Необходимая вступительная глава

- У ВАС НА ЗАПАДЕ... - сказали мне в разговоре, и странно было слышать эти слова среди сверкания неоновой рекламы и прочих атрибутов той цивилизации, которую мы у себя как раз привыкли называть "западной".

Но никуда не денешься: географически по отношению к Японии мы - действительно Запад.

Даже наш Дальний Восток - это Запад.

А если плыть из Японии дальше на Восток, то приплывешь в конце концов в Соединенные Штаты, в тот их район, который зовется... Дальним Западом.

Япония - это тот Восток, который восточней Востока, и тот Запад, который западней Запада. Хотя, между прочим, следуя мировой традиции, газеты называют здесь Ближним Востоком тот Восток, который отсюда черт знает как далеко, а Дальним - тот, который под боком.

Может быть, не стоило бы заводить эту игру в парадоксы, преподносимые нам шарообразной формой нашей планеты, если бы для Страны восходящего солнца они не имели определенного символического значения. "Западные" и "восточные" элементы причудливо, подчас парадоксально переплетаются в ее сегодняшней действительности. В связи с этим нелишне будет напомнить, что всего лишь сто с небольшим лет назад, после "революции Мэйдзи" 1868 года, пали стены многовековой изоляции, искусственно отделявшие Японию от остального мира.

"Не впускаются Европейцы в Японию, кроме одних только Голандцов. Торговое Индейское сего народа общество ежегодно посылает туда посольство благодарить японского императора за его к нему благодеяния. Да и сим одним только случаем пользуясь, странствователи могут увидеть страну света, столь же неприступную своим естественным положением, сколько строгостью ее законов..." - сообщает первая русская книга о Японии, вышедшая в Москве, "в университетской типографии у Н. Новикова, 1784 года". Книга эта была переводом одного из томов обширного компилятивного труда "История о странствиях вообще по всем краям земного круга сочинения господина Прево" - да, да, того самого знаменитого аббата Прево, написавшего некогда "Манон Леско"! Редчайшее издание это, с тех пор никогда не повторявшееся, попалось мне как-то во Владивостоке, в домашней библиотеке местного книголюба С. А. Иванова.

"Революцию Мэйдзи" называют, между прочим, еще и "реставрацией Мэйдзи", ибо политическим результатом ее был возврат императорам власти, узурпированной несколько веков назад феодальными военачальниками-сегунами. "Революция" и "реставрация", понятия, казалось бы, противоположные по смыслу, в японской истории вдруг оказываются почти равнозначными.

И это далеко не последняя "маленькая неожиданность", с которой сталкивается здесь человек, привыкший мыслить лишь в определенной системе измерений. Неожиданности - разного масштаба, вплоть до самых маленьких мелочей. Иногда кажется, что какие-то вещи в Японии придуманы словно бы специально наперекор общепринятому: учебный год в школах начинается не в сентябре, а в апреле, большинство улиц в одиннадцатимиллионном Токио не имеют названий, а если бы я захотел записать на японский лад дату своего прибытия на токийский аэродром Ханэда, то получилось бы так: 44. 6. 15 - сорок четвертый год эры Сева (с воцарением каждого нового императора начинается новая эра летосчисления), шестой месяц, пятнадцатый день. Пятнадцатое июня 1969 года.

Одной пагоде несколько столетий... другая выросла совсем недавно на строительной площадке 'ЭКСПО-70'

В японскую столицу со стороны аэропорта Ханэда не въезжаешь, а, скорее, внедряешься, ввинчиваешься по исполинским лекалам "спидуэя". "Спидуэи" (они же "экспрессуэи", "хайуэи") появились в памятный год Токийской Олимпиады, и, надо сказать, проектировщики проявили большую изобретательность, пролагая их трассы сквозь плотную городскую застройку. В нескольких местах пригодились извилистые русла небольших речушек, пересекающих город, и несчастная их вода, давно уже, конечно, безжизненная, лишена теперь последней радости - отражать, хотя бы в меру своих скудных возможностей, задымленное небо столицы. Впрочем, этот элегический вздох - лишь мимоходом: от речушек уже много лет не было ни пользы, ни особой красоты, а у города-гиганта свои неотложные, требующие решения нужды.

Автотрасса проложена на уровне третьих-четвертых этажей домов, людей нет - одни машины, и возникает какое-то странное и вместе с тем смутно знакомое ощущение. Ах, да, озаряет вдруг, нечто подобное испытываешь, оказавшись внутри гигантского заводского корпуса, машинного зала с его мостками, переходами, щитами управления. Точно: вон строят новый билдинг - словно блок небывалого компьютера монтируют!

Как-то в нашем журнале "Декоративное искусство" был напечатан рисунок, предвосхищавший образ города отдаленного будущего. Город походил на громадный механизм, в значительной мере состоящий из горизонтальных, вертикальных, диагональных труб. Фантастическое видение художника имело вполне реальное обоснование: функциональные связи человека в современном городе - места жительства и работы, места учебы, лечения, отдыха, различные официальные учреждения, наконец, всевозможные торговые точки - настолько многообразны, что представляется почти невозможным их идеальное решение в пределах одной плоскости. Токио делает определенные шаги в этом направлении: он не только поднял над головами жителей "хайуэи" на толстых бетонных ногах, он энергично копает землю под собой - уже есть залегающие па нескольких уровнях, ярко освещенные подземные торговые улицы, площади, гаражи.

На улицах города мелькают желтые каски монтажников: город строится и перестраивается. За полтора года до моего приезда, не выдержав конкуренции со стороны более современных собратьев, пал - в буквальном смысле слова, то есть был снесен - прославленный отель "Империал", одно из лучших творений американского архитектора Фрэнка Райта. Рассказывают, что после разрушительного землетрясения 1923 года Райта спросили: что, по его мнению, могло уцелеть в Токио?

- Отель "Империал", - без тени сомнения ответил архитектор. И не ошибся. "Империал" уцелел и в дни второй мировой войны, когда островная столица подверглась разрушительным бомбардировкам. Но экономический "бум" оказался для него роковым: владельцы сочли, что старый отель недостаточно привлекателен и доходен.

- У нас существует закон, - сказал мне позднее при встрече известный архитектор, профессор Иосидзака, - согласно которому для сноса зданий, простоявших более пятидесяти лет, требуется специальное разрешение. "Империалу" не хватило одного года, и спасти его не удалось. Не помогли никакие протесты...

Но вот машина вильнула в сторону, спустилась по изогнутому пандусу, изменился угол зрения - и Токио предстает уже в совершенно ином качестве: отнюдь не машина и не цех, а очень земной, по-своему приветливый многолюдный город - с перемигиванием светофоров, с характерными запахами восточной кухни, перебивающими газолиновый перегар, с трогательным - квадратный метр, не более - клочком зелени посреди асфальтового тротуара. Эпитеты "огромный", "колоссальный" улетучиваются из сознания: город не подавляет человека своими масштабами, не напоминает каждую секунду о своей громадности. "Супернебоскребов" здесь до недавнего времени вообще не строили по причинам, связанным с сейсмикой. Лишь незадолго до моего приезда появилась первая тридцатишестиэтажная махина Касумигасеки-билдинг. Еще одна достраивалась на моих глазах. Обычная же высота зданий в центре города - шесть, семь, редко десять-двенадцать этажей.

А в значительной мере Токио - и вовсе "малорослый" город. Жилые районы столицы, по традиции, как правило, резко отделенные от деловых кварталов, - море одноэтажных и двухэтажных домиков. Японцы не очень охотно идут жить в большие железобетонные дома, и строится таких домов не очень много. Где тут причина, где следствие - можно считать по-разному, но так или иначе, малоэтажная застройка бесконечно растягивает город: представьте себе одиннадцать миллионов, расселенных в маленьких домиках!

Традиционные виды городского транспорта - трамвай, автобус - на глазах вымирают, не справившись с непомерными расстояниями; основными средствами сообщения становятся городская железная дорога и неглубоко "зарытое" в землю метро. Если токиец затрачивает на то, чтобы добраться из дома на службу час с небольшим, - считается, что он живет недалеко. Собственными машинами при поездке на работу не пользуются: на забитых транспортом улицах потеряешь больше времени, чем воспользовавшись электричкой. У каждой полицейской будки - в назидание пешеходам - сводка о несчастных случаях по району и городу за истекшие сутки.

А неподалеку, под наскоро сооруженным навесом, трое буддийских монахов, постукивая в барабанчики, тянут свою длинную песнь.

Человек с каким-то немыслимым горшком на голове играет на дудке, обратившись лицом к молочной лавчонке: собирает подаяние.

Молодая женщина в ярком цветастом кимоно беседует с подругой в ультрасовременной модной одежде.

Кстати, бросается в глаза: сегодняшний Токио - довольно молодой город. Много молодых лиц на улицах. И не только в районе Канда, своеобразном Латинском квартале японской столицы, районе университетских корпусов, книжных и спортивных лавок, где я поселился вначале, а почти везде. На улицах преобладают те, кто увидел свет в результате явления, которое демографы изящно называют "послевоенным компенсаторным бумом рождаемости".

Приток свежих, молодых сил в японскую промышленность и науку - одна из косвенных причин, способствовавших заметному подъему экономики страны в последние годы. Но не случайно, очевидно, и беспокойство, слышанное уже не раз: те же демографы знают, что за "бэби-бумом" последовало снижение рождаемости. При мне забили тревогу газеты. "Предвидится снижение численности населения Японии; рекомендована программа улучшения социальных условий", - вынесла в заголовок "Асахи", ссылаясь на доклад специального комитета по проблемам народонаселения министру здравоохранения Нобору Саито.

"Идеальное число детей в японской семье составляет ныне не два, а три", - писала "Майнити", опирающаяся на результаты собственных исследований.

Еще один японский парадокс! Мы-то привыкли думать о Японии только как о густонаселенной стране, и она действительно такова; и вдруг выясняется, что при всем том через несколько лет она будет нуждаться чуть ли не в импорте рабочей силы для развивающейся индустрии!

История взаимоотношений наших стран-соседей - также бесконечно сложна. Близ города Наоёцу, на могиле какого-то генерала, я прикоснулся к чугунному лафету ржавого трофейного орудия: Обуховский завод, Санкт-Петербург...

В музее города Асахигава мне показали старое разбитое пианино, принадлежавшее некогда Стесселю - незадачливому коменданту Порт-Артура.

С экрана в киотоском кинотеатре глядел мне в глаза знаменитый актер Тосиро Мифунэ, знакомый нам по фильму "Расемон" и выступавший на этот раз в роли адмирала Того - победителя при Цусиме. Фильм сделан, правда, с некоторыми поправками на современность: молодой японский капитан, в прошлом военно-морской атташе в России, говорит о любви к русской литературе, сожалеет о том, что между странами-соседями возникла война, главный виновник которой - царское правительство; японские женщины плачут над телом русского моряка, выброшенным волнами на берег. Но в целом, конечно, адмирал Того и генерал Ноги, командующий сухопутными войсками, - благородные герои, достойные победители, а война 1904-1905 годов являет собой славную страницу национальной истории - такова мораль фильма.

Но тут же я вспомнил, что почти в те же самые годы гениальный юноша Такубоку писал в одном из своих пятистиший - танка:

 Русское имя 
 Соня 
 Дал я дочурке своей. 
 И радостно мне бывает 
 Порой окликнуть ее...

(Перевод В. Н. Марковой)

А сегодня?

Мне довелось близко познакомиться с большой группой специалистов по русской литературе, активных ее переводчиков. С первых же недель знакомства стало очевидно, что от недостатка работы они не страдают. Один из моих новых знакомых был занят переводом автобиографической трилогии Горького. Издательство, заказавшее перевод, сняло для него, как это нередко делается в Японии, номер в тихой загородной гостинице и установило весьма жесткие сроки исполнения работы. Это называется "сидеть в консервной банке".

Двое других занимались Достоевским: один переводил "Идиота", другой - "Братьев Карамазовых". Оба эти произведения (как и трилогия Горького) были уже, разумеется, переведены, и неоднократно, однако для нового издания обычно заказывается новый перевод. Достоевский очень широко известен и популярен в Японии. Как-то осенью, уже в конце моего пребывания в стране, мне довелось побывать на заседании кружка любителей творчества Достоевского. Заседание состоялось в токийском районе Ёёги, в специально арендованном зале. Зал был полон. Как я понял, кружок Достоевского - организация скорее читательская, типа клуба, чем научно-исследовательская, собирается раз в месяц, выпускает свой бюллетень. Члены кружка - инженеры, студенты, домохозяйки, есть и профессиональные литераторы и переводчики. Разумеется, подход ко многим произведениям писателя и проблемам, им затрагиваемым, подчас несколько иной, чем тот, к которому привыкли мы. Большие споры вызывает, в частности, роман "Бесы", обретший в условиях нынешней сложной общественной борьбы в Японии острую и отчасти болезненную популярность. У романа есть непримиримые критики и яростные защитники...

Но мне хотелось бы рассказать здесь об одной встрече с современной японской молодежью. О встрече, которая оставила совершенно особый след.

У входа в зал на верхнем этаже издательства газеты "Асахи" я отпустил переводчицу. В "Асахи-холле" предстоял конкурс русской речи, ежегодно устраиваемый редакцией одной из крупнейших газет Японии совместно с сотрудниками советского посольства.

Участники конкурса поочередно поднимались на сцену, по японской традиции низко кланялись аудитории - почти касаясь головой кафедры. Каждому предстояло рассказать что-нибудь по-русски - нечто вроде устного сочинения на вольную тему - и ответить на несколько вопросов.

- Вот уже полтора года мы с мужем передаем друг другу эстафету, хотя и не являемся спортсменами, - начала свой рассказ молодая женщина. - Дело в том, что я два раза в неделю посещаю курсы русского языка, и к тому времени, когда мне нужно уходить на занятия, муж не успевает вернуться с работы. А у нас - маленький сын, которого нельзя оставить одного. И вот я, с ребенком на спине, спешу на станцию Таканагава, чтобы встретить мужа. Он берет сына на руки и идет с ним домой. Когда же я возвращаюсь с занятий, наша "эстафета" уже спит. Я очень люблю сына, но мне хочется работать, а не оставаться домашней хозяйкой. Ведь я два года назад окончила университет...?

Парень в студенческой тужурке вспоминает о том, как он был гостем на советском корабле в Иокогаме, как потом участвовал в любительских спектаклях-постановках чеховского "Юбилея" и "Неравного боя" Розова. Солидно, со знанием дела говорит о перспективах отношений между двумя странами журналист из экономической газеты. Чувствуется: для него русский язык - необходимый рабочий инструмент.

- Недавно я подумала: почему вдруг стало скучно в моем родном доме? - волнуясь, говорит девушка из города Немуро. - Почему перевелись веселые семейные собрания? Мой отец - очень добрый человек, с большим чувством юмора, хороший советчик, в самые трудные годы моего детства он никому не позволял падать духом. Что же случилось теперь? Почему мы только и делаем вечерами, что смотрим молча телевизор? Даже дети не так охотно, как прежде, играют во дворе с товарищами. Телевизор поглощает их. Конечно, я не против телевизора, не против достатка в доме. Но вдруг мне становится страшно: не забываем ли мы что-то очень важное? Есть такое слово - "отчужденность". Это очень грустное слово...

- Здесь я, как один из представителей молодежи, хочу говорить о вещах, над которыми много размышлял, - это слова Юдзи Минами, юноши из города Осака. - Развивается материальная цивилизация, а люди часто отдаляются друг от друга. Обществу грозит потеря человечности. Ответственность лежит на всех людях в мире, включая, конечно, и меня. Я хочу любить человека. Хочу верить в человека. Я не хочу, чтобы моя вера была обманута обществом и людьми. Зачем вести войну? Зачем спешить на Луну? Может быть, лучше уладить сначала наши земные дела?

- Современный японский Базаров, - на чистейшем русском языке произносит пожилой японец рядом со мной.

- Я хочу посвятить себя делу мира, - говорит студент из древней Нары.

О том, какой должна быть настоящая человеческая дружба, раздумывает вслух токийская студентка Йосико Акэхи. С подкупающей, несколько неожиданной для сдержанных обычно японцев открытостью говорит о своей любви, о любимой девушке молодой шофер.

Они изучали русский язык в разных местах и по-разному: в кружках при обществе "Япония - СССР", в университетах столицы и других городов - Осака, Нагоя, Саппоро. Они мечтают быть журналистами, переводчиками, преподавателями.

Конечно, всегда важно точно понимать истинные масштабы явления. Наверняка даже не каждый сотрудник в многоэтажном комбинате "Асахи" знал о происходящем конкурсе - что уж говорит о городе, шумевшем за стенами! У города миллионы дел в этот час, когда день переходит в вечер, когда поезда "подземки" переполнены возвращающимися с работы людьми, и щипчики перронных контролеров стрекочут, не переставая, как ножницы в руках опытного парикмахера. И, разумеется, есть в этом городе люди, очень по-разному думающие о большой стране на западе, а зачастую - очень мало знающие о ней.

Вполне возможно, кто-то из молодых первые представления о России получает, скажем, в ресторане "Рогожский" - престранном и грустном заведении на одном из верхних этажей большого торгового билдинга в районе Сибуя, где посетителей у входа встречают стволики русских березок, а внутри - дореволюционные кредитки с Петром и Екатериной под стеклом в раме, копия какого-то царского манифеста и вездесущие матрешки советских фабрик, современные Хохлома и Палех.

Но вместе с тем все ощутимей растет популярность книжного магазина "Наука" на одной из таких улочек, где всегда большой выбор книг на русском языке, где у полок с художественной литературой, с книгами по истории, философии, технике - как, впрочем, и возле полки с адаптированными текстами для начинающих - можно встретить серьезных, сосредоточенных молодых людей. Именно там встретились мы с сотрудником внешнеторговой фирмы "Ниссо-Иваи" господином Кохаякава: он безупречно владеет русским языком, выписывает ряд советских изданий.

Токио, кладбище Тама, день памяти Рихарда Зорге. На втором плане слева - Ханако Исии, подруга отважного разведчика

В беседе за кружкой доброго токийского пива "Кирин" Кохаякава-сан рассказал, что недавно не без его участия была заключена выгодная обеим странам торговая сделка о поставке японской стороной партии автокранов. А еще раньше при посредничестве "Ниссо-Иван" была приобретена в СССР лицензия на новшество в области металлургии. Сделка, характерная для сегодняшней японской экономики: работающая па привозном сырье и затем экспортирующая свою продукцию, порой в те же страны, откуда родом исходный продукт, Япония особенно нуждается в том, чтобы быть постоянно па гребне мировой технической мысли. Часто бывает выгоднее "купить идею", чем "выращивать" ее силами собственного научно-исследовательского штата. Но, разумеется, техника дальнейшей "доводки" идеи до практического воплощения должна быть исключительно высокой, па что и обращается особое внимание. "К механике во всех своих частях прилежат жители Японских островов, - писал в свое время достойный аббат Прево, опираясь на слова голландского врача Кемпфера. - Правда, что не могут вымыслить ничего нового, но перенятое доводят до последнего совершенства". Конечно, ошибались старинные авторы, вынося столь категорическую оценку техническим способностям японцев. Однако и в наши дни можно услышать буквально те же слова от иного собеседника, когда речь заходит о "тайне" бесспорных технических и экономических достижений, выдвинувших Японию на второе место в капиталистическом мире.

В последнее время все настойчивее звучат тревожные голоса: "покупать идеи" за рубежом становится труднее и труднее, необходимо срочно упорядочить свою исследовательскую базу, чтобы избежать серьезных последствий в будущем.

Так примерно объясняли мне.

- А еще один наш начальник отдела переводит Есенина, и его переводы уже не раз печатались, - неожиданно закончил Кохаякава-сан экскурс в экономические сферы.

...Жюри в "Асахи-холле" заседало недолго. Пятеро участников конкурса были отмечены наградами. Двум победителям - Йосико Акэхи и Набуюки Нисимару, студенту с острова Хоккайдо, достались главные премии - двухнедельные поездки в Советский Союз.

Я еще раз припомнил - по записям в блокноте - устные сочинения всех двадцати участников конкурса. Еще раз поразила их серьезность. И без помощи переводчика приоткрылось многое из того, чем живет сегодня японская молодежь. "Что ж, - подумалось, - разве не прекрасно, что русский язык приходит к этим молодым, вступающим в жизнь людям не как язык дурноголосых шлягеров, а как язык по-настоящему глубоких раздумий о жизни и человеке, о справедливости и красоте?"

Это добрая, не сегодня возникшая традиция...

Полгода в качестве стипендиата ЮНЕСКО довелось мне прожить в Японии.

Полгода встреч, поездок, наблюдений, пометок в записной книжке.

Я не мог вместить в эту книгу всего, что видел и передумал: шесть месяцев - большой срок, а Япония - вовсе не такая маленькая, даже территориально, страна, как это иногда привычно говорится.

Но в чем-то книга моя не только о Японии: встреча со страной Восходящего солнца была для меня и первой серьезной, длительной встречей с капиталистическим миром, имеющим, как известно, свои закономерности, общие и для Японии, и для Америки, и для Дании.

С некоторых пор у нас утвердилась традиция писать о зарубежных впечатлениях как бы от противного, открещиваясь от экзотических штампов: "Индия без чудес", "Бразилия без карнавала", "Австралия без кенгуру".

Я не против экзотики в книгах о загранице. Я - за.

Но почему экзотика - это только цветение сакуры, благовонные палочки, дымящиеся в старинных храмах, цветные кимоно и деревянные сандалии-скамеечки?

По-своему не менее экзотичными были для меня и знаменитые "три ромба" - марка промышленной империи "Мицубиси", и гудение толпы маклеров на бирже, и лозунги с призывом к забастовке в коридорах респектабельного издательства.

Может быть, моя книга несколько пестра. Это не книга-исследование. Это книга-впечатление.