Гнев Фудзи

Перед отъездом я собрался к перевалам Хаконэ.

- Надо проститься с горою Фудзи, молчаливым символом Японии, - сказал я поэту Тэйскэ Сибуя.

Но тот ответил:

- Простите, я поправлю. Эта гора перестала быть молчаливым символом прекрасной Японии. Перестала быть с того часа, как началось народное движение против полигона на ее склонах в Хигаси. С тех пор как не дали американцам установить радар на вершине. Сейчас, когда мы с вами, говорим, три тысячи крестьян вышли на поля у подножия горы и бесстрашно стоят там под жерлами американских пушек. Фудзи-сан для них и для всех нас стал символом борьбы за свободу Японии.

К. И что же? Увидел ты Фудзи с перевалов Хаконэ?

М. Нет, так и не увидел. Вулкан затянула влажная майская дымка. Ждал до последнего часа, но напрасно. Я должен был лететь. И улетел на французском самолете - совсем один среди чужих.

К. Не увидел. Как горько. Я часто слышала от тебя: "Не так просто"... Мне почему-то хочется вспомнить японца Исикава Такубоку:

О да, я верю,
Что новое завтра придет! -
Нет в этих моих словах
Ни капли неправды,
И все же...

М. Ты не дала досказать. Прежде чем мне пройти высоко над синим океаном, над бетонными аэродромами Тайваня, прежде чем приземлиться среди тесных бухт и застроенных холмов Сянгана на насыпной полосе, такой узкой, что крылья "Боинга-707" свисали над морем, прежде чем увидеть рикш, которые бегут, на ходу стирая со лба пот полотенцем, прежде чем в долгом одиноком полете пересечь Южный Вьетнам, и Камбоджу, и Бирму, прежде чем в Дели на аэродроме Палам, в одном прыжке от Ташкента, в кромешной ночной тьме вздрогнуть вдруг от молодого женского русского голоса, - самолет пробил облака над Токио, земля ушла вниз, скрылась под белой рыхлой пеленой, и над ней в лучах солнца, на экране голубого слепящего неба взмыла передо мною, вровень с летящим крылом, вершина горы - свободной, чистой, будто отлитой из сверкающей платины.