах тонкие, фундаменты хлипкие - такое сооружение сотрясается от каждого проезжающего мимо грузовика или самосвала. За тонкими окнами - нескончаемый шум, загрязненный воздух, выхлопные газы. И трудно становится понять, для чего они служат: то ли чтобы проветривать комнату и выпускать наружу застойный воздух, то ли чтобы впускать внутрь еще более загрязненный воздух улицы. Внутри "птичьих клеток" ревут младенцы, кричат женщины, воздух пропах запахом пеленок. И господин Рип ван Винкль в субботний или воскресный день медленно встает со стула, выходит на улицу и никем не понукаемый отправляется в свой офис.

Япония - маленькое островное государство. Если глядеть на нее с Североамериканского материка, она выглядит всего лишь как слепая кишка, как аппендикс. Сорок девятый штат Америки - Аляска - по площади вчетверо больше, чем Япония, а ее население не превышает двухсот пятидесяти тысяч человек. Тогда как в Японии проживает свыше ста миллионов. Причем, значительную часть территории этого "аппендикса" занимают горы, а пригодной для пахоты земли чрезвычайно мало. В Японии почти нет природных ресурсов. У нас нет иных природных богатств, кроме умственных способностей и трудолюбия. Мы вынуждены ввозить из-за границы продовольствие и промышленное сырье, обрабатывать его в условиях жесточайшей конкуренции с помощью своего трудолюбия и знаний и экспортировать продукты нашего труда. Другого пути у нас нет. Поэтому мы постоянно должны держаться на уровне самых современных знаний и техники. "Модернизация" была и остается нашим категорическим императивом на протяжении многотрудных последних ста лет. Громкими призывами "Догнать и перегнать Западную Европу" проникнуто сознание большинства японцев, занятых в разнообразных сферах деятельности. Этот лозунг подстегивает нас. Порой мы сами над собой смеялись, испытывали разочарование, но все же снова и снова подбадривали себя и двигались вперед. Понимая, что модернизация немыслима без индустриализации страны, мы днем и ночью трудились без устали: строили заводы, прокладывали скоростные автомагистрали, рушили горы, покрывали поля шершавыми лентами бетона. И в один прекрасный день мы обнаружили, что во всех отношениях превратились в единственную в своем роде, исключительную страну в Азии и в то же время - в самую загрязненную страну в мире. Мы оказались среди неоновых руин, среди пустыни, покрытой белым порошком ядохимикатов.

Не так давно в Японию возвратился солдат, который после поражения в войне в тысяча девятьсот сорок пятом году бежал в джунгли острова Гуам, где скрывался двадцать семь лет. Когда его обнаружили местные жители, он был совершенно одичавшим.

Сразу по возвращении в Японию его обследовали медики. Тогда в его волосах содержалось 2 ррт ртути. Обследование повторили через шесть месяцев - процент ртути возрос до 8 ррт. Всего лишь за полгода проживания в Японии содержание ртути в его организме увеличилось вчетверо! Один японский ученый в течение полутора лет занимался научной работой за границей. По возвращении в Японию его через восемнадцать месяцев обследовали. Оказалось, что содержание ртути в его волосах возросло вдвое. Это общеизвестный факт шести- семилетней давности. Итак, шесть-семь лет назад за восемнадцать месяцев содержание ртути увеличивалось вдвое, а год назад, когда вернулся в Японию упомянутый солдат, - вчетверо, и на это потребовалось не восемнадцать месяцев, а всего шесть.

В последние годы вопрос о загрязнении стал предметом острых дискуссий, критических выступлений, резко возросла требовательность и ужесточились постановления, запрещающие загрязнение окружающей среды. Время от времени, словно лучи солнца, прорывающиеся среди грозовых туч, поступают сообщения о том, что вода в той или иной реке стала чуть чище, а на полях вновь появились насекомые. И тем не менее упомянутые выше факты красноречиво свидетельствуют о том, что среда, в которой существуют японцы, все быстрее, глубже и злокачественней загрязняется. В августе нынешнего года (То есть 1977 г.), согласно анализу, проведенному учеными в Токио, Осаке, других крупных, а также провинциальных городах, воздух оказался чрезмерно насыщенным вредоносными пылевыми частицами. В этой пыли было обнаружено сорок три элемента, а среди них до десяти наиболее вредных: серебро, цинк, цезий, натрий, хром, железо, сурьма, марганец, алюминий, свинец. Причем, свинца содержалось в двадцать шесть раз больше нормы, а наиболее вредной для организма ртути - выше нормы в пятьсот тридцать два раза! Среди сорока трех элементов имелись вещества, являющиеся предполагаемыми возбудителями рака, гипертонии, сердечных болезней и т. п. Ученые признаются, что не знают еще, вдыхание какого количества этих вредоносных элементов влечет за собой возникновение болезни и к каким болезненным процессам приводит попадание в легкие нескольких вредных элементов одновременно. Но все ученые в один голос утверждают, что "ситуация создалась нешуточная".

Выше упоминалось, что индустриализация, модернизация превращают всю Японию - центр и периферию, столицу и провинциальные города, деревни и поселки - в страну, лишенную своеобразия отдельных районов, и, судя по всему, промышленное загрязнение выделяет свою долю "по-божески", т. е. равно справедливо всем районам Японии. Говорят, что воздух над такими крупными городами, как Токио и Осака, напоминает суп-пюре из ядовитых веществ, но воздушные течения в атмосфере разносят этот суп-пюре во всех направлениях, и рано или поздно аналогичная атмосфера возникает над всеми районами Японии. Точно так же и море - этот огромный механизм, находящийся в постоянном движении, - через рыб, планктон, а также через саму воду во время приливов разносит повсюду вредоносные вещества из загрязненного района. Рассыпанный на полях белый порошок ядохимикатов через подземные воды попадает в реки, выносится в море и оказывается на обеденном столе. Через рис, молоко, мясо, фрукты, овощи, воду непосредственно в организм человека поступают ядовитые вещества - они появляются и на скудном столе рыбака, и на обильном столе богатого предпринимателя. Воздух, пресная и морская вода находятся в беспрерывной циркуляции. Они проникают в тело человека, внутри которого совершает непрерывный кругооборот кровь. Таким образом, каждый человек становится точкой, плавающей в волнах разнообразных круговращений.

Всего лишь колеблемая, дрожащая, разрушающаяся, но сама всего этого не замечающая точка! А если она вдруг, случайно или даже не случайно обращает на это внимание, то все равно ничего не предпринимает, чтобы исправить ситуацию, в которой оказалась.

Сообщение, что воздух в Токио напоминает суп-пюре, насыщенное разнообразными ядовитыми веществами, никого не взволновало, не вызвало разочарования или протеста ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц. Лишь после того, как в Минамата и Ёккаити, в других провинциальных городах, на химических предприятиях и нефтеперегонных комбинатах возникли массовые отравления ядовитыми веществами, началось решительное движение протеста и проблема загрязнения среды резко обострилась. Были выявлены преступники, доказана их вина.

Человек может питаться дешевой местной рыбой либо несколько более дорогими по цене привозными бройлерами или, наконец, лососевыми консервами, ввозимыми с Аляски. Решение о том, какую пищу принимать трижды в день, - дело исключительно индивидуального вкуса. Но в большом городе отсутствуют такого рода индивидуальные точки зрения, независимые "мысли" и "ощущения" по проблемам, затрагивающим загрязнение среды. Прочитав очередное сообщение об этом в газете, люди ворчат: "Ах, снова о том же самом" - и отмахиваются, словно от привычной тупой зубной боли. Человек, у которого есть время призадуматься, на мгновенье вспоминает о постигшей Японию за последние сто лет судьбе - о неизбежности модернизации, а следовательно, индустриализации - и, запутавшись в сложных и деликатных подсчетах, что на этом потеряла и что приобрела Япония, с болью приходит к выводу, что иного пути не было. С этой мыслью он задумчиво поднимается со стула и... ничего не предпринимает. Повидав на своем веку немало трупов и превратившись в законченного пессимиста, он тем не менее где-то в глубине души упрямо надеется: эта пуля минует меня. Похоже на психологию солдата на передней линии фронта.

Крупные, средние и мелкие предприятия совершают преступление! Компании, производящие ядохимикаты, и крестьяне, применяющие их, совершают преступление! Ученые, уклоняющиеся от серьезных и объективных исследований в области загрязнения среды, совершают преступление! Правительственные органы, отказывающиеся установить жесткий правовой заслон против тех, кто загрязняет среду, совершают преступление! Все японцы, денно и нощно гоняющие на двадцати миллионах автомобилей, совершают преступление! Люди, живущие в больших городах, остаются в неведении, кто виновник, а кто жертва загрязнения среды. Ощущая себя одновременно преступником и жертвой, они не могут определить границу, где кончается преступник и начинается жертва. Представляя себя в роли преступника и жертвы одновременно, они должны бы, если не желают дышать ядовитым супом-пюре, громко заявить: "Нет!" Но этот протест замирает у них на устах, и они, не протестуя, а лишь по-стариковски ворча, принимают нынешнее положение как неизбежное зло. В безжалостной спешке повседневной жизни, в переполненных электричках и в офисах, в своих "птичьих клетках", пивных и в игорных домах они испытывают неясную, тупую зубную боль, но не делают попыток унять ее, барахтаются, "загрязняются", чахнут, истощаются, умирают. Сложность состоит в том, что совершенно не определены границы, за пределами которых загрязнение начинает оказывать разрушающее воздействие на организм, не ясно, как скажется оно на детях и внуках, каковы последствия наличия в атмосфере в больших количествах ртути, цинка, цезия и прочих элементов.

Надо полагать, что структура человеческого организма навряд ли претерпела серьезные изменения с тех пор, как вооруженный дубиной дикарь охотился на мамонта, и возникает вопрос: насколько этот незащищенный организм приспособлен к существованию в столь сложную современную эпоху, как должен он организовать свою жизнь? Об этом мы сегодня ничего не знаем. Читая газеты, изучая доклады ученых, мы временами начинаем ощущать, как ужас холодной рукой сжимает наше нутро, но на следующий день, как обычно, садимся в переполненные электрички, и, задыхаясь от сладковатого запаха собственного и чужого сероводорода, мчимся в бетонные и неоновые джунгли, и проводим трудовой день, в результате которого, независимо даже от собственной воли, немножечко увеличиваем валовой национальный продукт и... немножечко себя убиваем. Продлись такое и дальше, японцы с каждым прожитым днем будут все более сами себя убивать. Мы - сто миллионов японцев - ежедневно понемногу себя убиваем. Мы - самоубийцы! Временами эта мысль заставляет нас содрогнуться, тогда мы возмущаемся - правда, не слишком громко, - в мрачном настроении тянемся к бутылке, прочитав какую-нибудь научную книжонку или брошюру на тему о загрязнении среды, а проснувшись на следующее утро, снова спешим на работу.

На маленьком "аппендиксе", плавающем в Тихом океане, скученно живет сто миллионов людей. Велика общая сумма излучаемых ими знаний и энергии, но каждый из них в отдельности день за днем медленно, но неуклонно себя губит...