Откровения студента

Закусочная, приютившаяся на углу тихой улицы, была сумрачна и тесна. Под запыленным стеклом маленькой витрины блестели пластмассовые китайские пельмени, коричневый соевый суп с твердыми ракушками и длинная, тонкая лапша. На самой верхней стеклянной полке возлежала пузатая рыба в соусе. Рыба была дорогой, ее вряд ли заказывали часто, и она красовалась больше для придания солидности заведению...

Раздвинув шаткие двери, я пробрался между тесно расставленными стульями и сел за свободный стол.

Рядом сидел усталый человек лет двадцати и рассказывал что-то своему соседу. Тот рассеянно слушал, сонно прищурив глаза. Лишь отдельные слова долетали до слуха:

- Да вот, занимались "арбайто" (арбайт (немецк.) - работа.), недавно возвратились... Всего пятьдесят тысяч иен... За квартиру надо заплатить...

Оба собеседника, истинные японцы, не забывали поминутно кивать головами: говоривший - словно подтверждая этим правоту слов, а слушавший - в знак заранее готового согласия со всем, что будет сказано.

На головах приятелей красовались огромные голубые панамки, какие надевают на младенцев. Перед каждым стояла глубокая чашка, полная дымящейся лапши.

В закусочную то и дело входили новые посетители. С грохотом раздвигая стулья, к столам протискивались плотные здоровяки, а с другого края неслышно подсаживались хилые, измученные зубрежкой студенты. Казалось, присутствовавших объединяла лишь лапша, которую они ели. Кто-то заказывал ее с мандаринами, кто-то - с коричневой соевой жидкостью, а кто-то и с острым индийским соусом карри, но никто не останавливал свой выбор на мясе...

- Чего изволите? - раздался над ухом тихий, почтительный, но очень знакомый голос... Я поднял глаза и обомлел. Передо мной в угодливой позе стоял Уда, бог и гроза каратэистов. Сэмпая (сэмпай - бог) каратэ словно подменили: его мощные плечи опущены, в глазах не играет искра превосходства...

- Ты что же, бросил университет?..

- Наоборот, я работаю здесь для того, чтобы меня не выгнали из университета: ведь учеба стоит немалых денег. Во время каникул так подрабатывают многие студенты...

В темном углу маленького зала томилось от безделья несколько официантов. Одетые в дешевые длиннополые пиджаки и чистые белые рубашки, они ничем не отличались от Уды: такие же короткие, по-солдатски стриженые волосы, такой же потухший взгляд... Неожиданно громко щелкнула дверь, ведущая в кухню, и на середину вышла аккуратная девушка в черной юбке и громко объявила:

- Арбайто но Уда-сан! Дэнва дэс! Господин Уда, нанятый временно, вас вызывают к телефону...

Лицо девушки было холодным и неприступным. Казалось, откажись Уда повиноваться ей, и она превратит его в лед...

Уда напряженно поклонился, тихо произнес: "Прошу прощения!" - и убежал...

Слова секретарши звучали странно-унизительно: в самом деле, стоило ли подчеркивать, что Уда - лишь временный гость в недружной компании официантов?..

Вскоре Уда возвратился, держа в руках маленький поднос, полный чашек с новой лапшой. Осторожно пробираясь между столами, он снимал чашки с подноса и ставил перед гостями, слегка кланяясь.

- Спасибо, бой-сан (бой-сан - господин мальчик), - уважительно говорили ему люди.

Его походка была угодливой и торопливой, а глаза прищурены - и это придавало лицу такое выражение, словно он удивлялся тому, что никто здесь не знает, как грозен он на самом деле...

Поднос тускло блеснул, опустев, и Уда прижал его к груди.

- Рабочий день кончился, - шепнул он, проходя мимо, - не хочешь ли зайти ко мне в гости?..

Я ждал Уду у закусочной. На душе не было радости: Томили смущение и чувство неловкости. Скрипнула дверь, и на жаркую улицу выбежал Уда в неизменных бархатных брючках и майке с номером на спине. Лицо его было усталым.

- Сегодня мы с тобой вступили в новые отношения заказчика и слуги, - усмехнулся он. - Но ведь никому не стыдно зарабатывать деньги: жизнь есть жизнь... Знакомо ли тебе слово "арбайто"? Пришедшее из немецкого языка, где оно обозначало любую работу, слово приобрело у нас иной смысл: временный заработок. Чаще всего его стремятся получить студенты, и поэтому слово "арбайто" стало символом студенческой жизни.

- Что греха таить, - продолжал Уда, - хозяева охотно принимают нас на временную работу. - Нам не положены ни пособия при несчастных случаях, ни дополнительные выплаты при увольнении, ни бонусы - денежные наградные, которые выдают на фирмах раз в полгода, ни пенсии...

Уда замедлил шаг и низко поклонился маленькому старичку, шедшему навстречу. Тот ласково кивнул в ответ.

- Научно-технический прогресс не затронул традиционных общественных устоев, - продолжал Уда. - Поступив в японскую фирму, человек не просто нанимается на работу. Обычай на всю жизнь привязывает его к ней, как некогда бывало с самураем, влившимся в клан феодального князя... Как бы мала - или велика - ни была фирма, она безраздельно присваивает будущую судьбу новичка. Если он изменит ей или захочет перейти на другую работу, его сочтут чужаком и ненадежным человеком, оттолкнувшим пригревшую его руку. Только в своей первоначальной фирме человек может рассчитывать на продвижение. Поэтому так усердны наши чиновники...

Предприниматели легко соглашаются нанимать искателей "арбайто" еще по одной причине. Например, если я проработаю в этой закусочной до седых волос, я так и останусь в ней чужим: каинова печать пришельца, однажды нанятого временно, всю жизнь будет жечь меня... Впрочем, я и не смогу задерживаться в закусочной надолго. При малейшем изменении рыночной конъюнктуры хозяин просто не откроет мне дверь, и я никуда не смогу пожаловаться на несправедливое увольнение: ведь меня брали лишь на время...

Рабочие, служащие и студенты, ищущие желанное "арбайто". - это спасительный балласт капиталистической экономики, и когда начинается буря, их безжалостно выбрасывают за борт!..

Уда тяжело вздохнул и посмотрел по сторонам. Извилистая песчаная дорожка, по которой мы шли, сверкала зеленью изгородей. Сквозь жесткие глянцевые листья виднелись, белея квадратами, маленькие дома. Стены их были тонки, двери сделаны из картона, а окна из бумаги, - но, казалось, они были тверже стали, наглухо скрывая от мира тревоги и печали людей, живших за их шатким заслоном...

Навстречу нам шагала толпа студентов, юношей и девушек, сжимавших в руках газетки. "Вестник арбайто", - было напечатано на них. Ребята спешили на электрички. В толпе молодых людей торопливо семенила старушка, старательно кивая седой головой. Бедняжка! Она тоже искала "арбайто"!..

За поворотом показался дом, где жил Уда. Низкий и сильно вытянутый, он напоминал казарму.

- Почему многие здешние дома так похожи на бараки?

- Да потому, что земля слишком дорога. Ведь по закону домовладелец обязан купить и часть площади вокруг здания. Обычно несколько хозяев соединяют свои одноэтажные дома и сообща покупают один участок земли: каждый ловчит как умеет, ведь жизнь немилосердна...

Мы вошли в темную прихожую, по скрипучей лестнице поднялись на второй этаж и остановились у дверей.

Уда достал из кармана медный ключ. Замок щелкнул.

И замок, и ключ казались ненужными: тонкую фанерную дверь мог без труда разбить любой злоумышленник. Но дверь была цела: охотников попасть в комнату Уды пока не находилось...

В игрушечной прихожей размером в полметра можно было снять обувь только одному человеку. В дверь мы входили поочередно, потому что вдвоем просто не уместились бы в прихожей.

Пол, сплетенный из тугой соломы, упруго вибрировал, когда ступали на него. Все помещение комнаты можно было пересечь двумя небольшими шагами. У двери тускло поблескивала раковина из серого цинка, рядом была привинчена к стене другая, пониже, предназначавшаяся для мытья ног и стирки. У подрагивающего от ветра бумажного окна стоял низкий письменный стол. Рядом примостился железный стул, на спинке которого висели смятые брюки.

На полу оставалось небольшое свободное пространство. Наверное, его занимал сам хозяин, когда спал ночью, расстелив матрац.

- А это электрическая батарея для обогревания воздуха! - указал Уда на маленький железный предмет в углу. - Рано утром, едва взойдет солнце, я машинально просыпаюсь на секунду и выключаю электроприбор: ведь тепло стоит немалых денег... А вообще я плачу за комнату по 40 тысяч иен в месяц. Сколько это выходит в пересчете на ваши деньги?

- Около ста рублей...

- Почти столько же приходится тратить на учебу в университете... А на остальное остаются гроши... Ты помнишь секретаршу хозяина в закусочной, которая вызывала меня к телефону? - улыбнулся Уда. - Ее лицо было настороженным и холодным, не правда ли? Капитализм рождает множество характерных выражений лиц. Среди них и самодовольная, тупая физиономия полицейского, хитрые, горящие затаенным блеском глаза дельцов, нередки и открытые, искренне улыбающиеся лица... Существует сила, которая вмиг делает серьезными смеющиеся лица, а глаза - расчетливыми и сухими. Это - деньги. Отнять, выманить, украсть их как можно больше - вот конечная цель жизни, которую навязывает нам само общество! - Уда глубоко вздохнул:

- Тяжело жить на скудные студенческие средства. Но труднее всего удержаться в зыбком море ежедневных расходов... Для того чтобы сберечь последние серебряные монеты, студенты в свободное время стараются не выходить из дому. Скорчившись на соломенных полах тесных комнат, они подолгу смотрят маленькие дешевые телепередачи или читают книги. Иностранцы часто спрашивают о том, как проводят досуг японские студенты.

Каждый по-своему: богатые играют в гольф и теннис, веселятся в ночных клубах, летают на заграничные курорты на очаровательных тропических островках Тихого океана. А остальные просто сидят дома...

Уда достал из ящика письменного стола две белые чашки, насыпал в них кофейного порошка, добавил сухих сливок и налил кипятка из термоса...

- У многих ребят этим ограничивается весь ужин! - грустно усмехнулся Уда. - Ведь еда - самое дорогое. Верный способ сохранить деньги - это сэкономить их на еде... Заметил ли ты, что заказывали сегодня студенты в закусочной? Одну лапшу, потому что мясо им не по карману. Вот почему происходит сейчас удивительное, страшное и позорное явление, о котором так мало пишут газеты: вновь возродилась средневековая болезнь "бери-бери", которая возникает от недостатка витамина B₁. В старину ею болели матросы, которые подолгу плавали на утлых парусных кораблях, и голодные крестьяне. И те и другие не видели ни мяса, ни яиц. После мрачного всплеска в послевоенные годы эта болезнь - символ голода и нищеты - исчезла, но в наши дни появилась снова, на сей раз у студентов. "Бери-бери" сейчас - одна из грустных примет студенческой жизни... Недавно врачи со страниц газет обратились к студентам с призывом продумать рацион, чтобы избежать опасной болезни. Врачей легко понять: ведь они не могут обратиться к торговцам мясными продуктами с бесполезной просьбой снизить цены.

Мы сидели на полу, попивая кофе. Уда замолчал, закрыв глаза и устало прислонился к ножке письменного стола...

- Пожалуй, я лягу спать, - произнес он сонным голосом. - А ты - постарайся больше не приходить в ту закусочную...

В большой круглой столовой университета два просторных этажа, и подают в них одни и те же блюда: рис, лапшу с мандаринами, котлеты и коричневый соевый суп. Правда, на втором этаже они стоят гораздо дороже, чем на первом. Наверху официантки улыбаются и вручают студентам тарелки и чашки, а внизу - хмуро суют их стоящим в очереди. На втором этаже - чистые столы и мягкие стулья, на первом стулья - жесткие, шаткие, а покрытые клеенкой столы, всегда грязны. Наверху обедают те студенты, чьи аккуратные автомобили стоят рядком у университетской ограды, а внизу торопливо съедают лапшу те, кто работает в выходные дни, кто худ, и чья тонкая одежда не согревает тело промозглой зимой. Высокие цены преграждают им путь на благонравный и тихий второй этаж...

Тягостно смотреть на пожилых людей, пришедших в дешевую студенческую столовую.

Среди гибких юношей с непокрытыми черными шевелюрами, склоняющимися над тарелками, легко можно было заметить кряжистый лысый затылок. Он чувствовал на себе удивленные взгляды присутствующих и потому был напряжен. Но дешевая еда стоит и унижения! Взгляд старого человека был безучастным, а короткие пальцы судорожно сжимали палочки для еды...

Сердце дрогнуло от тоски и боли... Но счастливы ли те, кто гордо восседает за столом на верхней веранде, словно забравшись на верхний этаж жизни?..

"Кастелянша Ониси будет уволена!" - разошелся по общежитию для иностранцев тревожный слух. Скрытная, всегда внимательная и напряженная, Ониси не была нашим другом, но ее все равно было жаль: как-то сложится теперь ее судьба?.. Да и за что могли уволить кастеляншу, такую серьезную и исполнительную? Должно быть, нашлись люди, кого прельстила ее бесплатная кукольная квартирка на первом этаже общежития: ведь жилье стоит так дорого!

Предположения оправдались: однажды в дверь к Ониси постучал чиновник университета и по-хозяйски осмотрел две крошечные комнаты. Отныне здесь будет жить он, а кастеляншей станет его жена.

После визита чиновника сдержанную красотку Ониси словно подменили.

- Мерзавец! - кричала она, выбегая в коридор и потрясая то рубашкой, то брюками, которые она укладывала в чемодан. - Мы еще посмотрим, кто из нас окажется счастливее! Пока ты будешь гнить в этом чертовом университете, мой муж откроет собственное дело!

Как и подобает настоящей японке, Ониси боготворила своего мужа. Хотя он всегда говорил ей "ты", она неизменно обращалась к нему только на "вы". Когда супруги выходили на улицу, он шагал впереди, а она робко семенила следом. Не раз, когда мы угощали мужа Ониси блинами с медом, он с достоинством откусывал кусочек, а остальное молча совал жене, и та покорно съедала блин, или незаметно отставляла тарелку подальше...

Мы редко видели мужа Ониси, потому что он уходил из дому рано утром, а возвращался глубокой ночью. Чем он занимался днем, никто не знал.

- А мой супруг вчера открыл лавочку! - с гордостью сообщила Ониси однажды утром, шелковой кисточкой обмахивая щёгольские мужские ботинки. - Теперь мы как-нибудь проживем! Нас прокормит маленькая закусочная в соседнем городке!..

Через несколько дней она, радостно напевая, протянула мне местную газетку:

"Ах, как очаровательна закусочная "Отдых души", которую содержит господин Ониси! - начиналась статья, помещенная на самом видном месте. - Даже соевый творог здесь стоит всего триста иен!.."

- Вы представляете, - воскликнула Ониси, - эта статья обошлась нам совершенно бесплатно, ее написал товарищ мужа!

Радость переполняла ее.

- Сообщу вам по секрету, что соевый творог мы продаем даже не за триста, а за двести иен, хотя это запрещено законом, потому что ниже допустимого минимума цен. Это мы делаем для начала, чтобы привлечь покупателей. А вообще пачка соевого творога стоит в магазине всего пятьдесят иен, в закусочных ее разрезают пополам и уже эту половинку продают за несколько сотен иен... Ведь должны же и мы на что-то жить!

Однажды Ониси вышла в коридор грустная и озабоченная. Глаза ее были полны тоски.

- Муж заболел от переутомления! У него всю ночь текла кровь из носа, - пожаловалась она. - Уже целый месяц он не знает ни суббот, ни воскресений: торговое дело не терпит отдыха. Ведь пока мы не можем нанять работника, и муж сам готовит еду, прислуживает гостям и моет посуду...

Через полчаса из комнаты вышел сам Ониси. Он был бледен, и под хмурыми глазами отчетливо выделялись синие пятна. Расслабленной походкой он подошел к маленькому автомобилю, стоящему во дворе, медленно открыл дверь, бросил свое тело на сиденье - и укатил в свою закусочную. Бизнес не может долго ждать! Был ли он счастлив?

- Что вы! - рассмеялась мадам Ониси. - На раздумья об этом у нас нет времени! Нам лишь бы прожить...

Через несколько дней к общежитию подъехал маленький грузовик, и в его кузов муж и жена Ониси сложили последние вещи. К машине подошли аккуратные обитатели соседних домиков и поклонились супругам. Те молча отвесили им на прощание ответный поклон и забрались в кабину; оттуда они в последний раз взглянули на свои прежние окна...

Их взгляд был спокойным и жестким. Такими же были и глаза провожавших, потому что каждый думал только о себе...

Опыт десятков ушедших поколений буржуа научил их быть готовыми ко всему.

Молодой токийский лавочник Хироси Симидзу решил сломать свой маленький магазин, в котором торговал пивом, а на его месте построить четырехэтажный дом: четыре низкие коробочки, поставленные друг на друга. В верхнем этаже он рассчитывал вновь открыть магазин, в нижнем собирался разместить семью, а два остальных предназначил для жильцов. У мелких предпринимателей редко водятся свободные деньги, и Хироси занял в банке большую сумму на строительство дома. Деньги возместят жильцы, которые станут снимать квартиры!- решил Хироси; но в стране уже который год бушевал ледяной ветер экономической депрессии, и никто не шел жить в его дом. Страшная тяжесть неоплатного долга навалилась тогда на плечи Хироси.

- Ах, как я устал! - сказал он жене однажды вечером, вышел на балкон своего чистого, еще пахнущего краской дома - и бросился вниз.

Капитализм не сулит счастья никому: сама основа его лишена гуманизма. Богатства природы и достижения современных наук, сила и ум множества людей уходят на то, чтобы еще больше упрочить власть нескольких десятков семей. Но богатство не доставляет душевного покоя, и их жизнь полна тревог и сомнений. Да есть ли у кого-нибудь счастье в этой растерзанной противоречиями капиталистической стране?

Воспитанные советским строем, мы давно знали это, и жизнь в капиталистической Японии лишь подтвердила и усилила наши убеждения.

В один из осенних дней ветер разнес по широким аллеям университетского парка тучу листовок, - маленьких, как конфетные бумажки. На каждой краснели иероглифы: "Японцы! прекратите загрязнять природу Южной Кореи!". Очевидно, листовки написал кто-то из южнокорейских студентов, обучающихся в университете.

Уже много лет раздаются голоса в защиту окружающей среды от засорения ее отходами химии. Вода и воздух Японии и соседних с нею небольших стран, где, как грибы, разрослись заводы японских фирм, отравлены и засорены настолько, что не счесть болезней, порожденных этим плачевным обстоятельством. Болезнь Минамата была одной из первых, и весть о ней облетела страницы газет двенадцать лет назад, взволновав все японское общество. Страшный недуг, разрушающий кости, расшатывающий нервы и резко ослабляющий зрение, был назван по имени городка Минамата, жители которого вынуждены были пить речную воду, отравленную отходами производства химической компании "Тиссо".

Сейчас слово "Минамата" вновь появилось нa газетных страницах, потому что недавно болезнь обнаружили в другой части света, среди индейцев Канады. Как видно, ни дьявольская неизлечимая болезнь, ни многолетние протесты людей не тронули сердец владельцев компании "Тиссо". Построив новые заводы в Канаде, они стали выпускать отравленную воду в индейские резервации: сострадание чуждо капитализму.

Традиционно японское искусство упаковывать, завертывать и завязывать товар. Продавцы заворачивают каждую покупку в несколько бумажек, а все продукты питания поблескивают на прилавках, запечатанные в мягкую прозрачную пленку. Недавно было установлено, что красивая пленка выделяет вредный газ, вызывающий раковые заболевания. Сигналом тревоги явились болезни и смерть рабочих на заводах, где производят поливинилхлорид, из которого изготавливается пленка. При исследовании выяснилось, что постоянному отравлению подвержены все живущие вблизи заводов. Возмущение охватило людей: демонстрации трудящихся гремят одна за другой, делегации неутомимо обивают пороги правительственных учреждений, - но заводы по-прежнему невозмутимо дымят, а владельцы гастрономов продолжают упаковывать продукты в ядовитую пленку - на вид ее не отличишь от безвредной, но более дорогой... Недавно депутация покупателей пригласила на встречу владельцев крупнейших магазинов, чтобы потребовать отказаться от использования вредной пленки. Явилась лишь одна треть приглашенных, да и те только пообещали внимательно рассмотреть пожелания покупателей.

Все привычное, доброе и надежное - вода, воздух, пища- отказывается служить людям и вместо желанного покоя и удовлетворения несет грозную опасность. Инфляция и страх потерять работу усиливают чувство безысходности, и кажется, что сама почва уходит из-под ног. Отчаяние и тоска охватывают душу. Бежать, бежать немедленно! Но куда?.. И как?..

Иллюзорное бегство от жизни начинается с наркотиков. Часто в токийских парках, на вокзалах и в узких переулках можно встретить группы неестественно возбужденных молодых ребят. В руках у них матово блестят прозрачные пакеты, на дне которых виднеется что-то темное. Это - наркотик. Ребята то и дело подносят пакеты ко рту и полной грудью вдыхают ядовитые испарения. Однажды я подошел к одному из них и спросил, зачем он это делает. Он обернулся, посмотрел бессмысленным взглядом мимо меня и залился истерическим смехом...

В последнее время наркомания все глубже проникает в жизнь японского общества. Недавно газеты писали о двадцатитрехлетнем молодом рабочем, который после несправедливого увольнения впервые попробовал наркотики и в невменяемом состоянии совершил за полтора часа двенадцать бессмысленных ограблений. Вскоре после того как его задержала полиция, бедняга умер.

Категорически запрещен въезд в страну для всех, кто когда-либо был замешан в скандалах, связанных с наркотиками. Японская полиция воспрепятствовала гастролям английского ансамбля "Роллинг стоунз", один из членов которого - наркоман, и не дала въездной визы певцу Полу Маккартни, бывшему "битлзу", потому что он раньше имел отношение к производству марихуаны. Все больше появляется и коротких пропагандистских фильмов, призывающих к отказу от наркотиков, - но усилия останутся бесплодными до тех пор, пока не исчезнет социальная база, не устранятся объективные условия, порождающие наркоманию.

...Днем тихи токийские улицы. В лавках томятся один-два покупателя, закусочные стоят полупустые, а в кинотеатрах почти никого нет. Но в залах, где стоят автоматы для игры в пачинко, победно играет музыка. Там всегда многолюдно: ведь пачинко - одно из популярнейших развлечений в Японии. Родившееся в Монте-Карло, стране азартных игр, оно на японских островах приобрело вторую родину. Когда входишь в зал для игры в пачинко, то кажется, что вся страна уселась в ряд на высоких стульях и зачарованно следит за падающими стальными шариками. Вот женщина с грудным ребенком за спиной; рядом - шумная компания школьников; невдалеке - пожилой рабочий, группа молчаливых студентов. Никто не смотрит по сторонам: как и в жизни, люди безразличны друг другу, и каждый играет сам с собой. Игра проста: покупаешь десяток шариков и бросаешь их один за другим в отверстие автомата. Проскакивая через хитроумные заграждения, шарик иногда застревает в лунке, и тогда вас ждет выигрыш - шоколадка, пачка дешевого печенья или новая партия шариков. Что же влечет сюда людей?

"После работы меня охватывает чувство одиночества. - пишет в газете "Майнити" известная актриса Дзюнко Миядзоно. - Я необщительна, и ноги сами несут меня в пачинко".

Пачинко завораживает, словно слабый наркотик. Оно как нельзя лучше отвечает самому духу капитализма. Можно отсыпать часть шариков в лунку, и получится сбережение. Можно одолжить часть шариков соседу, и получится дочернее предприятие. Каждый чувствует себя маленьким бизнесменом. Эта игра в жизнь, игра в капитализм - только везет здесь почаще, чем в реальной действительности. Неудачник может вкусить иллюзию победы, а измотанный на фирме клерк - сам немного побыть хозяином. Тем более, что нужно для этого так мало: всего сто иен.

Но подчас выдуманный побег от тягот жизни приобретает реальные черты. Отравление окружающей среды и инфляция, бешеный темп работы и холод людских отношений ассоциируется в сознании многих с дымящей громадой Токио.

В памяти горожан еще живет образ родной деревни и, как воспоминания детства, они ласкают и манят. Кажется, там по-прежнему спокойно и безопасно, а отношения людей исполнены добра и суровой простоты. Уверовав в грезы, все больше сейчас людей бросает опостылевшую работу, распродает небогатое свое добро - и уезжает в деревни и крошечные городки, откуда в старину переселились в Токио их предки.

Если этот путь поколений условно изобразить на бумаге, то получится линия, напоминающая английскую букву "Ю", и поэтому журналисты из газеты "Асахи" окрестили новое социальное явление "поворотом Ю". Как говорит статистика, больше семидесяти процентов тех, кто совершил полный надежды поворот, составляет молодежь в возрасте от двадцати до тридцати лет: ведь в капиталистическом городе ей приходится тяжелее всего.

Однако тоскливое разочарование подстерегает их и здесь. Оказывается, что на сельских фабриках давно уже заняты рабочие места, и пришельцы оказываются не у дел. Мало у кого остались родственники в деревнях, а подчас выясняется, что родство стало таким далеким, что крестьяне отказываются признавать родными незваных городских однофамильцев. Безработные, не нужные никому, пришельцы из города вдвойне испытывают давно знакомый мороз человеческих отношений. Разочарованные, духовно сломленные, молодые люди с горечью убеждаются, что бежать им некуда!

Однажды я встретил Уду в гастрономе. Стоя у витрины, он с недовольным видом разглядывал выставленные там мандарины, ярко-оранжевые и крупные.

- Знаешь ли ты, - спросил он, - что эти мандарины выращены с помощью химических ускорителей роста, и не содержат почти никаких витаминов? А лежащее на том прилавке неестественно-красное мясо разве не фальшиво? Ведь в пищу коровам и свиньям подмешивают гормональные препараты, и животные растут не по дням, а по часам, словно чудовища... Да и вся наша жизнь лицемерна и ненадежна и мало осталось в ней истинных человеческих ценностей!

Уда обреченно махнул рукой и пошел к кассе. Оранжевые мандарины по-прежнему сверкали на прилавке. На вид они были сладкими, сочными и нежными. Кто же мог знать, что они поддельны?..