предыдущая главасодержаниеследующая глава

Бамбуковый меч

"Япония - это страна удивительной национальной чистоты. Здесь нет никого, кроме самих японцев!" - повторяют так многие.

Но до сих пор в Японии живут и древние айны, пришельцы из Австралии, ныне оттесненные на самый холодный, северный остров Хоккайдо. Они скорбно прячутся в его глубине, не видные и не слышные никому. Чистых айнов в наши дни насчитывается лишь пара тысяч...

Когда вы приезжаете на просторный остров Хоккайдо, на каждом шагу вам попадаются красноречивые знаки, легко принимаемые за следы живущих здесь айнов. Огромные изображения их возвышаются, красуясь, на перекрестках улиц. На стульях и скатертях выделяется плавный айнский орнамент, восходящий к протоавстралийскому лабиринту. И, наконец, на прилавках сувенирных лавок поблескивают грудой наваленные там деревянные айнские фигурки медведей и молитвенные палочки с завитками стружек. Нет лишь одного: самих айнов. На ступеньках магазинов вы очень скоро заметите молодых японцев, деловито вырезающих из дерева наивные айнские поделки...

Хотя длинные, непривычные японскому слуху географические названия раскиданы по всему острову Хоккайдо, - живые айны обитают лишь в нескольких городках, и нужно долго ехать на старом, обшарпанном поезде, чтобы добраться до них.

Состав везет маленький, закопченный паровоз. В его существование в стране скоростных поездов и юрких автомобилей трудно поверить, - но вагоны медленно движутся, а едкий дым ест глаза, влетая в раскрытые окна. За ними проплывают синие леса, пустынные поля и луга, столь нехарактерные для Японии, и трудно понять, в какой стране вы находитесь.

В конце пути ждет маленькая станция, и ржавые таблички точно укажут путь к резервации айнов, а из-за горы вскоре покажутся островерхие соломенные крыши их домов. Честно говоря, сами айны давно не живут в них, но их японские дома с бумажными стенами столь же бедны и неуютны, как и соломенные хижины.

У ворот резервации стоит сгорбленная старушка и продает маленькие коробочки, сплетенные из бересты. Синий и чистый айнский халат с нарядными узорами лабиринта висит на худых плечах неловко и жалко. Глаза ее - круглые и черные, кожа белая, и лицо кажется совсем европейским, если бы не широкие губы, исколотые синей татуировкой, покрывающей и щеки, и подбородок. За тысячелетия пути из жаркой Австралии кожа айнов успела побелеть, но свойственный народам Океании обычай татуировки не изменился, оказавшись тверже, чем кожа, и устойчивее, чем многолетние привычки. Есть ли сила, способная сокрушить невидимую мощь традиций?

Старушка говорила небольшой группке обступивших ее японских туристов:

- Такую коробочку я сплетаю за два дня, а продается она за две тысячи иен. Получается по тысяче иен на день. Это очень, очень мало! - она горестно качала головою.

От ворот тянулся ряд круглых, островерхих хижин, сплетенных из свежей соломы. Самая большая возвышалась в середине. В ней было сумрачно, а на земляном полу, подстелив тонкие циновки, сидели женщина и старик с огромной, иссиня-черной бородой.

В хижину то и дело входили новые посетители. Их нельзя было назвать бесцеремонными: жесты их и голоса были тихи и учтивы, - но и они вряд ли были приятны хозяевам. Лица айнов были усталы и безучастны.

Губы женщины были украшены татуировкой, и во мраке казалось, что на лице у нее выросли огромные, раскидистые усы. Должно быть, так возникло в средние века нелепое, существующее до сих пор представление о том, будто у айнских женщин, единственных в мире, вырастает борода. Даже в энциклопедиях можно иногда прочитать об этом...

Опустив голову, женщина ткала на грубом ручном станке, а старик вырезал деревянные фигурки порядком приевшихся уже медведей. Кончив ткать, айнка вынула из станка готовый узорчатый пояс для халата.

- Продай его мне! Я буду носить этот пояс на кимоно! - воскликнула стоявшая рядом японка средних лет, наблюдавшая за работой.

- Восемь тысяч пятьсот иен! - хмуро отрезала айнка.

- А ровно за восемь не уступишь ли?

- Нет!..

Японка обиженно замолчала.

- А я вот купила свисток в соседней лавке! - продолжала она. - Объясни, как свистеть! - И она вынула из сумочки деревянный свисток, в который дуют, дергая за тугой шнурок.

- А я не знаю! - бросила айнка.

- Дедушка! - обратилась японка к безмолвно сидящему старику. - Научи, как свистеть!

- Вот пусть вам объяснят это те, кто продал свисток! - ответил старик, не поворачивая головы.

Айны явно не хотели отнимать друг у друга скудный хлеб...

- Ну что, хозяйка, будет покупать пояс? - нахмурилась айнка и сделала движение рукой, словно собираясь убрать его.

- Да я и не знаю! - с досадой отвечала японка.

Мне так хотелось, чтобы пояс был куплен, а старик и женщина заработали бы восемь тысяч, и я посоветовал японке не упускать редкую возможность приобрести айнский пояс ручной работы.

- Ну что ж, - вздохнула она, поколебавшись, - вот восемь с половиной тысяч! - и достала кошелек из-за пояса кимоно.

Айнка стала сворачивать пояс.

- Большое спасибо! - сквозь зубы сказала она.

На улице толпа айнских женщин, громко вскрикивая и притоптывая, танцевала магический танец, и по равнодушным лицам танцорок видно было, что он давно перестал быть для них священным.

На стене большой хижины висело два увеличенных фотографических портрета. На одном была изображена старушка- сказительница, запомнившая все айнские легенды и пересказавшая их для записи. На другом - молодой ученый-айн, который не только записал, обработал, но и перевел на японский язык и издал древний эпос своих предков. Оба снимка сделаны в тридцатые годы. Старушка была одета в грубо сшитый айнский халат, и широкая татуировка скрывала ее губы. А молодой айн был коротко острижен, одет в кимоно, а на его европейском лице притаилась застенчивая улыбка японского интеллигента... Приобщившись к культуре, он стал японцем! Да и другие айны, бесцельно расхаживавшие между хижин, казалось, лишь играли самих себя. Должно быть, такова судьба всех отсталых народов, если вовремя не помочь им сохранить легко ранимую культуру.

Из-за ограды раздался басовитый медвежий рык. Раньше айны считали себя медведями, и медведь был их тотемическим богом. Около деревень в бревенчатых клетках всегда жили медвежата; раз в году, в день ритуального праздника, их убивали из луков, съедали всем племенем, а черепа украшали бусами и поклонялись им.

Вот и сейчас в резервации живет несколько медведей, запертых в железные клетки, но ныне никто не собирается есть их, а айны уже и не верят в то, что они медведи.

К одной из клеток подошла маленькая айнская старушка в расписном халате, налила в таз пойла и просунула его в медвежью клетку. Зверь стал жадно есть, а старушка стояла рядом и что-то приговаривала, ласково кивая седой головой. На каком, интересно, языке говорила она с медведем, своим поверженным богом?..

Я подошел и прислушался.

- Кушай, кушай, милый, потом еще принесу! - шептала старушка на ломаном японском языке. Наверное, только по-японски теперь могли разговаривать ее татуированные уста. Да и остальные айны в резервации говорили друг с другом только по-японски!

Пошел мелкий моросящий дождь, и синие айнские халаты набухли, стали серыми, а шкура запертых медведей потемнела от воды.

Тягостное, гнетущее чувство овладело мною.

Бедные, бедные медведи!

* * *

В дни весны телевизионные передачи начинаются с самой "важной" новости: нынешней ночью цветы сакуры распустились еще в одном городе, еще в одной префектуре! После этих слов на экран наплывает увеличенная до невероятных размеров древесная почка с проклюнувшимся розовым лепестком. Кажется, одна и та же зацветшая ветка, что ни день, появляется на экране, - но всякий раз она вызывает новое удивление и бурную радость.

- Завтра сакура расцветает в Токио! - наконец, разносится заветная весть. Улицы украшаются бумажными розовыми цветами, привязанными к фонарным столбам, играющим роль сакуры в день ее праздника.

И вот ветер разносит свежие, белые лепестки по дымному Токио. Особенно много сакур посажено в парке большого синтоистского храма Ясукуни. Он построен в последней четверти прошлого века, в пору военного расцвета Японии, и ритуальные ворота храма, сделанные из каменных бревен, возвышаются неумолимо и грозно, словно бастионы. В дни праздника сакуры его просторные лужайки и сады усыпаны фантастическим бело-розовым снегом, мерцающим от дуновений весеннего ветерка.

- Куда пойдем смотреть цветение сакуры? - Конечно, в храм Ясукуни! - говорят токийцы.

Но почему же именно в этом храме посажено так много этих бесплодных вишен?..

Есть несколько магических слов; услышанные однажды, они сразу вызывают в твоем воображении Японию: каратэ, гейша, самурай... Но сакуру можно поставить, пожалуй, впереди всех.

Стилизованные изображения розового цветка можно увидеть и на обертках японских товаров, и на куртках спортсменов: сакура давно стала неофициальной эмблемой Японии. Иностранцы, наверное, воспринимают ее как образ весны, чистоты и юной свежести... Но сакура - это символ смерти.

Не успев расцвести, она увядает. Тучи лепестков, оторвавшиеся от свежих почек, летают в воздухе, носимые порывами ветра. Умереть, рождаясь - вот высшее проявление жизни, - считает философия буддизма. Но за последние сто лет, со времени революции Мэйдзи, которая дала простор развитию капитализма и возродила императорскую систему, - абстрактно-философское понимание образа нежных лепестков изменилось. Сакура стала воплощением принесения в жертву самого себя во славу императора. "Погибнуть, словно опавший лепесток сакуры", - эта формула усердно насаждалась пропагандистским правительственным аппаратом в годы войны. Жива она и по сей день...

Писатель Юкио Мисима был больным и хилым в детстве. Самоотверженные занятие каратэ и фехтование мечами помогли ему довести свое тело до совершенства. "Мне надлежит умереть, не достигнув пятидесяти лет, и мое тело должно быть красивым", - говорил он.

Сетуя на недостаток жестокого воинского духа "бусидо" в нынешней японской молодежи, он решил подать ей пример для подражания и в конце шестидесятых годов основал "Общество щита". По замыслу Мисимы, общество должно было стать волшебным щитом, который прикроет возрождающуюся военную мощь Японии.

Облачившись в элегантную красочную военную форму, активисты "Общества щита" подолгу тренировались в лагерях вместе с солдатами регулярных сил самообороны. Оказывается, они охотно допускают в свои лагеря для воинской учебы любую организацию, стоит ей лишь попросить об этом...

В ноябре 1970 года Мисима решил перейти к активным действиям, замыслив государственный переворот. В день окончания своего последнего романа он уединился вместе с друзьями в одном из токийских отелей. Там он написал короткий стих: "Муж чести слишком долго ждал, вынашивая меч на груди. Но кончается нынешний год, и скоро ударят морозы...". Потом он поехал на военную базу и выступил перед солдатами со страстной речью, призывая к перевороту, который возродит величие Японии. В ответ он услышал возгласы. Может быть, это были крики протеста... Затем Мисима прошел в служебное помещение базы, снял форменную куртку, опустился на колени, достал меч и вонзил его в свой живот... Вряд ли Мисима надеялся на успех своей безрассудной идеи переворота. Скорее, наоборот: он был убежден в неминуемом провале, потому и приготовил фамильный меч. Недаром так много сакур цветет в храме Ясукуни! Всколыхнуть сердца молодых - вот главная цель самоубийства писателя-националиста...

Созданное Юкио Мисимой "Общество щита" существует и поныне. В марте 1977 года оно вновь проявило себя. Четверо молодых террористов ворвались в кабинет Тэцуя Сэнга, управляющего "Кэйданрэн", могущественной организации японских промышленников, и четыре часа держали в заложниках его самого и секретаршу, требуя возрождения императорской военной системы в стране. Какие-то новые сюрпризы замышляет коварный щит?..

Медленно кружатся белые лепестки над шумными лужайками Ясукуни. На газонах и тропинках поблескивают высокие бутылки сакэ, а вокруг них сидят, скрестив ноги, лежат, поют и неловко танцуют грузные пожилые люди. Закроешь глаза - и погружаешься в характерные звуки японского застолья: ритмичные хлопки в ладони и нестройное пение. Все песни - военные, есть среди них и та, что повествует о летчике-камикадзе, который вонзился в большой миноносец, блеснув в воздухе, словно лепесток сакуры. Невдалеке, рядом с узловатыми корнями вишневого дерева, прибит щит, на котором написано предсмертное письмо камикадзе.

В годы войн в этом храме молились за победы, объявляя святыми всех, кто принес себя в жертву, завоевывая чужие земли. Раз в год, в день праздника сакуры, бывшие вояки приходят сюда и вспоминают былое. Но не мечтают ли они и о будущем?..

У нас иногда читал лекции веселый, добродушный преподаватель. Ему было около пятидесяти лет. Рассеянный и неторопливый, он то и дело опаздывал на лекции, которые читал сбивчиво и неинтересно. Зато он всегда ставил хорошие отметки на экзаменах. Однажды, попивая кофе в перерыве между занятиями, он произнес задумчиво:

- Как я жалею, что не родился тремя годами раньше... Ведь я мог бы стать камикадзе!..

С того дня новым смыслом наполнились серые токийские переулки и неподвижные лица старых японцев. Неслышную песню запели, синея вдали, тихие горы. И нужно уметь вслушаться в нее, чтобы понять то, чего не договаривают люди о своей удивительной, молчаливой стране.

В современных напевах здесь слышен мощный голос старины; жители проникнуты чувством коллективизма, но в душе каждый одинок; ширмы и занавески не скрывают ничего, но бумажные стены тверже гранита. Иероглифы непослушны и полны иносказаний, а в грозном храме Ясукуни тихо летают белые лепестки...

предыдущая главасодержаниеследующая глава








© NIPPON-HISTORY.RU, 2013-2020
При использовании материалов обязательна установка ссылки:
http://nippon-history.ru/ 'Nippon-History.ru: История Японии'
Поможем с курсовой, контрольной, дипломной
1500+ квалифицированных специалистов готовы вам помочь