Предисловие

Владимир Цветов

Если бы Японии не было, то, вероятно, лишь в этом случае ее следовало бы выдумывать. Но Япония существует, а про нее все равно сочиняется немало сказочного, начиная с домов, крытых чистым золотом - плод фантазии Марко Поло, и кончая титулом экономической "сверхдержавы" XXI века - вымысел современных, в основном американских, футурологов.

"Ячмень у соседа вкуснее риса дома",- утверждает японская поговорка. Однако не только поэтому многим зарубежным писателям, журналистам и даже ученым пригрезились необыкновенные японские достоинства, в том числе "экономическое чудо", на поверку оказывающиеся столь же реальными, как золотые крыши в рассказах Марко Поло. В создании легенды о японском "экономическом чуде" участвовал и расчетливый умысел.

Неверие масс в капиталистических странах в способность США и Западной Европы выбраться из экономической депрессии и избавиться от инфляции, роста цен, безработицы побудило служителей буржуазной идеологии ступить на тропинку, давно протоптанную церковниками, и изобрести в лице Японии нового мессию. Не всё для капитализма потеряно, стараются внушить эти идеологи. Освоив японские приемы промышленного и социального менеджмента, восприняв черты японского характера, еще можно выжить, как выжила в двух последних по времени экономических кризисах Япония - постулат популярных в США, Англии, ФРГ книг "Подымающееся японское сверхгосударство", "Японский вызов", "Япония - первая в мире" и бесчисленного множества подобных бестселлеров, по достоверности и аутентичности не отличающихся, однако, от Библии(Kahn H. The Emerging Japanese Superstate. Challenge and Responce. N Y., 1970. Guillein R. The Japanese Challenge. L., 1970 Vogel E. F Japan as number one. Lessons for America. L., 1979.).

Этому мифотворчеству содействовали и сами японцы с целью, какую в свое время изобличил и едко высмеял японский писатель Нацумэ Сосэки в сатирической повести "Ваш покорный слуга кот", знакомой советскому читателю. Цель заключалась в следующем. Японии, приступившей в конце XIX - начале XX века к империалистическим захватам, требовалось идеологическое оправдание заморского разбоя. Исключительность Японии, ее предназначение править миром были оформлены в концепции "духа Ямато". Ямато называли Японию в древности.

-Дух Ямато! - воскликнул японец и закашлялся, словно чахоточный.- Дух Ямато! - кричит газетчик.- Дух Ямато! - кричит карманщик.- Дух Ямато одним прыжком перемахнул через море. В Англии читают лекции о духе Ямато! В Германии ставят пьесы о духе Ямато... Все о нем говорят, но никто его не видел. Все о нем слышали, но никто одной породы с тэнгу" (Hацумэ Сосэки. Ваш покорный слуга ког М., 1960, с. 233 - 234). Тэнгу - нечто смахивающее на лешего.

После агрессивной войны на Тихом океане, приведшей к позору капитуляции, после Хиросимы и Нагасаки предлагать японскому народу "дух Ямато" для исповедования нелепо. Но можно попытаться заставить народ снова поверить в исключительность Японии, возглашая: "Японское экономическое чудо!", "Особенный японский характер!". Тэнгу вытащен из лесу и опять превращен в национальный символ.

Японская народная мудрость справедливо считает, что в отличие от чужой спины, которая видна хорошо, своей спины никто не видит. Такэси Кайко, документальную повесть и очерки которого вы сейчас прочтете, сумел оглядеть современный наряд японской действительности со всех сторон, и его острый взгляд разобрал не только уродливость всего покроя, но даже мелкие морщинки в самых потаенных швах. В этом - заслуга писателя, изобличившего поверхностные оценки и злонамеренные выводы доморощенных и чужеземных пророков.

Очеркам "С высоты Токийской башни" предшествовали повести "Гиганты и игрушки" и "Голый король". Кайко дебютировал с ними в 1957 году. Дебют оказался в высшей степени удачным: за "Голого короля" писатель был удостоен самой почитаемой в Японии премии - имени классика японской литературы Рюноскэ Акутагава. Вскоре повести были переведены на русский язык (Рус перев. М , 1966). Полемику с легендой о японском "экономическом чуде", разоблачение шаманства вокруг сказки о "японском обществе великой гармонии" Кайко продолжил в "Японской трехгрошовой опере", которую тоже можно прочесть в русском переводе (Рус. перев. М., 1971.). Затем последовали включенная в настоящий сборник повесть "Потомки Робинзона" (1960), роман " Горькое похмелье" (Рус. перев. М., 1975.), о судьбах японской молодежи военных и первых послевоенных лет, другие произведения. Такэси Кайко пользуется широкой известностью в Японии и как блестящий журналист. В 1977 году издательство "Бунгэй сюндзю" выпустило пятитомник его художественной публицистики.

Такэси Кайко родился в 1930 году. С поражением японского милитаризма во второй мировой войне духовная жизнь японского общества освободилась от наиболее тяжелых оков. Их сменили иные цепи, выполненные изящнее, но голос честных писателей сделался все же слышнее, тем более что это было не соло одного художника, а хор талантливых исполнителей, в котором отчетливо звучала партия каждого. Я имею в виду Такэси Кайко, Кобо Абэ, Кэндзабуро Оэ, Сюсаку Эндо, Макото Ода. Пожалуй, впервые в истории Японии столь большое число писателей, почти сверстников - все они принадлежат к послевоенному поколению,- одновременно взялись, если следовать горьковскому определению литературы, помогать человеку понимать самого себя, поднимать его веру в себя и развивать в нем стремление к истине, бороться с пошлостью в людях.

Я поставил рядом очень несхожих по творческому методу писателей, чтобы показать место Кайко в ряду современных японских мастеров слова. Но не только поэтому. После знакомства с их произведениями, после встреч с самими писателями за рекламным городским сиянием, вероятно самым ярким в мире, за чио-чио-сановскими атрибутами экзотичного быта, за роботизированным промышленным пейзажем я начинал видеть человека, которому, как и всем людям, живущим в условиях капитализма, не повезло, но не повезло по-своему, по-японски: присущие ему невыдуманные и прекрасные качества - стремление к гармонии, дисциплинированность, упорство, чувство долга, эстетизм - эксплуатируются узким слоем общества ради неправедных целей.

Очерки "С высоты Токийской башни" написаны в разное время, иные - двадцать лет назад, но звучащий удивительно современно диагноз экономических и социальных недугов длинными цитатами просится в репортаж о Японии сегодняшней, поскольку недуги неизлечимы. Однако анамнез, то есть описание условий, сопутствующих заболеванию, нуждается в некотором обновлении и дополнении. Поэтому я и попробую продолжить начатую Такэси Кайко историю болезни японского общества.

Очерки "Сто миллионов самоубийц", "Токио с высоты птичьего полета", "Удивительна станция Уэно..." появились, когда термин "экономическое чудо" сделался применительно к Японии столь же расхожим, как, например, слова "сакура" или "кимоно". О росте валового национального продукта говорилось в самонадеянных правительственных программах и в феерических книжках-комиксах, рассчитанных на школьников. Тема увеличения ВНГ1 стала главной в парламентских дебатах и в болтовне гейш с клиентами в ресторанах. А Кайко уже тогда написал: "Мы ведь кричим: "Большой рост! Большой рост!" Однако растут-то только высота зданий, цены да количество отбросов". У подлинного писателя - не просто зрение, у него - зоркость.

С тех пор набор образов-штампов, составленный зрячими, но не зоркими людьми, освежен за счет икебаны и каратэ, потеснивших сакуру и кимоно. "Экономическое чудо" осталось, однако, в неприкосновенности. Да и как ему не сохраниться в списке японологических банальностей, если модельеры, кроящие в связи с кризисным периодом обновленные фасоны капитализма, приходят в восторг от цифр японской статистики, утверждающей, что темпы инфляции в Японии вдвое ниже, чем в Западной Европе, а процент безработицы втрое меньше, чем в США. Но прежде чем хвататься за иглы и ножницы, чтобы подогнать все одеяния под японский образец, американским и западноевропейским швецам следовало бы проверить, насколько точна выкройка.

Темпы инфляции составили в Японии в 1982 году лишь 6,6 процента, в то время как в США-11,2 процента, с плохо скрываемым самодовольством подытожил банк "Мицубиси" обойдя, правда, молчанием, что в перечень товаров и услуг, по стоимости которых определяется индекс цен, не включено жилье, а ведь расходы на него - самое большое, как и двадцать лет назад, бремя японской семьи: свыше 20 процентов ее месячного дохода. В перечень товаров и услуг не входят также коммунальные расходы, вызывающие тяжелую головную боль у японских домохозяек. Плата за жилье увеличивается в среднем на 10 процентов в год. Будь статистика честной, она поубавила бы экстаза за пределами Японии, ибо истинные темпы инфляции составили в стране в 1982 году 9,1 процента.

Безработица находится на уровне 2,5 процента, продолжают игру в прятки японские статистические органы. Удивительно, как они не покончили с безработицей вообще, поскольку достаточно, скажем, домохозяйке давать в неделю один 60- минутный урок музыки, как статистика немедля причислит ее к работающим. В Японии играют в статистику всерьез и профессионально. Крапленые карты здесь не роняют из-за манжетов. 11 тем не менее настойчивым ученым удалось с весьма высокой степенью точности определить: безработица составляет в Японии не 2,5 а 6 процентов.

"Безлюдные заводы", шеренги проворных роботов на сборке автомобилей, компьютеры, заменяющие бухгалтеров, кадровиков и технических секретарей,- японцы включили осмотр этих диковинок в туристические путеводители наряду с "Садом камней" в Киото и театром "Кабуки" в Токио. И родилась легенда о необыкновенно высокой производительности труда в Японии. Статистика поспешила соорудить легенде подпорки из цифр, исходя из принципа: где правила игры не позволяют выиграть, меняют правила. Вопреки правилам производительность труда исчисляется в Японии только по показателям в промышленности. В тo же самое время модернизация, скажем, в системе распределения застыла примерно на том этапе, когда роль денег выполняли мешочки с солью.

Забавы статистических органов с цифрами могли бы развлекать специалистов, если бы ложь не имела опасного для людей труда назначения. Раз темпы инфляции низкие, зачем же требовать чрезмерного увеличения заработной платы? Довод возымел однажды действие, и в 1980 году добытая профсоюзами в ходе "весеннего наступления" прибавка не смогла компенсировать роста цен - рабочие и служащие оказались беднее, чем за год до этого.

Поскольку процент безработицы весьма небольшой, нет необходимости выделять средства на помощь людям, лишившимся возможности трудиться,- другой довод правительства, урезавшего в бюджете 1983 года статью на пособия по безработице на 5,7 миллиарда иен. Результат не замедлил сказаться: за январь - март 1983 года покончило с собой людей, потерявших работу и отчаявшихся расплатиться с долгами, больше, чем за аналогичный период в любом году из последнего двадцатилетия.

Я знаком с героями очерков Кайко. Я встречался с ними в ту пору, когда Кайко о них писал. Видел их сейчас, годы спустя. Книга Кайко укрепила меня во мнении: количественно жизнь японцев неузнаваемо изменилась, качественно - остановилась и застыла, словно часы без стрелок.

Летая над Токио в вертолете, Кайко не мог тогда видеть нынешних 40-этажных небоскребов в районе Синдзюку и 60-этажную громаду в районе Икэбукуро, хотя в остальном город остался прежним: состоящим, по описанию Кайко, "из множества стареньких крыш, за которыми трудно даже различить разделяющие их улицы. Кажется, будто под тобой не город, а беспорядочные колонии островерхих раковин фудзицубо или устриц, прилепившихся к замшелой скале, и конца им не видно".

В анкете чиновника столичного муниципалитета - очерк о нем вызовет у вас, я уверен, саркастический смех - в графе "жалованье" значатся теперь не 47 тысяч, а 250 тысяч иен, но платит этот чиновник за свой обеденный "рамэн" - горячую жидкую лапшу - в 5 - 6 раз дороже. Характер бессмысленного труда чиновника перемен не претерпел, он штемпелюет именной печаткой бумаги, не вникая, как и раньше, в их суть, разве что делает это побыстрей, ибо бумаг стало больше.

Напиши Кайко эту книгу сегодня, в одном из очерков речь шла бы не о 100 миллионах, а о 119 миллионах самоубийц: так выросло население Японии, но о качестве жизни почти все они высказались бы наверняка словами главного героя повести "Потомки Робинзона": "Я не намерен умирать, но и не могу сказать, что живу". И добавили бы с той же, что и у Кайко, горькой иронией: "Мы счастливы! Мы очень счастливы! Мы удивительно счастливы! Нас обирают налогами, не выполняют данных нам обещаний, кругом царит коррупция, растут цены на рис, сакэ, молоко, редьку, растет плата за телефон, за проезд на автобусе и по железной дороге, за обучение в школе, за пользование банями и парикмахерскими... Мы счастливы! Мы чертовски счастливы!"

Подобно персонажам очерка "Требуются... А как живут?" Кэйити Кобаяси жил в общежитии и из мизерной зарплаты, что положила фирма новичкам, откладывал деньги на приобретение стереомагнитофона и телевизора. Сейчас, спустя двадцать лет, служащий небольшой электронной компании Кобаяси с женой Тосиэ, двумя дочками и матерью жены живет в собственном доме. С японской демографической точки зрения у Кобаяси - средняя семья. В доме - цветной телевизор, видеомагнитофон, холодильник, стиральная машина, словом, есть все, что должно позволить семье, если руководствоваться критериями японской рекламы, провозгласить: "Мы счастливы!" С вопроса о счастье я и начал интервью с семьей Кэйити Кобаяси.

- Я была счастлива, пожалуй, только когда растила детей,- ответила бабушка.- Если и случались другие счастливые дни, то их было немного.

- Чувствуете ли вы себя счастливой сейчас?

Бабушка задумалась, может быть сравнивая с теперешней жизнью время, когда ее детям не хватало даже риса - они ели рисовую шелуху, смешанную с мелко нарубленной древесной корой,- и сказала:

- Тогда, после войны, жить было очень тяжело, но мы верили в будущее. Сейчас живется сытнее, но иногда по вечерам мне кажется, что уже больше не рассветет.- Бабушка смутилась, виновато посмотрела на зятя: не наболтала ли иностранцу чего лишнего, но Кобаяси ободряюще кивнул, и бабушка докончила: - Нет, счастливой себя не чувствую.

Затем вопрос о счастье я задал Тосиэ Кобаяси, школьной учительнице. Она тоже подумала, прежде чем ответить. И сказала, как и бабушка, конфузясь:

- Полностью счастливой считать себя не могу.

Хозяин дома, Кэйити Кобаяси, поспешил на помощь супруге и принялся объяснять:

- В наших странах - противоположные социальные системы, и вам, наверное, трудно до конца понять нас. У меня и моей семьи нет вроде бы оснований считать себя несчастливыми. В нашем доме,- Кобаяси повел вокруг рукой,- все есть. Но можем ли мы говорить о счастье, если видим, каким непрочным становится мир вокруг нас? В детстве я голодал.- Кобаяси застенчиво улыбнулся, словно извинялся за то, что говорил о невеселых вещах.- С большим трудом построил этот дом, стараюсь дать хорошее образование детям. И вдруг через год, через неделю, вдруг завтра все мои усилия окажутся пустыми? Вдруг война? Или банкротство моей компании и, следовательно, безработица?

- Считаешь ли ты родителей счастливыми? - обратился я к девятикласснице Куниэ, третьему поколению семьи Кобаяси.

- Папа и мама живут дружно, и, как семья, они, наверное, счастливы,- ответила Куниэ.- Но по отдельности счастливыми их, по-моему, не назовешь.- Девочка сделала паузу, подыскивая наиболее точное, по ее мнению, объяснение, почему несчастливы родители.- Они все время боятся. Они тревожатся, удастся ли им сохранить то, что они тяжело заработали и мечтают оставить мне с сестрой. И потому они не чувствуют себя свободными.- Куниэ опять помолчала и завершила мысль: - Я думаю, им страшно жить...

Проведенный в Японии опрос показал, что чувство опасения за завтрашний день - одно из самых общих чувств у нынешних японцев.

Вокзал Уэно - такой, каким описал его Кайко,- скоро бесследно исчезнет. Через год-два вознесется здесь бетонно-стеклянное здание, к широким платформам которого будут прибывать сигарообразные, словно из фантастического романа, поезда - авиационная скорость движения сочетается в них с кошачьей мягкостью хода. Изменится тут все то, о чем с горечью и сарказмом поведал Кайко.

- Но мы-то никуда не денемся,- заверил меня бродяга, устраивавшийся на ночь у вокзальной стены на листе газеты. Расстилал он ее под собой, подчиняясь, вероятно, рефлексу, выработавшемуся у человека после того, как он переселился с деревьев на землю: тепла газета, разумеется, не давала и не уберегала от грязи, поскольку бродяга вытащил газету из мусорной корзины.- Мы вечны,- продолжил бродяга.

До известной степени он был прав, потому что двадцать лет назад Кайко видел у вокзала Уэно точно такого. Может быть, Дзиро Ямакава, с которым я теперь разговаривал, находился среди тех, кто "хором,- по афористичному наблюдению Кайко,- спал" в вокзальных переходах.

"Все свое ношу с собой". Похоже, сказано это про Ямакаву. Он вполне серьезно назвал себя "самым свободным человеком в Токио"-свободным от денег, от семьи, от забот.

- Если бы можно было сделаться еще и свободным от голода, я считал бы себя и самым везучим человеком,- добавил Ямакава, и я почувствовал определенную логику в его концепции.

Самый несчастный из людей тот, для кого в мире не оказалось работы. Глядя на Ямакаву, понимаешь, сколь правдивы эти крылатые слова. Ямакаву уволили двадцать лет назад за участие в забастовке. С тех пор найти работу он так и не смог. Известно, что поражения не существует, пока сам человек не признал себя побежденным. Ямакава сдался сразу, после первого удара судьбы, явившейся к нему в образе девицы-курьера с пакетом, в котором находились уведомление об увольнении и выходное пособие.

- Я ничего не делаю, ничем не занимаюсь,- рассказал Ямакава.- И так каждый день. Из месяца в месяц. Из года в год. И если б не голод, я ушел бы и от людей.- Ямакава поежился на газетке от вечерней прохлады.- Я собираю,- продолжил он,- выброшенные пассажирами электричек журналы, комиксы. И если они чистые, продаю их, чтобы купить еду. Нас тут много.- Ямакава кивнул в сторону длинной вереницы тел, темными холмиками горбившихся вдоль стены вокзала на газетах, на листах картона, а то и прямо на земле.

- Что привело вас к такой жизни?

- Наверное, я слабее других и еще...

- Еще что?

- Человек, опустившийся на дно,- Ямакава заговорил уверенней и быстрей,- подняться у нас уже не может. Ему не дадут сделать это. Суть нашего общества,- в голосе Ямакавы зазвучала твердость,- счастье одних достигается за счет горя других, таких, как я, например.

Ясно было, что Ямакава прежде, чем перепродать подобранные на вокзале журналы, прочитывал их. В его рассуждениях чувствовался не только природный ум, но и знания.

- Что вы думаете о своем будущем?

- У меня нет будущего...

- Почему же нет?

- Я же не живу, а существую,- со злой усмешкой ответил Ямакава.- И думать о будущем мне совсем не хочется. Единственное, что волнует меня,- как прожить сегодня.- Ямакава бросил взгляд на стопку журналов, что насобирал у вечерних электричек,- о жизни завтра утром он мог не беспокоиться.

- Ну, а за свою личную-то судьбу бороться воля у вас есть?

- Нет. Воли у меня нет.

- Нисколько?

- Совсем нет. Я не могу, да и не хочу бороться. Для меня все кончено.

Ямакава отвернулся к гранитной вокзальной стене, недолго поерзал на газетном листе, пряча озябщие руки в складках одежды, и затих.

- Вы спрашиваете, в чем социальная причина появления людей типа Ямакавы? Ямакаву породило прежде всего отчуждение личности от общества.- Профессор социологии университета "Тоё" Хироо Мурата посвятил бродяжничеству как социальному явлению целую монографию и теперь пересказывал мне выводы из нее.- Отчуждение это вызвано, с одной стороны, несогласием личности принимать моральные нормы общества, а с другой - нежеланием общества мириться с существованием подобной личности. В нашем обществе, - профессор ткнул себя в галстук, - происходит постоянное столкновение интересов: низшие хотят пробиться вверх, а те, что наверху, не пускают. Вы,- профессорский палец уставился на меня,- именуете это классовой борьбой, я называю соревнованием. Но дело, в конце концов, не в терминах. - Профессор явно не желал терминологической дискуссии.- Дело в результате: часть не сумевших пробиться вверх, то есть потерпевших поражение, охватывает разочарование. Они отстраняются от общества, а общество отворачивается от них. Отказавшись от новых усилий устроить свою судьбу, такие люди,- профессор теперь уже комментировал мой рассказ о Дзиро Ямакаве,- оказываются в физическом одиночестве. Оно ведет к одиночеству моральному, когда небывало падает ценность человеческой жизни и личной судьбы в глазах как всего общества, так и отдельного его члена.

Кайко печалится в своих очерках, что скудеет число храмовых праздников и все меньше охотников покупать веселую мишуру, которой торгуют в храмах во время торжеств. Действительно, если иметь в виду цветы, золотых рыбок, змеев, так это и есть. Но окончательно храмовый бизнес не захирел.

В токийском храме Торигоэ каждый январь сжигают амулеты. Они должны были принести, как уверяли боги, счастье покой, достаток. Те, кого боги обманули, казнят, за недосягаемостью небес, амулеты. Обманутых - подавляющее большинство, костер в храме приближается по размерам к пожару, и обряд сожжения амулетов проводится под наблюдением пожарных. Можно было бы с безмятежно этнографическим любопытством относиться к этому обычаю, если бы многие японцы в огне, пожирающем лживые амулеты, не сжигали за собой мосты Как Дзиро Ямакава с вокзала Уэно.

"В наше время атмосфера для депутатов парламента состоит из кислорода, азота и выборов",- написал Кайко двадцать лет назад. Я занимался изучением японских парламентских нравов и могу засвидетельствовать: состав атмосферы для депутатов не изменился и ныне.

На съезд ЛДП, где выбирали председателя партии, который автоматически садился в премьерское кресло, Кайко взял бинокль, чтобы в подробностях увидеть, как он выразился, "танец денег стоимостью три миллиарда иен". Теперь бинокль не нужен. Бывшего премьер-министра Такэо Фукуду спросили в парламенте, достоверны ли утверждения печати, что изгнанного из правительственного кабинета за взятки Какуэй Танаку избрали председателем партии и, следовательно, премьерминистром не делегаты съезда, а деньги? Фукуда перед глазами всей нации - телевидение транслировало парламентское заседание- заявил: "Да, газеты правы. Деньги сыграли на том съезде невиданную доселе роль".

"500 миллионов - успех, 300 миллионов - провал"- такова нынешняя калькуляция, хорошо известная тем, кто баллотируется в парламент. То есть кандидат в депутаты, потративший в ходе предвыборной кампании 500 миллионов иен, может надеяться занять место в парламенте. Тот, кто выкладывает лишь 300 миллионов иен, обречен на поражение. В очерках Кайко вы увидите суммы, вдесятеро меньшие. Сказалась инфляция не только денежной ценности, но и ценностей моральных.

При прежнем составе атмосферы, в которой живут депутаты, соотношение ее компонентов сделалось теперь иным: депутаты сразу тянутся за кислородной подушкой, когда приходит время платить по огромным счетам за выборы. Раньше им хватало атмосферного кислорода, чтобы отдышаться.

Откуда взяться пятистам миллионам иен даже у премьер-министра, получающего в месяц со всеми надбавками 2,3 миллиона? Журнал "Бунгэй сюндзю" привел слова владельца крупной строительной фирмы, который процветал потому, что раньше конкурентов узнавал о планах государственного строительства и успевал первым подписывать контракты. "Каждый раз, когда я прикладываю свою именную печатку к документу на выплату денег политическому деятелю,- раскрыл делец механизм правительственной коррупции,- я могу с точностью сказать, какие коммерческие выгоды мы обретем в обмен на конкретную сумму". Делец имел в виду депутатов парламента, министров и, конечно же, премьер-министра.

"Они лишь марионетки в театре теней,- пригвоздил Кайко консервативных политиков в своих очерках. - Не будь денег, они бы не суетились. А курс нашей страны определяют только те, кто дал им деньги". Позорные столбы простояли двадцать лет. Время не властно над ними.

Когда вы, уважаемые читатели, подойдете к концу очерка об американской военно-воздушной базе Екота, одна из последних фраз заставит, я уверен, остановиться и вспомнить, от кого вы совсем недавно слышали примерно эти же слова. Да, вы не ошиблись: их сказал японский премьер-министр Ясухиро Накасонэ. "Неподвижный авианосец" - употребил термин Кайко. О "непотопляемом авианосце" говорил премьер-министр. Но если в устах Кайко такое определение относится только к базе Екота и звучит оно обвинением в адрес правительства, позволившего Соединенным Штатам создать здесь источник военной угрозы для соседей Японии, то премьер-министр подразумевал всю страну и сконцентрировал в своем выражении государственный политический курс.

База Ёкота - по-прежнему барометр американской военной активности на Дальнем Востоке. Когда США совместно с сеульским режимом проводят на Корейском полуострове крупнейшие в этом районе мира маневры "Тим спирит", в Екота можно увидеть всю военно-воздушную технику, задействованную в учениях. И услышать рев авиадвигателей, от которого, по описанию Кайко, "больные убегают из больниц. Провода на линиях высокого напряжения опасно раскачиваются. Со стен осыпается штукатурка, с крыш - черепица. Расшатываются коренные зубы. Не слышно радио. Резко усиливаются помехи на телеэкране. Трудно разговаривать по телефону".

Я почувствовал и испытал все это сам. Показали мне пациента, у которого от шума так расстроились нервы, что из местной хирургической его перевели в токийскую психиатрическую больницу. Единственное, что не могу подтвердить, - порчи коренных зубов. Я пробыл у базы Екота всего один день.

Жители прилегающих к базе городов и поселков "готовы,- написал Кайко,- бежать с этого самого большого на Востоке неподвижного авианосца, хотя и не знают, убегут ли они от беды, покинув авианосец". Двадцать лет назад, может, и убежали бы. Теперь не убегут. Теперь куда бы японец ни побежал, он все равно останется на палубе одного огромного авианосца. Окинава? Склады ядерных боеприпасов и мин, база американских сил быстрого развертывания. Ацуги? Логово американских авианосных самолетов, вооруженных ядерным оружием. Ёкосука и Сасэбо? Обиталища американских кораблей, оснащенных ядерными ракетами и бомбами. Мисава? Место, отведенное для самых современных американских истребителей-бомбардировщиков F-16, которые способны доставлять ядерное оружие.

На японском "непотопляемом авианосце" японская только охрана. Однако это весьма внушительная сила. Если собрать все расходы на нее, разбросанные по разным статьям государственного бюджета, то они окажутся равными военным ассигнованиям Англии или Франции. И охрана уже подумывает о действиях в море за тысячу миль от авианосца. Премьер-министр Накасонэ собственноручно вывесил на японском "непотопляемом авианосце" американский флаг.

Судя по очерку Кайко, жители Екота хотели не слишком многого: уменьшить шум на базе, повысить потолок полетов американских самолетов, прекратить вылеты с базы в ночное время.

Минуло двадцать лет.

- С лакейской готовностью Япония подчиняется требованию США сделаться "непотопляемым авианосцем",- услышал я теперь от женщины, чей дом расположен через шоссе от колючей проволоки, ограждающей базу.- Я решительно протестую против втягивания Японии в войну. Ради жизни детей я участвую в движении за мир.

- США намереваются разместить у нас, в единственной в мире стране - жертве атомных взрывов, крылатые ракеты,- сказал мне хозяин маленькой закусочной в Ёкота.- То есть США растаптывают нашу мирную конституцию. Не протестовать против этого - значит смириться с возможностью повторения атомной трагедии.

Двадцать лет, прошедшие между пребыванием в Ёкота Кайко и моей поездкой туда, стали для местных жителей периодом политического возмужания.

Иностранцы, сталкиваясь с необычными, на их взгляд, а подчас и загадочными для них проявлениями японского характера, нередко становятся похожими на тех японцев, которые, впервые увидев верблюда, приняли его за лошадь с распухшей спиной. За пределами Японии выведен уже целый табун этих странных животных. И среди них чудо-юдо японского трудолюбия, японского пиетета, японской любви к природе - всех "лошадей с распухшей спиной" и не перечесть. Имея в руках повесть Такэси Кайко "Потомки Робинзона" и очерки писателя, нетрудно, мне кажется, разобраться, как смогли народиться подобные чудища.

Я уверен, что нет народов, изначально ленивых и изначально трудолюбивых. Ведь именно труд сделал обезьяну человеком. И если одни работают высокопродуктивно, а итоги труда других не столь обильны, то причина здесь не в генетической заданности, а в условиях, в которых протекает трудовой процесс. "Потомки Робинзона" - это, на мой взгляд, не просто достоверная, ярко выписанная картина освоения целины острова Хоккайдо послевоенными переселенцами. Повесть вполне можно считать аллегорическим объяснением, почему японцы трудятся добросовестно, дисциплинированно, и вместе с тем очень далеки от любви к труду.

В фантастически суровых для японцев природных условиях переселенцы, обманутые и брошенные властями на произвол судьбы, надрывным трудом заложили основу нынешнего хоккайдского хозяйства. Переселенцами, как и в свое время Робинзоном, двигало отнюдь не обожание труда самого по себе. Они боролись за существование, боролись, чтобы выжить. И остались в живых действительно только те, кто трудился сверх всякой меры. Бегство не выдержавших такого труда было равносильно смерти - во всей Японии места для них уже не находилось.

Так и вся нация испокон веку вела жестокое сражение с природой за выживание. Отсутствие свободных земель исключало экстенсивное развитие сельского хозяйства. Только интенсивный труд спасал возраставшее население от голодной смерти. Землетрясения, тайфуны, цунами уничтожали сделанное. И приходилось начинать с нуля, что каждый раз требовало все нового увеличения трудовых усилий. Без объединения сил схватка с природой была обречена на поражение. Община становилась тем жизнеспособней, чем выше оказывалась дисциплина ее членов и чем точней они следовали установленным в общине порядкам.

Модернизация Японии, научно-техническая революция дали японцам огромной мощи оружие в достижении господства над природой. Обстановка, в какой сейчас трудятся японцы, и близко не похожа на условия, описанные в "Потомках Робинзона". Однако наряду с умелой организацией труда, попутно с внедрением тщательно продуманной технологии и современнейшего оборудования сохранилось и принуждение японцев к труду, правда, формы принуждения сделались иными.

Помните Кэйити Кобаяси и его страх потерять все, что он так нелегко заработал? Страх заставляет Кобаяси работать, забывая об усталости и о времени, чтобы сохранила жизнеспособность его фирма и, следовательно, выжил он сам. "Мой муж - полуночник" - в Америке или Европе эта фраза звучит раздраженно или стыдливо, если, конечно, женщина соглашается вынести наружу семейный сор. Японская женщина сообщает, что ее муж - полуночник, с гордостью. Она всячески афиширует такое поведение мужа, ибо оно означает, что муж трудится в фирме даже ночью.

Культивирование на современном производстве установившихся в японской деревне столетия назад общинных отношений - тоже форма принуждения трудиться с полной отдачей сил. Японец не мыслит существования вне группы, разрыв с группой вызывает у него психический шок. И поэтому японец согласен на личные жертвы - например, работать сверхурочно без достаточного вознаграждения - ради сохранения принадлежности к группе. А тон в группе задает лидер, беспрекословное повиновение которому - тоже общинный принцип. Если лидер - хозяин фирмы, то несложно представить, сколь уверенно и прибыльно может предприниматель вить веревки из своих рабочих и служащих, поскольку они считают фирму рамками своей группы.

"И во время войны, когда высшими добродетелями считались труд и воздержание,- пишет в очерках Кайко,- и после войны, когда все запреты были сняты, наше отношение к работе оставалось неизменным". Милитаристская клика в период войны и капиталистические владыки после нее использовали один и тот же рычаг - общинное сознание японцев.

"Около 60 процентов населения Токио ютится в домишках, похожих на клетки для птиц...- пишет Кайко.- Стены в домах тонкие, фундаменты хлипкие - такое сооружение сотрясается от каждого проезжающего мимо грузовика или самосвала. За тонкими окнами,- продолжает Кайко,- нескончаемый шум, загрязненный воздух, выхлопные газы. И трудно понять, для чего окна существуют: то ли чтобы проветривать комнату и выпускать наружу застойный воздух, то ли чтобы пускать внутрь еще более загрязненный воздух улицы. Внутри "птичьих клеток" ревут младенцы, кричат женщины, воздух пропах запахом пеленок. И господин Рип ван Винкль - такое иносказательное имя дал Кайко японцам - в субботний или воскресный день медленно встает со стула, выходит на улицу и никем не понукаемый отправляется в свой офис".

От подобного "трудолюбия" становится не по себе.

Некоторое время назад крупная японская газета "Асахи" задалась целью выяснить, на что японцы хотели бы расходовать свое время, будь у них возможность выбирать. Лишь 2 процента опрошенных заявили, что отдали бы часть своего времени труду. Остальные 98 процентов, перечислив самые разные способы времяпровождения, о труде так и не вспомнили.

Организаторами исследования не был обойден вопрос, во имя чего трудятся японцы. Оказывается, только 2 процента из них трудятся, чтобы приносить пользу обществу. Подавляющее же большинство опрошенных назвали труд "неизбежным злом".

Да и откуда в классовом обществе взяться чувству потребности в труде, или, говоря иначе, трудолюбию? Недаром в современной японской народной песенке говорится:

 Рис толочь в муку для теста -
 Невеселая работа:
 Бей пестом, а сам не пробуй! -
 Сердце жжет от злобы! 

(Японская поэзия. М., 1956, с. 546. Перевод В. Марковой.)

Подлинное, а не выдуманное трудолюбие возможно, если содержательным, творческим делается труд и результаты его не присваиваются теми, кто сам пробует, а пестом не бьет, если труд рассматривается как высшее наслаждение, ограничение которого не приобретение, а утрата. Но такое мыслимо лишь при социализме и коммунизме.

Повесть и очерки Такэси Кайко, собранные в этой книге,- ружье, которое писатель предлагает нам, чтобы перестрелять "лошадей с распухшими спинами" - плод недобросовестной селекционной деятельности буржуазных идеологов - ученых-экономистов, писателей, журналистов. И пока чудищ не внесли, чего доброго, в Красную книгу, мы должны ружьем воспользоваться.

Владимир Цветов.